Неожиданные встречи хемуля, который любил кататься на лыжах

Поговаривали, что на этой заимке завелся домовой. Или, может быть, леший. Или просто крыса. А кто-то утверждал, что лесной дух, черный и страшный, и он душит ночью охотников, которые ему не нравятся... Хемуль не верил в духов. А домовые нынче, как представители малой народности, получили столько льгот от правительства, что ютиться по охотничьим заимкам им вовсе ни к чему. Они теперь предпочитают отираться у бензоколонок, тянуть пивко и стрелять мелочь у добропорядочных обывателей. Так что в дверь маленькой землянки хемуль протиснулся совершенно безо всякого страха. Внутри было тесно, еле сочился сквозь малюсенькое окошко свет, и отчетливо воняло юксятиной. Ну, это не удивительно, среди охотников и прочего лихого люда юксаре более чем достаточно. Неприязни особой хемуль к ним не испытывал, так что на юксачий дух решил просто не обращать внимания. Скоро выветрится. Да и путь был неблизкий, хотелось уже отдохнуть. Он ловко и привычно разделался со всеми делами, затопил печурку. Зола еще совсем свежая, точно кто-то недавно был. Он зажег свечку и сел к столу, съел свой сытный и простой ужин, и принялся разглядывать карту. Снаружи шел снег, и ватная глухая тишина, казалось, накрыла весь мир. Он уже собирался ложиться спать, как ему послышался мимолетный шорох. Мышь или крыса? Хемуль взял свечку и огляделся. Не хотелось бы, чтобы припасы погрызли. Он тщательно закрыл все банки, вышел наружу, ополоснул посуду. Спальник хемуль расстелил на невысокой кровати на врытых в землю ножках. Снилось ему странное, какие-то стремительные темные тени на упругих крыльях мелькали кругом, сливаясь с круговертью метели... На следующий день снег по-прежнему валил стеной, и заметно потеплело. Хемуль как следует протопил буржуйку, и решил перебрать снаряжение. Этим он успешно и занимался, пока хоть какой-то свет пробивался из окошка, а потом поел и решил уже спать. И все-таки кто-то в землянке есть. Иногда, если прислушаться, слышно шорох, и, главное, преследует ощущение взгляда в спину... Перед тем, как лечь спать, хемуль налил концентрированного молока в блюдце и поставил поближе к изголовью. Посмотрим, любят ли лесные духи молоко. Но, скорее всего, конечно, просто мышь. А вдруг кто-то из тех таинственных зимних созданий, что иногда краем глаза замечаешь в мельтешении снега? Он уже начал засыпать, мечтая о снежных девах в вуалях метели, как заметил, что из-под кровати высунулась маленькая, очень грязная рука с обкусанными ногтями. Ручонка тихо тронула блюдце и чуть подтянула его к себе. Блюдце бесшумно исчезло под кроватью. Хемуль прислушивался изо всех сил, но ни чавканья, ни звуков лакания не слышал. Не до конца опустошенное блюдце вернулось на место так же тихо, как исчезло, очень быстро. Хм. Интересно. Хемуль не испугался, но насторожился. Не то, чтобы он боялся оказаться придушенным ночью, но то, что местный обитатель вполне может потихоньку порезвиться в его вещах, ему совсем не нравилось. Он зажег свечу и прошелся по периметру. В крошечной землянке спрятаться было негде. Хм. Разве что под кроватью. Он наклонился, но света свечи не особо хватало. Вроде пусто. На всякий случай хемуль пошурудел там лыжной палкой. Никого. Наверное, приснилось. Или какой-то заблудший домовой и впрямь живет тут. Их, говорят, не увидеть, если они того сами не захотят. Хемуль взял блюдце. Вот и не поймешь, отпили или нет. Может, я столько и наливал... Он решил лечь спать. Прошлой ночью, по крайней мере, ничего с ним не случилось, а выходить под снегопад ставить палатку, в темноте, когда тут и сухо, и тепло — глупость. В конце концов, спит он чутко. Хемуль снова растянулся на кровати и некоторое время мечтал о верном псе. Надежном друге и товарище в походах. А потом заснул. И храпел он, надо сказать, отменно. Темная тень бесшумно метнулась из-под кровати, тихо скрипнула доска, на секунду повеяло холодом. Хемуль вздохнул и повернулся на другой бок. Снова на секунду всколыхнулся застоявшийся теплый воздух, кто-то метнулся под кровать, и всё стихло.       Снег всё шел и шел. Хемуль отчаяно скучал и маялся в тесной землянке. Под вечер он даже стал разговаривать вслух с домовым, или лесным духом, или кто он там, пока готовил себе ужин. И даже отлил ему похлебки в миску и поставил на пол. Утром он готов был поклясться, что из миски кто-то отпил. Но немного. Так, что оставались сомнения... Хемуля разобрал азарт. Снегопад не прекращался, и выловить «лесного духа», или хотя бы толком рассмотреть его очень захотелось. -- Попался! Противостояние с лешаком решилось с помощью приманки. Приучив тихушника к своей беспечности, оставляя соблазнительные объедки, и выставляя специальные мисочки, хемуль притворился спящим, и... Под утро лешак вылез и шмыгнул к столу. Тут-то он его и поймал, но!       Лешак оказался тощим, жилистым, изворотливым и отчаяно-упорным. Он молча вырывался, не тратя дыхание на вопли, и хемулю казалось, что у противника как минимум шесть конечностей, а потом грязная пятка прилетела хемулю в нос, зубы впились в руку... Хемуль завопил, лешак вывернулся всем телом, и, оставляя у него в руках обрывки грязных лохмотьев, вырвался наружу. Хемуль распахнул дверь и ринулся следом. От землянки в жидком предутреннем свете улепетывал всего-навсего обычный юксеныш. Ну вот. Теперь понятно, откуда юксятиной воняло. -- Вернись, ты, я тебе ничего плохого не сделаю! Юксенок даже не обернулся. Хемуль расстроенно зашел внутрь. Где он прятался?! Он простучал крышу, но ничего там не нашел. Распахнул дверь и попытался вновь залезть под кровать, потыкал палкой по углам — ничего. Приходил снаружи, что ли? Прятался в какой-нибудь норе? Выходит, что же, я его выгнал на мороз? Босого, без ничего? Ребенка? Хемулю стало нехорошо. Он вышел, надел лыжи. Снег сыпал пока несильно, и следы были хорошо видны. И всё-таки несколько раз след он терял, юксенок скакал, путая его, как заяц. Хемуль дошел до небольшой группы елочек, и потерял след окончательно. Он стоял под набиравшим силу снегом в мутном свете влажного зимнего утра, и растеряно оглядывался. -- Эй. Юксенок. Я тебя не трону. Возвращайся, - крикнул он, но громкий его голос как будто тонул в волглой мгле. – Замерзнешь же, - снова крикнул хемуль. - Не бойся меня! Тишина. Распрямилась еловая лапа, стряхнув нашлепку снега. И снова — ни шороха, ни звука. -- Вот, - хемуль положил на снег сверток, - тут чуни, спички, шапка. - Замерзнешь насмерть ведь. Я ухожу. Ухожу. Дверь закрывать не буду. Возвращайся. Весь день прошел в томительной маяте. Хемуль перекладывал рюкзак, грел воду, готовил. Выходил наружу, смотрел на медленно кружащий снег. Если бы не юксенок, ушел бы уже сегодня, снегопад вроде кончается, но теперь буду мучится, замерз, не замерз... Или замерзла. Волосы вроде длинные были. Хемуль гадал, мальчик это был или девочка, и сколько ему лет, и давно ли он тут жил, и, конечно, где прятался... Он обошел вокруг землянки, ища юксачью лежку, но не обнаружил никаких следов, и тогда принялся рубить дрова — чтобы хоть чем себя занять и принести пользу. Он долго не мог заснуть вечером, но наконец все-таки захрапел. Дверь, как и обещал, закрывать не стал, хотя и слегка опасался. Но вряд ли зверь полезет в жилье.       За завтраком хемуль с неудовольствием думал, что юксенок, видимо, не вернулся. Ну, может, у него еще где-нибудь рядом есть логово. И зачем мне понадобилось его ловить, какой дурак поверит в лесного духа?! Откуда-то из-под земли раздался слабый кашель. Все-таки он прячется под кроватью! Хемуль, вооружившись свечой, с неимоверным усилием протиснулся под кровать и зашарил под ней рукой. Наконец, он нащупал какую-то щель, потянул, ощущая сопротивление, и выдернул доску, покрытую землей. Он протиснулся еще чуть подальше, просунул свечу и наконец увидел. В яме, накрытой досками, было устроено настоящее юксачье логовище, где на выстланном мхом и лапником дне, среди каких-то косточек, перышек, веточек и тряпочек, в зимнем пуховом спальнике свернулся клубком юксенок. Хемуль потянулся к нему, юксенок оскалился, прижался к дальней стенке... Пыхтя и обдирая кожу, хемулю все-таки удалось протиснуться к нему, и вытащить слабо упиравшегося юксенка наружу. Это был, несомненно, мальчишка, неопределенного возраста, как это всегда бывает с юксаре, у которых не разберешь, пять им или пятнадцать, и был он таким грязным, что нельзя было даже сказать, какого цвета у него волосы. -- Я тебя не трону. Не бойся. Юксенок молча посматривал то на него, то на дверь широко раскрытыми зелеными глазами, в которых гулял отблеск дневного света, моргал, и поджимал обмороженные пальцы босых ног. -- Садись, - сказал хемуль, - попей горячего. Юксенок снова пару раз кашлянул, опустил голову и сел на кровать. Одежда висела на нем совершенными лохмотьями. -- Э, да ты простудился, дружок. Что же ты, всё время здесь живешь? Как тебя зовут? - хемуль, не отводя взгляда, налил в чашку горячего кофе, протянул мальчишке. - Сколько тебе лет? -- Только зимой, - тихо сказал юксенок и отпил. Больше ни на один вопрос он не ответил. -- Есть хочешь? Юксенок на это ничего не сказал, но хемуль взял у него кружку и щедро добавил туда концентрированного молока. Пока тот пил, хемуль отошел подбросить в буржуйку еще дровишек. Юксенок медленно переместился к печке, допил кофе с молоком. -- Отпустите меня, - сказал он тихо. - Я у вас ничего не украл. -- Там снегопад. Замерзнешь, - сказал хемуль. Оставив юксенка сидеть у печки, он принялся потрошить его гнездо. Юксенок молча, всё с тем же застывшим на лице равнодушным выражением смотрел, как хемуль выгребает слежавшийся мох, лапник и мусор. Он слабо дернулся, когда хемуль потащил наружу спальный мешок, но с места так и не сошел. Хемуль как следует вытряхнул мешок и вернулся. -- Спальник у тебя хороший. Но его надо регулярно проветривать и сушить, - наставительно сказал он, - пух отсырел, свалялся и не греет. Когда грянет мороз, надо будет его выморозить. Сейчас мы его тут растянем возле печки, а ты пока помоешься. - хемуль снова вышел наружу с котелком, вернулся, набив его снегом, и воодрузил на печку, - а потом переоденешься во что-нибудь поприличнее. Он залез в свой рюкзак, достал несколько летних платьев, ведь летом многие хемули все еще носят платья, и смеяться над этим не стоит, ведь это и удобно, и прохладно. -- Пожалуй, вот это подойдет, - он выбрал зеленое, льняное, и принялся его обрезать. - Вот так тебе будет примерно до колен... Когда он подошел, поднял юксенка с кровати и попытался сорвать с него заскорузлые тряпки, в которые тот был одет, юксенок отчаянно метнулся, и забился от него в угол. -- Ну... Давай тогда сам... - хемуль развел в котелке с теплой водой мыльную стружку, смочил в растворе, отжал тряпку, и бросил её юксенку. - Оботрись и переоденься. А потом поедим. Хемуль вышел из землянки, и долго бродил вокруг. Когда он вернулся, ставший ненамного чище юксенок сидел на кровати в новой рубахе. -- Где же ты живешь, если здесь только зимуешь? - спросил его хемуль, когда юксенок уже приканчивал миску похлебки. -- В лесу, - коротко ответил мальчишка. -- Откуда у тебя такой спальный мешок? -- Заработал, - с некоторым вызовом ответил юксенок. Хемуль расхохотался. -- Чем же ты заработал? - спросил он. -- Готовил. Стирал. Смотрел за лагерем. Носил воду, дрова, снарягу чистил... -- Кому? - заинтересовался хемуль. -- Да были тут одни. Охотники. Взяли к себе в лагерь. - юксенок без улыбки посмотрел хемулю в глаза. -- Браконьеры, поди. И что же они тебе, платили, что ли? -- Кормили. Хорошо, досыта. И снарягу оставили, когда ушли. Это всё мое. Я заработал. -- Да ладно, я и не говорю ничего, - поднял руки хемуль. - Твоё так твоё. Бери сахар. Юксенок протянул было руку к кубикам рафинада, а потом отдернул. Глянул на хемуля мрачно. -- Зачем я вам нужен? -- А ты мне и не нужен, - фыркнул хемуль. - Просто так бери. Юксенок криво ухмыльнулся и сахар брать всё-таки не стал. -- А из этого мы сообразим тебе какие-никакие штаны, - пока спальник висел у печки, благоухая на всю землянку, хемуль достал нитку с иголкой, и теперь из обрезков подола сочинял что-то наподобие брюк на веревочке. Юксенок лежал, свернувшись в клубок на кровати, хемуль накрыл его сверху своей тяжелой курткой на волчьем меху. -- Как ты вообще додумался убежать босиком по снегу? Зимой, в лесу, без огня, голым — это верная смерть. Ты же должен понимать, уже не маленький. Сколько тебе лет? Хемуль продолжал говорить, хотя юксенок ему больше и не отвечал, только иногда кашлял. -- Ну вот, готово, давай-ка примерим, - когда хемуль встал и подошел к юксенку, то обнаружил, что тот спит, а лоб у него — горячий и влажный. Он разбудил юксеныша и заставил выпить таблетку аспирина, и на ночь оставил спать на кровати. Следующие несколько дней юксеныш провалялся в лихорадке, хемуль поил его теплым молоком и на руках носил наружу в туалет. Он раздел его и обтер его уже хорошенько, мыльной водой со спиртом. И хотя хемуль совсем не был чувствительным, но его передернуло, когда он увидел следы побоев по всему телу юксенка. -- Я отведу тебя в город, в приют, - заявил хемуль решительно. Юксенок молча мотнул головой. Разговаривал он редко. - Там тебя будут лечить. Кормить. Одевать. Будешь спать в тепле, в чистоте... Выучишься читать и писать. Тебя не будут бить... - хемуль вздохнул. - По крайней мере, так. Юксенок посмотрел на него долгим взглядом и молча отвернулся к стене. -- Надо научить тебя кататься на лыжах. Ты когда-нибудь съезжал с горы на лыжах? -- Зачем? - юксенок глянул через плечо. -- Зачем что? Зачем тебя учить? -- Зачем. Съезжать с горы на лыжах. -- Так это же здорово! Нет ничего лучше, чем нестись с горы в вихрях снега... Юксенок зашелся мерзким лающим то ли кашлем, то ли смехом. Но на лыжах ходить хемуль его все-таки научил. Вообще, оправился юксенок очень быстро, на хороших-то харчах. Однако разговорчивее не стал. Он снова натащил мха и лапника в свою яму под кроватью, и спать предпочитал там, зарывшись с головой в зимний спальник. -- Ну что, еще пару дней, и двинем в город, - бодро сообщил хемуль, – сдам тебя в приют, и наконец-то пойду дальше. -- Сбегу обратно сразу. -- Почему? - хемуль сел, поймал юксенка за руку, подтянул к себе. - Ты не можешь пока один жить и тем более, путешествовать. Надо подрасти. Вот тебе сколько всё-таки лет? -- Какая разница, - юксенок стоял, отвернувшись и смотрел куда-то в угол. -- Пойми, с собой я тебя пока взять не могу, и бросить тут одного — тоже... -- Очень даже можете. -- ...так что я отведу тебя в приют, а когда ты станешь постарше, то сможешь отправиться в путешествие... -- Мне не надо в приют. Я не сирота. -- Если ты не сирота, то полиция известит твоих родителей, и они смогут за тобой приехать... -- Я им не нужен. И они мне не нужны. Никто мне не нужен. -- Понимаешь, малыш... Юксенок фыркнул. -- Не нравится, когда тебя называют малышом? Так скажи уже, как тебя зовут? И сколько тебе лет? Юксенок вырвал у хемуля руку, и юркнул в свою норку. -- Эй! А кто посуду мыть будет?! - возмутился хемуль. -- Сам мой! - крикнул оттуда ему юксенок, оскалился и зарычал, когда хемуль попытался протиснуться под кровать. Хемуль тяжко вздохнул. Он, кончено, был очень свободолюбивым хемулем. Но еще он был ответственным и взрослым человеком двадцати лет от роду, и просто не мог бросить тут погибать маленького мальчика одного. Это не по-хемульски. -- Ты же ничего не умеешь... -- Я всё умею. -- Ты не сможешь раздобыть себе еду... -- Смогу. -- У тебя нет нужной экипировки... -- У меня всё есть. Спальник. Палатка. Рюкзак, котелок, - юксенок принялся перечислять, загибая пальцы, - нож, топорик... -- И где всё это? - хемуль огляделся. -- В одном надежном месте, - буркнул юксенок. -- Ты же это всё не утащишь. -- Уже таскал. -- Кто-нибудь опять тебя поймает, заставит работать на себя и снова будет избивать. -- Захочу — всегда уйду. -- Ты же всё лето батрачил на каких-то браконьеров. -- Я сам захотел. Они меня хорошо кормили! И ничего такого со мной не делали! Только били... если провинюсь. Они меня всему научили... Их было трое. Странная компания из хомсы, гафсы и юксаре. Хомса был самым старшим и рассудительным, юксаре — самым опытным и умелым, а гафса — самым сильным. И жестоким. Его приходилось опасаться больше всего, просто потому что он любил делать больно. И если все остальные действительно наказывали только тогда, когда для этого была веская причина, то этот просто искал повод, и мучил подолгу. Они были добычливыми, везучими и рисковыми. То, что, сбежав в лес от банды подростков, к которой прибился поначалу, он вышел на них, было большой удачей. Да, приходилось тяжело, в разгар сезона, бывало, спал, упав замертво от усталости, по три-четыре часа за ночь, столько дел надо было переделать, но от кого он бы еще столько полезного узнал и научился?       Так что юксенок искренне не понимал, что так возмущает хемуля, и зачем ему теперь в приют. Год назад он, может бы, туда и пошел, от страха, отчаяния и тоски по дому, а теперь-то зачем? Домашняя жизнь теперь казалась ненастоящей, и бывшей когда-то давным-давно, как во сне. Да и как теперь вернуться домой после того, что случилось с ним... Домой теперь ему нельзя. Да и к людям вообще не очень хочется. А хочется идти и идти вглубь леса, и выйти к реке, и спуститься по ней к морю, и идти по берегу все дальше и дальше, не встречая по пути никого, кроме зверей и птиц... Юксаре перед уходом подарил ему спальный мешок. Настоящий зимний спальный мешок, набитый гагачьим пухом. -- Иначе ты не перезимуешь, - сказал он. А еще сородич подарил губную гармонику. И научил нескольким мелодиям. - Запомни хорошенько. Пригодятся, - сказал он. Он был настоящим юксаре. У него были когти на руках, и он видел в темноте, как днем. И длинный хвост, кисточка на котором слегка дрожала, когда он часами бесшумно и неподвижно сидел в засаде. А еще он научил держать нож прямым и обратным хватом, и показал самые уязвимые у всех места на теле... Все вместе это было в сто или в тысячу раз больше того, чему когда-нибудь его учил отец. Так зачем тогда вообще возвращаться домой? Разве ему там кто нужен? Глупые люди живут в домах. Глупые, ленивые и равнодушные. Еще ему досталась палатка, правда, она была вся рваная, мятый котелок, топорик, лезвие которого постоянно слетало с топорища, остатки крупы, и сахара, и немного кофе, и табака, и - нож, старый, сточенный, но всё еще острый нож. Рыболовные крючки, и моток лески, и грузила. Банка, где на дне еще оставался вазелин. Кружка — ручка сверху была немного отломана, но дотуда можно просто не доливать. И еще много всего полезного, и даже ботинки, рваные, но не очень, только великоваты. Всё это перед зимовкой он зарыл в схроне, очень хорошем схроне, который он сделал для хозяев, так, как те ему показали, то есть по всем правилам. Ни зверь не найдет, ни человек. Всё это он пытался объяснить хемулю. Но не хватало слов, и сил, и желания произносить эти слова. А тот всё не отставал, твердил и твердил, как заведенный, про свой дурацкий приют и школу... Ну зачем она вообще нужна, эта школа, где только глупостям каким-то учат?! -- Арвид. Раз ты всё никак не хочешь говорить мне своё имя, то пусть будет Арвид. У моей тетки был кот, которого она так назвала, с такими же зелеными глазищами, как у тебя, и такой же разговорчивый, - они с хемулем рубили дрова. То есть хемуль рубил, а он складывал, конечно. - А вообще назвала она его в честь своего деда, который, вообще-то, был знатный гуляка, так что... -- Мне подходит, - кивнул юксёнок. -- Но вообще лучше бы ты сказал мне свое настоящее имя, и я бы известил твоих родителей, когда дойду до ближайшего населенного пункта... Разве они не грустят по тебе? -- Они не заметили. Таких, как я, у них много. -- Так не бывает. Папа и мама всегда помнят всех своих детей. Юксенок снова мерзко рассмеялся. -- А если я нагрею воды для помывки, мы откроем еще одну банку молока? Сварливый юксенок не желал подчиняться разумным требованиям. Он всё время торговался, бухтел себе под нос, а то и просто уходил в лес, хлопнув дверью, когда было не слишком холодно. Хемуль все лучше понимал браконьеров, бивших его смертным боем. Без этого с таким засранцем просто не сладишь. -- А если я тебя ремнем выдеру, ты перестанешь придуриваться?! -- Ну попробуй! - оскалился наглый юксеныш. - Сначала поймай! -- Ну не дури, - хемуль вытерся насухо и теперь натягивал штаны, - давай, мойся уже! Дышать нечем, все юксятиной провоняло! -- Не хочу, - юксенок топтался в луже, мрачно поглядывал исподлобья, и явно прикидывал, как бы удрать, но час уже был поздний, а бегать по лесу в темноте не хотелось даже ему. -- Горячей воды полно осталось. Мойся немедленно! -- Посмотреть хочешь? - юксенок гнусно ухмыльнулся. Хемуль аж задохнулся и пошел весь красными пятнами. -- Ах ты извращенец малолетний! -- Это я-то извращенец? - юксенок воспользовался его замешательством, чтобы ужом проскользнуть мимо хемуля и забиться в свой схрон под кроватью, и последнюю фразу крикнул уже оттуда. Прошел почти месяц. -- Придется подновлять припасы. Мы все съели, Арвид. Юксенок с ногами забрался на табурет, и, подперев голову обеими руками, разглядывал большую карту, разложенную на столе. -- А что здесь? - ткнул он пальцем в самый краешек. -- Край мира, - буркнул изрядно притомившийся хемуль. - Завтра идем в город. Я покупаю продукты, а ты отправляешься на зимовку в приют. -- Тебе еще не надоело мечтать? - спросил его юксенок, глянув искоса. - Я с тобой пойду. Дальше. Продукты купим здесь, - он уверенно ткнул обгрызенным ногтем в карту. -- Дружок, - хемуль вздохнул. - Там, куда я собираюсь, детям не место. Это самые высокие горы в нашем краю, и я намерен съезжать с них на лыжах. -- Да пошли лучше на юг. Там апельсины растут, - фыркнул юксенок. - Чего хорошего в твоих горах? Холодно, скользко... -- Я должен забраться на самую крутую вершину и первым спуститься с нее. -- Кому должен? - заинтересовался юксенок. - И что тебе за это будет? -- Слава, - уверенно сказал хемуль. -- Да кому это нужно, - юксенок истошно зевнул, показав клычки, спрыгнул с табурета. - Я чайник поставлю. -- Сначала убери карту на место, чтобы не испачкать. Потом погрей кашу оставшуюся, будем ужинать. В кашу масла много не доливай, и так на донышке... -- Да знаю, знаю! - юксенок водрузил на печку чайник. -- Я тебе что сказал!       Когда хемуль вернулся с полным рюкзаком продуктов, он уже на подходах понял, что что-то не так. У заимки стояли воткнутыми в сугроб чужие лыжи. Две пары. Ну что ж, землянка — общая, а он, если что, может поспать и в палатке... Но все-таки он зашел. Надо убедиться, что с юксенышом всё в порядке и его не обидели. -- Заходи, гостем будешь... - за столом сидели двое, пожилой хомса и здоровенный парень-гафса лет двадцати пяти. Хомса доброжелательно улыбался, но глаза у него были очень внимательными. Завязался обычный в таких случаях разговор, кто и откуда куда идет, да с какими намерениями. Выяснив, что хемуль им не конкурент — не охотник и не рыболов, и не имеет отношения к властям, пришельцы немного расслабились. Они сидели, ужинали, немного выпивали. Юксеныш не показывался, и хемуль о нем тоже помалкивал. Но время от времени поглядывал под кровать. В сортир-то ему рано или поздно захочется. -- Уходи отсюда, - еле слышно зашептал кто-то в ухо устроившегося на ночлег в спальнике хемуля, - это они, они тебя ограбят и прирежут просто так... -- Вот ты где! - хомса зажег фонарик, - так и знал, что рядом где-то ошиваешься! Гафса почти схватил юксенка, но тот метнулся по землянке белкой, и завязалась потасовка. Кто первым вытащил нож, так и осталось невыясненным. Хемуль отбивался табуреткой. На полу с разбитой головой валялся хомса. Гафса, глянув на него, зарычал, шерсть у него на загривке встала дыбом, он подхватил кочергу и пошел вперед. Хемуль был довольно крупным парнем, и не робкого десятка, но гафса был старше, опытнее, тяжелее, а, главное, в бешенстве. -- Я не хотел, - хемуль тяжело дышал, - погоди... -- Замочу, с-сука! -- Вы первые... Гафса отозвался яростной бранью. Схватка грозила обернуться бедой для хемуля, когда из своей щели выскользнул юксенок с ножом в руке. Гафса походя отпихнул его ногой, но не тут-то было. Юксеныш вился вокруг, путался в ногах, уворачиваясь от ударов. А потом вдруг гафса начал припадать на одну ногу и быстро завалился назад, а вокруг его бедра стало споро расплываться темное пятно... -- Сдох, - сказал юксенок, и воткнул нож в земляной пол. Фонарик мигнул и погас. Хемуль, постепенно приходя в себя, долго искал спички, потом свечу. Когда загорелся свет, юксенка уже не было. Хемуль залез под кровать: юксеныш лежал, свернувшись в своем гнезде. Он с трудом дотянулся, потряс его за плечо, но юксенок не реагировал. Ну ладно. Хемуль поднялся, поставил опрокинутую табуретку, сел и огляделся. -- Знаешь, не будем никому говорить о том, что было. -- А что было? - ровным голосом спросил юксенок и принялся вылизывать миску из-под каши. -- Ничего и не было, - сказал хемуль. Юксенок посмотрел на него, как на идиота, и продолжил свое дело. - Их вряд ли искать станут. Ну а станут — лес большой. И, знаешь что... Тебе эти лыжи вполне подойдут, так что... пойдем со мной. -- Кого искать?... Хемуль замолчал. Юксаре кончил вылизывать миску, потянулся. -- Я в спячку впаду, не сегодня-завтра. Пока никуда идти не смогу. Они простились на следующее утро. -- Не страшно тебе будет здесь оставаться? -- Нет. -- Может, все-таки... -- Нет. -- Скажешь хоть, как тебя зовут? -- Ни к чему это. -- Что ты им задолжал, всё-таки?... -- Кому? -- Ну ладно. Прощай. -- Может, свидимся еще. Спасибо. Снусмумрик стоял и смотрел, как хемуль постепенно исчезает среди деревьев. Потом зевнул, спустился обратно в землянку. Там еще попахивало кровью, но уже слабо. Ничего. Он залез в свое гнездо, аккуратно поставил на место доски, так, чтобы осталась только небольшая щелочка, и завернулся в спальник. Постепенно тишина и тепло охватили его, ласково убаюкивая. Снаружи снова пошел снег, и он еще успел подумать, каково будет хемулю... Он так и не спросил его имени. Но... ни к чему это. Проснувшись по весне, Снусмумрик собрался и отправился в свое первое настоящее путешествие. Всё, что случилось зимой, постепенно растворялось и оседало в памяти, смешиваясь со снами, становясь совершенно неотличимым от них, и от фантазий, и от песен, и от образов, рождающихся в голове в одиночестве вековечного леса...