***
В комнате приглушен свет, пахнет какими-то сладковатыми ароматическими свечками. Из мебели лишь большая кровать с балдахином, какой-то комод и несколько диванов, стоящих у стен. Тодороки сглатывает, заходя и закрывая за собой дверь. — Здравствуйте? — голос дрожит по совершенно непонятной ему же самому причине. — Здравствуйте, — отзывается второй и последний человек, находящийся в этом помещении. Когда он подходит ближе, то видит юношу примерно его же возраста с растрепанными светлыми волосами и этим взглядом красных глаз, в которых читается такая невероятная уверенность и гордость, которой Шото мог лишь позавидовать. Становится как-то тошно. Если честно, Тодороки совсем не понимает, зачем пришел сюда… «Отвечаю, тебе точно станет от этого легче» — говорит Минета, бывший одногруппник, когда они случайно встречаются в баре и слишком пьяный Шото говорит, что ему совсем плохо. Совет знакомого кажется до ужаса идиотским. Говоря простым языком — поход в какой-то вшивый бордель. Однако на такие слова, сказанные Тодороки, тот отвечал: «Ничего ты не понимаешь, это лучший публичный дом в городе!». И, на удивление самого же себя, почему-то сын крупной акулы бизнеса, наследник огромной компании, будущий муж состоятельной и красивой девушки, решается сделать самый идиотский, по его мнению, поступок — пойти к шлюхам. — В первый раз у нас? — голос женщины на ресепшене похож на мурлыканье кошки, располагающее к себе в два счета. Шото согласно кивает, чувствуя себя самым последним придурком на всей это планете. Однако администраторша лишь шире улыбается и начинает что-то печатать на компьютере, а потом спрашивает предпочтения, особые пожелания и прочее, на что парень совершенно не мог найти ответ. В его жизни было не так много отношений, чтобы у него сложились какие-то особые фетиши или что-то вроде того. Поэтому толком ничего и не сказал этой барышне, совершенно потерявшись в ситуации. Мог ли Шото ожидать то, что встретит здесь парня? Абсолютно нет, пусть и понимал, что из-за очень размытых пожеланий, сказанных тогда женщине, его могут привести совершенно к любой девушке, но человек перед ним явно не был дамой, даже близко не походил на нее. — Чего завис? — незнакомец говорил это так, словно это не к нему пришли сейчас для воплощения своих плотских желаний, а наоборот. — Если не нужно оно тебе, то можешь проваливать. — Разве так говорят партнеры на одну ночь? — поинтересовался Тодороки, внимательно обводя взглядом парня, стоящего перед ним. — Сдержался, чтобы шлюхой не назвать, да? Половинчатый придурок. Тодороки недоуменно вскинул брови, совершенно сбитый с толку таким поведением юноши. Этот человек являлся буквально проституткой и имел смелость язвить и выдавать дурацкое прозвище тому, кто купил его на эти несколько часов? Это даже вдруг показалось смешным, настолько нелепым, что Шото вдруг непроизвольно засмеялся. — Чего ржёшь? Больной что ли? Теперь на лице незнакомца так же отражалось недоумение, отчего смех стал только более громким. Тодороки и сам не мог понять, что его так рассмешило, но почему-то просто не мог остановиться, постепенно чувствуя, как сквозь весёлые нотки начинает пробиваться настоящая истерика. Все так накопилось внутри, не имея никакого выхода, кроме как постоянного употребления большого количества пойла, что сейчас лавиной вырвалось наружу, заставляя Шото буквально упасть на колени, тяжело дыша. — Эй. Ему было плохо, ему было чертовски плохо. — Эй, придурок, ты меня слышишь? Тодороки не заметил того, как чужие руки обхватили его плечи, начиная несильно трясти. Он поднял взгляд на парня, чьего имени все еще не знал, видя, что тот, правда обеспокоен. — Ты совсем ебнутый? — поинтересовался блондин. — Да, — честно ответил Шото. — Совершенно.***
С тех пор прошло несколько недель. В тот вечер наследник богатой компании почти сразу ушёл, даже не забрав деньги, пусть и не получил того, за что заплатил. Однако что-то странное внутри заставляло хотеть вернуться в ту комнатку с приглушенным светом, где он встретил этого парня, совершенно странного и такого грубого. Будто это могло как-то помочь, исправить что-то, изменить. Тодороки не понимал сущность этих желаний, не понимал, что им двигало, когда он снова пришел в то заведение и попросил о встрече с тем же юношей, что и в прошлый раз. Не понимал. Ничего не понимал. — Опять ты, псих Половинчатый? — именно этими словами его встретил блондин, оглядывая напряжённым взглядом. — Бабок я тебе не верну за тот вечер, сам виноват, что свалил. — Не нужно, — спокойно ответил Шото, садясь на кровать рядом с парнем. — Ты… как тебя зовут? В ответ раздался смешок, а потом слова: — Мы в детском саду что ли? Совсем идиот? Тодороки вздохнул, думая, что и вправду идиот. Пришел еще ведь зачем-то снова. А зачем спрашивается? — Кацуки. Кацуки Бакуго. Только, пожалуйста, избавь меня от лицезрения твоих нервных выходок и выражения лица, будто сдох кто-то. Терпеть не могу всю эту хрень. Пришел, чтобы потрахаться — трахайся, не разводи сопли, я тебе не мамка и не психиатр. Шото поджал губы, посмотрев прямо в глаза Бакуго, а потом кивнул, став снимать с себя пиджак. Блондин вскинул брови, удивляясь такой резкой перемене поведения, однако ничего не сказал, так же начиная раздеваться. Когда оба парня остались почти полностью обнаженными, лишь в белье, которое скрывало совсем немного пространства их тел, их взгляды встретились. Кажется, сейчас не только Тодороки полностью не понимал, что делать, но и Кацуки, который в этом деле имел неплохой опыт. Вся эта ситуация с самого начала являлась настолько странной, что сбивала с толку. — Ляг, — выдохнул Бакуго, а в его голосе слышалось понимание того, что все придется делать самому. Однако его послушали и сделали то, что требовалось. Юноша сел на чужие бедра сверху, отмечая, что тело под ним худое даже слишком, это выглядело болезненно, но потом покачал головой, твердя себе, что это совсем не его дело. Он опустился, чтобы их лица находились рядом, посмотрел в разноцветные глаза, в которых отражалась паника, усмехнулся, а потом осторожно коснулся губами чужой шеи, чувствуя, как Тодороки вздрогнул под ним. — Расслабься. — Легко сказать. — Просто, блять, расслабься. Шото облизнул губы, переводя взгляд на потолок и пытаясь сделать так, чтобы тело не было столь перенапряжено, однако каждый новый поцелуй вызывал в теле дрожь. Кацуки ругался себе под нос, но больше ничего не просил. Его руки оглаживали тело Тодороки, пока губы проделывали дорожку поцелуев от шеи к груди и ещё ниже. Юноша под ним закрыл глаза, сжимая их так сильно, что перед ними заплясали фейерверки. Почему-то было так пугающе, словно никогда до этого у него ничего и ни с кем не было, хотя это совсем не так. — Блять, ты будто к смерти готовишься, а не собираешься трахнуть меня, — недовольно прорычал Кацуки. Однако ответить как-либо Тодороки не дали: чужая нога оказалась промеж его собственных, резво потираясь о пах, отчего юноша распахнул и глаза и рот одновременно. Бакуго ругался про себя, совершенно взбешённый тем, что ему нужно не просто переспать с кем-то, а вылечить чью-то душу с помощью секса. Но он не мог отказаться, ему нужны были эти деньги, а, значит, следовало постараться. Шото же чувствовал себя пациентом на операционном столе. Словно сейчас незнакомый ему человек собирался скальпелем вырезать из него, словно опухоль, всё то дерьмо, что накопилось в душе, выдернуть эту боль, убить в нем этот страх с помощью поцелуев и прикосновений. И это… работало. — Я… — начал было говорить Тодороки, сам не понимая, что хочет сказать. — Молчи, идиот, просто молчи. Меня бесит твой голос. С него стянули боксеры, оставляя раздетым, а после юноша, сидевший на нем, тоже разделся. Шото в тот момент в первый раз позволил себе оглядеть голое тело Бакуго. Сильное, эстетичное, в меру мускулистое, красивое… Его никогда особенно не привлекали мужчины, но, если быть честным, он никогда на них и не смотрел, да и на девушек не особо. У Тодороки было пару недолгих, несерьёзных отношений, которые даже можно было не брать в счёт, в которых он состоял больше для того, чтобы уничтожить печаль. Но сейчас парень всерьёз засмотрелся на Кацуки, отмечая, что не только тело, но и лицо у него привлекательное, пусть и озлобленное, но это даже придавало какой-то шарм. — Не пялься так. Бесит. — По-моему, я в целом тебя бешу, что бы ни делал. — Верно подмечено. Они находились в публичном доме, так что наличие здесь презервативов и смазки было совершенно логичным. Так что, когда всё было готово к тому, чтобы начать что-то более серьёзное, Тодороки был уверен, что ничего плохого не случится. Хотя до этого момента какие-то глупые мысли не покидали его, но, видя, как блондин медленно опускается, принимая его в себя, Шото осознал, что уже ни о чём не думает, кроме как об этом мальчишке. Тяжело дышащим, с чуть подрагивающим телом и таким выражением лица, что в животе всё переворачивалось. От такого даже в его рассудке началось истеричное повторение слова: «Блять», хотя матерился парень очень редко. Кацуки же эту мысль в красках озвучивал, начиная двигаться. Они оба быстро расслабились, двигаясь почти синхронно, но всё ещё практически друг друга не касаясь. В один момент что-то заставило Шото схватить Бакуго за талию и повалить на себя, прижимая к себе крепкими объятиями и не переставая двигаться внутри него. — Ты совсем охренел, Половинчатый? — сразу начал кричать блондин, но резкие движения выбили из него желание продолжать говорить. Тодороки сейчас был гораздо увереннее, чем в начале, заставляя Кацуки рычать и стонать от ощущений, а взгляд напускной ненависти, которым тот сверлил Шото, почему-то только заводил сильнее. Спустя какое-то время Бакуго заставили лечь на кровать спиной, подминая под себя, отчего тот так же был не очень доволен, но ничего не сказал. — Ты красивый, — прохрипел Шото, резкими движениями вбиваясь в податливое тело. — А ты будешь мёртвый, если рискнёшь ещё раз… Рука Тодороки оказалась промеж ног парня, недвусмысленно сжимая в руке разгорячённую плоть. Кацуки подавился стоном, прогнувшись в спине. — Хорошо. Можешь убить меня, когда мы закончим. Я ничего не имею против.***
Тодороки заходил в публичный дом раз в две недели, слушая агрессивные выпады от Бакуго, который клялся, что изобьет его до полусмерти, однако потом тот же самый парень стонал под ним, сминая руками постельное белье. Они практически не говорили, скорее, обменивались «любезностями», хоть и слова Шото скорее походили на спокойный океан, гасящий огонь ярости разбушевавшегося блондина. На фоне этих событий так же происходило сближение с семьёй Момо и, собственно, с ней самой. Всяческие семейные ужины, походы в театр и прочая лабуда, которая совсем не была интересна будущему жениху. В его голове мельчал дурацкий образ светловолосого мальчишки, из-за которого, вскоре, он стал приходить в бордель по нескольку раз на неделе, с каждым разом всё чаще. В одну из таких встреч, когда Тодороки уже одевался, собираясь уйти, Кацуки вдруг заговорил с ним. — Слушай, это уже четвертый раз за эту неделю. Тебе, блять, заняться нечем? — Если хочешь, я могу не приходить, — бросил Шото через плечо, но услышал в ответ лишь рычание. — Сам-то сможешь без того, чтобы трахать меня каждый свободный вечер? Тодороки повернулся лицом к Бакуго, видя это привычное озлобленное на весь мир выражение лица. — Если хочешь, я могу не приходить, — повторил он совершенно спокойно, на сей раз, не сводя взгляда гетерохромных глаз с Кацуки. Тот, в свою очередь, отвернулся, скалясь и закатывая глаза, но ничего не ответил. И Шото понимал, что не одному ему эти встречи нужны, иначе бы его уже давно выгнали ко всем чертям, сказав громилам у входа не пускать под угрозой расстрела. Но почему-то ничего подобного не случилось. Почему-то раз за разом Бакуго, пусть и не без ворчания, пускал его в эту комнату и в собственное тело. — Мне пора, — спустя несколько минут, уже полностью собранный, проговорил Тодороки. — До следующего раза. Парень направился к двери и уже почти вышел за пределы комнаты, как вдруг услышал несвойственно тихий голос Бакуго. — Можешь не приходить. И сердце упало куда-то вниз, словно вырвалось из тела, пробило фундамент и укатилось куда-то в Ад, начиная вдруг гореть невыносимой и непонятной болью. Тодороки не нашёл что сказать и просто ушёл, пусть и далось это с трудом, потому что ноги словно стали свинцовыми. Какие-то доселе невиданные чувства ударили по нему так сильно, что в этот вечер Шото снова напился настолько, что его не держали ноги, хотя, в последние месяца практически перестал пить…***
Момо была милой, умной, хорошо воспитанной, говорила интересные вещи и очень лучезарно улыбалась, но Тодороки не мог найти в её образе ничего, что трогало бы его сердце. В прочем, он сразу же подавлял эти ощущения мыслью, что у него и не должно быть с ней любви, в конце концов, этот брак лишь для укрепления бизнеса, не более. Он сделал ей предложение на отцовской яхте, когда семьи Яойорозу и Тодороки собрались вместе, чтобы отметить очередную сделку, принёсшую компаниям много денег. Все были в полнейшем восторге, кроме самого Шото. Внутри него разрасталась болезненная пустота. После этого знаменательного события прошло два дня, новоиспечённый жених сидел дома, смотря какое-то идиотское шоу по телевизору, как вдруг его мобильник завибрировал от входящего звонка. Тодороки нажал на кнопку принятия вызова и приложил телефон к уху, прижав его плечом, пока руками разбирался в отчётах, лежащих на кофейном столике. — Тодороки Шото, я Вас слушаю, — проговорил он в трубку совершенно автоматически. — Какой пафосный, мать вашу, — ехидный голос из динамика заставил всё внутри Шото перевернуться с ног на голову, а потом обратиться в прежнее положение. — Бакуго? — Надо же, узнал. А я думал уже всё — забил хер и забыл. Шото нервно сглотнул, выключил телек, отвлёкся от бумаг, беря телефон почему-то дрожащими пальцами и смотря куда-то вперед себя. — Что… зачем… — В центральном парке через час. Хочешь — приходи, не хочешь — нахуй иди. Мне наплевать. Сразу после этого вызов был сброшен с другой стороны. Тодороки убрал телефон от уха, посмотрел на экран непонимающим взглядом, а потом подорвался с места, начиная собираться без единой мысли о том, чтобы не идти на эту провокацию. Он не понимал, что им двигало в этот момент, но сердце забилось чаще, дыхание сбилось, а ноги сами начали двигаться по направлению к месту встречи. Бакуго стоял там, уткнувшись взглядом в телефон и с наушниками в ушах, отчего выглядел так уютно и непривычно. Совсем не злой, такой обычный и спокойный, ровно до тех пор, пока не заметил взглядом приближающегося Шото и не оскалился в привычном выражении лица, вытаскивая из уха один наушник. — Пришёл-таки, придурок Половинчатый… — Мне уйти? — Хочешь валить — вали. — Но я не хочу. — Вот и не выёбывайся. Кацуки повёл парня вглубь парка. Он шёл, сгорбившись, засунув руки в карманы, но одновременно так, словно он владеет всем миром вокруг. Тодороки не понимал, как это может проявляться почти в каждом действии блондина, словно ему ещё при рождении это прописали, как волшебную способность — всегда выглядеть так, будто тебе все обязаны и ты вообще здесь самый крутой. — Держи, — Бакуго протянул один наушник Шото, при этом, не смотря на него. Немного помедлив из-за некоторого удивления, юноша все же принял наушник, неуверенно вставляя его в ухо и смотря на собеседника как на идиота. Музыка, которая играла у Бакуго, была совсем не той, которую можно представить, глядя за этого яростного блондина. Женский голос поет слова, которые, почему-то заставляют Шото на миг выпасть из этой реальности: «Вокруг меня напичканные чем-то люди. Далёкие объятия, Чьи-то руки на моей талии. Твой вкус всё ещё на моих губах, как бы я ни пыталась его стереть» Тодороки не вслушивается в остальные слова песни, потому что слишком увлекается тем, чтобы наблюдать за Бакуго. Сейчас он впервые кажется таким… таким… печальным. И в этот момент Шото понимает, что совсем не задумывался о том, что наверняка его любовник занимается сексом с чужими людьми не от хорошей жизни и не потому, что ему это нравится. Осознание пробивает изнутри каким-то режущим болезненным ощущением. — Не хочешь… выпить кофе? Ты, кажется, замёрз. Кацуки вдруг дёргается посреди ходьбы, переводя немного затуманенный взгляд на Тодороки и осознавая, что вправду дрожит, только вот не от холода. — Да… давай. И они направляются в ближайшую кофейню в абсолютном молчании, занимают самый дальний столик у окна и заказывают кофе, не смотря друг на друга, а направив взгляды куда-то в пол. Тодороки с отвращением осознаёт, что не умеет быть теплым, что он всегда слишком холоден и оттого кажется совершенно бесчувственным. Бакуго, тоже с отвращением, осознает, что не умеет выражать свои эмоции без агрессии и злобы, потому создаёт впечатление плохого человека, который всех ненавидит. Им приносят кофе, но оба все также продолжают молчать, пока это не становится совсем невыносимым. — Я… — Я… Парни вдруг смотрят друг на друга и начинают смеяться, понимая, насколько же глупая эта ситуация. Вся эта ситуация. Мальчик на одну ночь, чья жизнь не удалась и бизнесмен, который одной ногой в браке. Они не должны были проникнуться друг к другу какими-либо чувствами, это же просто глупо, Глупо, но… Рука Тодороки вдруг накрывает собой ладонь Бакуго. Тот вздрагивает, но не сопротивляется, смотрит в разноцветные глаза безотрывно, будто пытаясь в них найти ответы на какие-то вопросы, содержание которых известно лишь ему одному, а потом улыбается так по-детски искренне, обнажая зубы, походящие на клыки. Шото тоже улыбается, едва поднимая уголки губ, потому что не умеет иначе. Они начинают проводить вместе больше времени, в основном гуляя, и всё ещё мало разговаривая друг с другом. Иногда держатся за руки, заходят выпить кофе или погреться в торговый центр. Тодороки не зовёт его к себе, не просит у Бакуго секса или просто чего-то большего, ему хорошо и так. Однажды Кацуки даже зовёт своего бывшего любовника в кино, а тот соглашается не задумываясь. Фильм про супергероев оказывается местами абсурдным, но интересным. На одной из их частых прогулок Шото вдруг говорит: — Можно поцеловать тебя? И ожидает агрессивной реакции, в которой его пошлют куда подальше, а, может, вообще отметелят, но Бакуго лишь кивает и подходит ближе, потупив взгляд, облизывает губы. Они не целовались до этого, потому что даже женщина на ресепшене публичного дома говорила о том, что поцелуи с клиентами, по крайней мере, в губы, явление совершенно редкое, а юноша, к которому ходит Шото, вообще никогда никого не целует. Поэтому Тодороки медлит, набирается храбрости, а потом целует очень осторожно и нежно. Сначала Кацуки никак не реагирует, но потом начинает слабо отвечать, обнимает юношу, притягивая к себе. Они оба ощущают в груди расцветающее бесконечно трепетное чувство, которое заполняет собой вдруг всё тело от макушки до кончиков пальцев ног и становится так спокойно на душе, так тепло.***
— Так, значит, бизнесмен. Ты, оказывается, не какой-то там хрен с горы, Половинчатый. Шото тихо смеётся на замечание удивлённого Кацуки. Парни сидят в гостиной того из них, кто делит с отцом огромное состояние, пьют чай и говорят о всяких вещах, которые следовало бы обсудить гораздо раньше. Тодороки рассказывал о своей семье, бизнесе и специфики его работы, упуская лишь помолвку с Момо, считая эту информацию слишком значимой для того, чтобы говорить об этом сейчас. Бакуго впервые находится дома у Шото и поэтому ведёт себя немного скованно, но быстро начинает привыкать. — А ты? — Что я? — Расскажешь о себе, Кацуки? Блондин закатывает глаза, откидываясь на спинку дивана, и смотрит на собеседника взглядом: «Оно тебе надо?», на что Шото несколько раз кивает, вынуждая начать рассказ. — Родился. Есть мать и батя. Живу. Сдохну когда-нибудь, надеюсь, не очень скоро… — Кацуки. — Да что? Ну нахера тебе эта информация, Половинчатый? Пожалеешь меня? Приласкаешь? Да нахуй иди. Шото берёт чужую руку в свою, нежно поглаживая напряжённые пальцы. Смотрит в глаза, но будто бы — прямо в душу, поэтому Бакуго сдаётся. — У родителей денег не особо много. Выживали, как могли, так ещё и я родился очень не вовремя. Нет, они хотели ребёнка, просто ждали момента, когда встанут на ноги, но… — он усмехнулся как-то грустно. — Как-то момент до сих пор не настал. Растили меня, себе во всём отказывая, голодали, чтобы прокормить. Когда вырос, стал работать, где придётся: в кафе, на складе у знакомых. Потом мама сильно заболела, нужно было гораздо больше денег, чем мы с отцом могли заработать даже суммарно. Знакомая рассказала про то, что можно трахаться с незнакомцами за охрененные бабки. Дальше ты и сам можешь понять. Блондин отвёл взгляд, одёргивая руку, а Тодороки поджал губы, чувствуя, что поднял совсем не ту тему, которую стоило. Он приблизился к Кацуки, провел рукой по его шее, подхватил пальцами подбородок, разворачивая лицом к себе. — Ты молодец. — Да нахрен мне твои комплименты, дебил? Молодец. Сам молодец, блять. Тодороки рассмеялся, а потом мимолётно поцеловал Бакуго в губы. — Я могу помогать тебе с деньгами. Но реакцией на эти слова стала не благодарность, а злость. — В содержанки меня записать хочешь? В твою личную шлюху по вызову? Шото покачал головой, проводя ладонью по чужой щеке. — В человека, который мне дорог, которому я хочу помочь. — Давай ещё в любви мне признайся, идиот! — А если признаюсь? — Да кишка у тебя тонка, Половинчатый. Тодороки поджал губы, внимательно посмотрев на Бакуго, потом приблизился к нему совсем близко, побуждая лечь на диван, буквально прижимая его к нему. Его губы коснулись губ напротив, целуя чувственно и ненасытно, пресекая попытки Кацуки взять инициативу, хоть тот и сильно пытался. А потом Шото отстранился, улыбнулся уголками губ. — Я люблю тебя. Позже, уже в спальне, Тодороки целует Бакуго со всей страстью, что вообще может выдавать, сплетая свой язык с чужим, проходясь им по ряду зубов, заставляя любовника глухо постанывать через поцелуй. Руки Шото под чужой одеждой, оглаживают желанное тело так нежно, словно это самая дорогая драгоценность. Кацуки жарко, Кацуки слишком жарко, он будто вот-вот взорвется изнутри от всех этих ощущений. И ему хочется по-детски расплакаться от того, что сейчас не он ублажает кого-то, а это делают с ним. — Люблю, — шепчет Тодороки, когда отрывается от опухших от поцелуев губ. — Сдохни, — отвечает ему Кацуки, но в этом слове нет ни капли настоящей злости.***
— Так… как вы познакомились? — Мицуки ковыряется палочками в еде, недоверчиво поглядывая на Тодороки, который выглядит так, словно у него сдача дипломной работы или квартальный отчёт, но никак не знакомство с семьей Бакуго. Кацуки бросает на парня взгляд, в котором отчетливо читается: «не смей». — В парке, — выдает Шото первое, что приходит в голову и мысленно убивает возлюбленного за то, что они даже не подумали о том, чтобы сочинить какую-то легенду об их знакомстве. — Оба там гуляли и по случайности столкнулись. Мицуки хмурится, а потом переводит недоверчивый взгляд на сына, пока муж берёт её за руку, как бы пытаясь замять конфликт на его зарождении, но женщина лишь одергивает ладонь. — Ты когда это стал любителем прогулок в парках? — А ты когда стала такой дотошной? Старость берёт своё? — бурчит в ответ блондин, на что получает мгновенный подзатыльник. — Не позорься, Кацуки, — говорит она после. — А мне, между прочим, ещё даже сорока пяти нет! — Зато маразм уже ес… Мицуки вновь отвесила сыну затрещину. Масару тут же взял ладонь жены в свою. — Давайте не будем ссориться. В конце то концов, у нас гости, — мужчина кивнул в сторону Шото, о котором все как-то немного забыли за семейной перепалкой. — И правда, — улыбнулась Мицуки. — Прошу простить моего глупого сынишку, — Бакуго уже было открыл рот, но она добавила. — Как и меня. Бакуго закрыл рот, а Шото едва сдержал смех. Не смотря на ругань между матерью и сыном, они делали это без злобы, было заметно, как Мицуки заботится о Кацуки, накладывая ему ещё еды и говоря, как тот похудел за последнее время, пусть и добавляла: «если не будешь нормально питаться — получишь по шее». Да и сам парень помогал маме убрать со стола посуду, отодвинул стул, чтобы она могла сесть обратно. Это вызывало умиление, однако, когда Кацуки провожал Тодороки после ужина, взгляд разноцветных глаз того выражал глубокую тоску. — Ты сейчас выглядишь так, будто мои родители тебя пытали самыми ебаными пытками. Что случилось то? Шото качает головой, ничего не отвечая. Правда в том, что в его семье никогда не было ничего подобного. Все были друг с другом любезны и доброжелательны, но едва ли испытывали друг к другу теплые чувства. Все члены семьи Тодороки являлись не родными людьми, а деловыми партнерами. Парень никогда не испытывал на себе родительской любви после того, как мама попала в психиатрическую лечебницу из-за отца. Их брак был подобен предстоящему с Яойорозу, только гораздо ужаснее. Рэй просто заставили выйти за Энджи, как и его самого, поэтому мужчина отыгрывался на жене до тех пор, пока её моральное состояние не довело до того, что она плеснула своему ребёнку кипяток в лицо. Тодороки её не винил, а с каждым годом, более того, всё больше понимал, как Рэй такой стала. — Половинчатый, — Бакуго вдруг берёт руку Шото, переплетает пальцы, продолжая идти рядом с ним. — Не грузись. Какая бы там хуйня у тебя не была… Блять, это звучит так по-идиотски, но я рядом, все дела там. Кацуки чувствует себя мудаком, потому что совершенно ничего не может сделать, сказать. Не умеет, его не учили. У родителей на это просто не было времени, пока они пытались как-то выжить в этом не простом мире. И оттого Шото страдает, а Бакуго даже не может помочь ему. — Всё хорошо, — холодно отвечает Тодороки. — Не беспокойся. Тишина, в которой они идут после, гнетёт настолько, что становится тошно. У них обоих много проблем в жизни, в себе, да даже в этих отношениях, потому что никто из них ровным счётом не умеет строить эти самые отношения. Когда юноши проходят очередной поворот, Кацуки тормозит, побуждая остановится и Шото. — Что? — Я тоже люблю тебя, — голос Бакуго дрожит, но совершенно точно не от холода. — Пусть я не умею любить правильно. Мне хочется убить тебя большую часть времени, просто взорвать твою тупую голову, но знаю, что потом сам захочу сдохнуть. Тодороки медлит с ответом, пока Кацуки смотрит на него взглядом, полным любви, паники и злости, но потом подходит ближе, смотрит в эти переполненные чувствами глаза. — Я тоже не умею любить правильно… — Значит, будем неправильно, похуй. На губах Шото расцветает едва заметная улыбка. Они ведь, правда, оба такие неправильные, а их союз неправильный вдвойне. Но причина ли это для того, чтобы всё бросить? Тодороки рефлекторно качает головой собственным мыслям, а потом прижимается своим лбом ко лбу Бакуго, прикрывает глаза. — Неправильный союз. — Какой союз, Половинчатый? Если мы ебёмся друг с другом в жопу и за ручку ходим, это не союз. Это значит, что мы встречаемся или как там это называется. Вот если потащишь меня под венец, кольцо на палец наденешь, то это уже союз. Какой же ты придурок! Под тихий смех двух влюблённых людей начинается первый за эту зиму снег, который своими белыми хлопьями оседает на их одежду и волосы. И Тодороки ощущает, словно бы и в его голове все становится таким светлым и чистым, что становится так невероятно легко.***
— Расторгнуть помолвку? — тяжёлые кулаки Энджи вдруг ударяют по столу, пока он смотрит на младшего сына так, словно тот букашка, которую хочется раздавить. — Ты совсем сдурел? Шото сглатывает. Конечно, он знал, что этот разговор обернётся катастрофой в любом случае. Отец этой помолвкой горел так, как ни одним контрактом. Ведь, если смотреть правде в глаза, эта свадьба и была лучшей из его сделок. — Я хочу сосредоточить все силы на работе, а не на браке, отец. — Одно не мешает другому! — мужчина начинает кричать. — Скажи это маме! — Шото тоже переходит на крик, вскакивает на ноги и так же, как до этого Энджи, ударяет по столу со всей силы. Старший Тодороки хмурится, а по его глазам можно прочесть то, что эти слова задели по больному, однако отвечает он почти спокойно: — Эта женщина всегда была не в ладах с рассудком. Не вини меня в том, что случилось, это не я плеснул в лицо собственному сыну кипяток. — Это ты… — Шото почти шипит от злости. — Ты её такой сделал, это твоя вина. Твоя! Юноша смотрит на Энджи так, как ни один родитель бы не хотел, чтобы на него так смотрел ребёнок. Взгляд того – всё зло мира, которое находится в одном человеке. В собственном отце. Но старшему Тодороки абсолютно наплевать, в ответ на этот взгляд он лишь хватает Шото за воротник и чётко выговаривает: — Ты должен быть благодарен за то, что я вырастил тебя, что я дал тебе в жизни всё самое лучшее. И мать твоя должна быть благодарна. В твоих руках есть всё для того, чтобы строить идеальную карьеру и жизнь. У тебя только лишь одна задача, Шото, одна. Наследовать бизнес, сделать его самым значимым в этом городе. Все эти твои слова — просто детские прихоти. Стань тем, кем я тебя растил, не смей подводить семью ради мнимых желаний. После того, сколько в тебя было вложено, у тебя нет права всё это уничтожить. Мужчина с силой отбрасывает сына от себя, отчего тот падает на пол, опускает голову так, чтобы волосы скрыли лицо. Всё внутри Шото, и так разрушенное до основ, сейчас сгорает в адском пламени. Он сам ощущает, что горит изнутри, погибая от боли, но ничего не может сделать. Бессилие оковывает кандалами, давая пожару сжечь юношу окончательно. Шото поднимается на ноги. — Спасибо, отец. — За что? — За урок жизни. Я его усвоил.***
Тодороки не выходит на связь в течении нескольких недель. В квартире, ключ от которой Бакуго получил какое-то время назад, пусто. Это всё заставляет блондина волноваться, сходить с ума от непонимания и боязни того, что что-то произошло. Пока одним поздним вечером ему не звонит знакомый номер, а он дрожащими руками принимает вызов. — Половинчатый придурок, ты совсем охуел пропадать без вести? Я тебя сейчас… — Прости. Прости меня, пожалуйста, прости. Кацуки нервно выдыхает, слыша из динамиков голос возлюбленного, по которому чётко можно понять, что он пьян и в данный момент плачет. Тодороки… плачет. Его вечное спокойствие даже в тех ситуациях, когда ему было совсем хреново, дало трещину по непонятным Бакуго причинам, и от того становится попросту страшно. — Мой отец… помолвка. Я вынужден женится, чтобы помочь бизнесу отца. Я не могу… не могу разорвать помолвку, он не даст мне. Он меня никогда не отпустит, я никогда не смогу быть свободным. Он никогда не даст мне жить своей жизнью. Никогда не даст. Никогда. Блондин прикрывает глаза, нервно хумурится, понимая, что у Тодороки попросту истерика. Вся информация, выданная им, давит на рассудок, но важнее этого — состояние Шото. — Где ты? — Прости меня, Кацуки… — Где ты сейчас находишься? — Прости. — Блять, просто ответь на вопрос. Шото, ответь сейчас же, иначе я прибью тебя. Кацуки ещё несколько минут уговаривает Тодороки дать ответ, а когда получает его, то сразу срывается с места, игнорируя вопросы родителей о его столь позднем уходе, едет к нему, стараясь как можно быстрее добраться. Забирает его из какого-то вшивого бара, давая опереться на себя, чтобы идти, потому что парень пьян вусмерть. В такси Тодороки порывался выйти из машины на полном ходу, поэтому Бакуго приходилось удерживать его от того, чтобы он не бился об оконное стекло, с желанием его выбить. — Спи, — говорит Кацуки, когда они уже в квартире возлюбленного, кидает ему в лицо подушку и смотрит так, словно родитель на непослушное дитя. А Шото всё извиняется и извиняется, клянётся в любви, несёт какой-то пьяный бред вперемешку со слезами и криками. Бакуго терпеливо, совершенно не свойственно его обычному поведению, укладывает парня спать, а потом садится на пол рядом с постелью, смотря в стену невидящим взглядом. — Нужно было просто послать тебя нахуй, когда ты пришел во второй раз. И в его глазах, почему-то, тоже стоят слёзы, но он лишь смахивает их агрессивным движением руки. Наутро у Шото трещит голова настолько сильно, как, наверное, никогда в жизни не трещала. Он садится на кровати, потирая виски, и тихо ругается, осознавая, что совсем не помнит вчерашний день… и предыдущие несколько других. Всё это время юноша беспробудно пил, пытаясь заглушить боль и вину, скопившуюся внутри. Боль от всей ситуации, вину — перед Бакуго за то, что ему придется жениться на какой-то девушке и жить с ней, завести семью, вместо того, чтобы быть с действительно любимым человеком. — Проснулся? — звучит голос Кацуки, который встаёт из кресла, в котором сидел, а потом подходит к кровати. — Да. — Голова болит? — Да. Тодороки протягивают таблетку и воду, которые он принимает, сразу же выпивая спасательную пилюлю, ставит стакан на прикроватную тумбу. Его взгляд цепляется за одеяло, простынь, пол, стены. За все, кроме Бакуго, потому что слишком тяжело смотреть на него. — Не избегай меня своим взглядом. Сделал хуйню — не пытайся сбежать. Лучше подними свою чёртову голову и просто расскажи мне всё. Давай, Половинчатый, не будь ссыкухой. И Шото вправду рассказывает, лишь изредка посматривая на Кацуки, но сразу же отводя взгляд, однако, не переставая говорить, объяснять всё. Про отца, про маму, про бизнес и помолвку. Бакуго не перебивает, слушая всё предельно внимательно, а когда Тодороки замолкает, кладёт руку тому на плечо, шумно вздыхая. — Почему ты не сказал раньше? — А что бы изменилось? — Шото проводит рукой по волосам, убирая их от лица, устало прикрывает глаза. — Что бы ты мог сделать? Кацуки сжимает руку чуть сильнее, но не находит ответа на этот вопрос.Год спустя
Шото галантно подает руку Яойорозу, чтобы помочь ей выйти из автомобиля. Она одета в прекрасное красное платье, на голове хорошо уложенная причёска, а над макияжем явно старались лучшие визажисты. Сам юноша тоже выглядит солидно: дорогой белый костюм, обувь, волосы залачены и прилизаны, хоть сам он и считает это глупым, но обычно такое считается нормой. Они идут в здание театра, держась под руку, и мило улыбаются прохожим. — Ты выглядишь великолепно, Момо. — Спасибо, Шото. Ты тоже. Вип места очень удобные и уединённые, благодаря чему можно поговорить без страха, что разговор коснётся чужих ушей. Однако их беседа не заходит дальше пары фраз. — Как приготовления к свадьбе? — Всё хорошо. После того, как Шото рассказал всё Бакуго, они стали думать, что можно сделать с этим, но не пришли, ни к какому решению. Тодороки не мог отказаться, не мог уйти, ведь отец нашёл бы его везде, не мог сделать ровным счетом ничего, не в силах воспротивиться Энджи. Кацуки пообещал, что всё равно останется с ним, как бы тяжело не было сохранять их отношения в тайне и видеть то, как его любимый человек готовиться к свадьбе с другим, а, вернее, другой. Они решили, что найдут выход, рано или поздно, просто нужно будет немного времени… Однако месяца шли, но ничего не продвигалось вперед в этом плане, а вот время, которое юноши проводили вместе, становилось всё меньше и меньше. — Я больше так не могу, — говорит Бакуго в один из вечеров, стоя у зеркала в спальне, проводя кончиками пальцев по алеющим засосам на шее. — Мне всё это надоело. Тодороки тяжело вздыхает, подходит к Кацуки, обнимая его со спины, кладёт голову на плечо. — Ты же знаешь, что… — Что мы ничего не можем сделать? Шото, меня заебало это оправдание. Меня всё это уже заебало. По голосу Бакуго, и тому, что он зовёт возлюбленного по имени, а не прозвищу, понятно, что парень совершенно серьёзен. Шото сглатывает. — Прости. Блондин отталкивает от себя Тодороки, поворачивается к нему лицом и скалится, глядя в гетерохромные глаза. — Засунь себе в жопу эти вечные извинения и оправдания. «Нужно подождать пару месяцев, я отговорю отца от помолвки», «Давай дождёмся свадьбы, а я сделаю так, что мы подадим на развод», — цитируя слова, сказанные Шото, Бакуго чуть ли не плевался ядом от злобы. — А дальше что? Заведёте собаку? Родите ребёнка? Двух? Или сразу двойняшек, чтобы и сына и дочку? — Кацу… — Заткнись. Я постоянно, блять, вытаскиваю тебя, чуть ли не из петли, но ты скоро женишься на какой-то ебанной шаболде. — Момо не шаболда. — Защищай её ещё. Кацуки отходит от парня, начиная собирать свои вещи, пока тот стоит, не зная, что сделать или сказать, но зато его любимый говорить не прекращает. — Меня заебало быть твоей любовницей, стелиться под тебя, а в награду получать деньги, потому что ты не можешь встретиться со мной, ты идешь куда-то с ней. Он хаотично бросает вещи в сумку, которую достает из нижнего ящика шкафа. — Тебе просто стало похуй, признай. Ты смирился. Ты сдался. — Кацуки. — Что? Что, блять, Кацуки? — Бакуго рычит, словно раненое животное. — Просто иди нахуй. Я не твоя подстилка, которую можно потрахивать и деньгами затыкать. Я сам тебя в рот выебу десять раз. Тодороки предпринимает попытку подойти к юноше, но тот толкает его раскрытой ладонью в грудь. Шото пытается обнять его, но получает удары по рукам, когда Бакуго старательно отбивается, не давая возможности преодолеть расстояние. — Я люблю тебя. — В жопу себе засунь свою любовь. На новую попытку создать физический контакт Тодороки получает новый удар, а потом его припечатывают к стене, прижимая горло рукой со сжатым кулаком. На лице Кацуки — звериный оскал, язык его тела говорит о том, что он совсем не против драки. — Я сломаю тебе руки, если ты ещё раз до меня дотронешься. А потом сломаю ноги, чтобы ты не мог ко мне подойти. Тебе ясно? Шото чувствует, что дышать становится тяжело, рука Бакуго давит на горло всё сильнее, поэтому парень слабо кивает, а потом, когда блондин отходит, пытается отдышаться. А когда Тодороки хочет что-то сказать, то Кацуки быстрым шагом покидает квартиру, швырнув ключи на кофейный столик в гостиной. — Как прошёл твой день? — Хорошо. А как твой день, Шото? — Тоже. — Прекрасно. Им не о чем говорить. Яойорозу совсем не тот человек, с которым у Тодороки завязался бы длинный разговор о чём-то, кроме искусства или бизнеса. Они были слишком разными, слишком далёкими друг от друга. И оттого ему было вдвойне плохо. Страх того, что она станет такой же, как мама, окутывал при каждом контакте с Момо. Ведь, возможно, Шото и сам превратиться в своего отца со временем, убитый горестями жизни и озлобленный на мир. Эта перспектива пугала настолько, что у Тодороки начались панические атаки, которые глушились только очередной порцией алкоголя. — Мы с Очако поженились. — Поздравляю, Изуку. Вы замечательная пара. — Думаю, ты с Момо тоже будете прекрасной парой. — Спасибо за добрые слова. — Ты должен быть горд тем, что женишься на такой невероятной девушке, как Момо. — Да, отец. Я очень горд. — Мой отец собирается купить нам дом в качестве подарка на свадьбу. Но всё время шутит, что там уже есть детская комната. Это забавно, но всё-таки хороший вклад для нашего будущего. — Это очень мило с его стороны. — Вы у нас в первый раз? Могу предложить вам выбор из нескольких новых наших девочек… — Мальчика, любого, только со светлыми волосами. — Вам повторить виски? — Да. — Это уже в пятый раз, сопьёшься так, парень. — Спасибо за заботу, но это моё личное дело.***
Они встречаются в центральном парке, случайно столкнувшись друг с другом. Примерно так, как рассказывали Мицуки на том ужине, только вот сейчас эти двое знали друг друга настолько, насколько никто другой их не знал. До свадьбы Шото всего два дня. — Привет, — голос у Тодороки дрожит. — Привет, — у Кацуки тоже. Несколько месяцев прошло с момента, когда Бакуго ушел. Несколько месяцев, которые они могли лишь вспоминать друг о друге тихими ночами, сжимая в руках подушку, бросая на пол вещи с прикроватной тумбы. И именно из-за этих месяцев одиночества им сносит крышу. Кое-как добравшись до квартиры, они заваливаются внутрь. Бакуго прижимает Шото к стене лицом, почти ударяя его об неё, одной рукой пробирается в брюки, другой тянет за волосы назад, чтобы дотянуться до губ, целуя яростно, иступлено, влажно. Возбуждение нарастает лишь оттого, как Тодороки тихо постанывает, мелко дрожит, трётся о его пах. Любые мысли исчезают из разума, остаётся лишь похоть. Кацуки отрывается от чуть опухших губ, наслаждаясь разочарованным вздохом, а потом кусает чужую шею. Сильно, что остается красный след. — Кацу, — стонет Шото, запрокидывая голову. — Кацуки. Бакуго молча продолжает, словно всеми своими действиями показывая, насколько сильна была его обида и боль от всей той истории, что с ними приключилась. Сжимает вдруг рукой чужую шею, проходись пальцами по кадыку, подбородку, прижимает к себе сильнее, кусает за ухо. — Кацу… Он сейчас походит на обезумевшее животное. Хищника, поймавшего свою добычу. А Шото только и можешь в ответ стонать и просить, только вот не пощады, просить того, чтобы Бакуго перешёл к большему. Ему не надо говорить этих слов, Кацуки не ждёт этого, ему не нужно подобной бредятины в стиле порнофильмов. Достаточно этого голоса, которым любовник произносит его имя. Большего и не надо. В эту ночь все иначе. Тодороки даёт Бакуго властвовать над своим телом, даёт ему возможность войти в него. Ему все равно кому быть сверху, лишь бы быть вместе, лишь бы переплетать пальцы, вжимая их в простынь, целоваться до потрескавшихся губ, двигаться навстречу друг другу, дышать одним воздухом, быть одним целым. Они сидят на кровати, Шото обнимает Кацуки со спины, целует его горячие плечи, трётся щекой о шею, а сам Кацуки нежно поглаживает руку любимого, потирает тонкие пальцы. Оба молчат, не желая нарушать эту тишину, которая сейчас такая успокаивающая. Каждый находится где-то в своих мыслях, задавая себе вопросы, на которые так сложно найти ответы. «Почему я его полюбил?». «Почему поддался соблазну, стоило лишь снова встретиться?». «Почему он терпит меня, почему продолжает в меня верить?». «Почему все совпало так, что эти отношения настолько неправильные?». «Почему… Почему?».***
— …поэтому я хочу расторгнуть помолвку. Тодороки рассказал Яойорозу всё, от начала до самого конца, не лукавя, не скрывая подробностей. Они сидели в кафе, которое находилось максимально далеко от отцовского офиса. Девушка смотрела в свою чашку напряженным взглядом. — Прошу, прости меня… — извинения Шото действительно были искренними. Момо подняла на него взгляд, тепло улыбнулась, пусть и было заметно, как тяжело ей дается эта улыбка. — Шото, ты не должен извиняться. Пусть я никогда искренне не любила, но могу представить, насколько важно тебе отменить свадьбу. Просто… мой отец взбесится, если мы всё отменим прямо сейчас. Деньги уже вложены, всё уже подготовлено. Сам факт расторжения помолвки для него не такая трагедия, как то, что средства, время и все прочее потрачено попусту. — Я понимаю. Брюнетка задумалась, поджимая губы, чертя в воздухе пальцем что-то непонятное, словно так было проще контролировать поток мысли, а потом вновь посмотрела на Шото. — У меня есть одно безумное предложение, от которого господин Тодороки с ума сойдёт, но ничего сделать не сможет. — Говори.***
«Ты решил поиздеваться надо мной ещё и таким способом, придурок Половинчатый? Тебя по голове твой отец ебнул или что?» — были слова, которые Бакуго сказал, когда возлюбленный уверил его в том, что он должен присутствовать на свадебной церемонии. Он хотел сразу же развернуться и уйти, желательно ударив Тодороки чем-то тяжёлым. Однако путем долгих разговоров, потому что Кацуки просто начинал плескать оскорблениями от любого слова, убедил, что это того стоит. По словам Шото свадьба должна была закончиться тем, что и жених и невеста скажут, что не согласны, а потом уйдут из здания, где будет проходить церемония. Бакуго в любом случае не особо прельщало нахождение там, но всё-таки уговорить блондина удалось. Тодороки даже нарядил его в белый дорогой костюм, чему, правда, Кацуки тоже доволен не был, но поцелуи и обещания, что всё это воздастся, исправили ситуацию. — Приятно познакомиться, Бакуго Кацуки, — улыбнулась Момо, когда они встретились прямо перед церемонией. — Я рада, что Шото нашёл кого-то, кого может любить всем сердцем, а Вы любите его в ответ. — Мм… Спасибо? Я не знаю, что отвечать на такие слова. Шото, зачем ты сюда меня вообще притащил, чёрт тебя дери? С губ девушки сорвался тихий добрый смешок. — Он очень милый, Шото. Просто душка. Тодороки усмехнулся, приобнимая Бакуго за плечи, чуть поглаживая ладонью его руку. — Да, Момо. Он действительно просто душка. Кацуки резко повернул голову в сторону Шото, начиная скалиться, но парень ткнул его рукой в бок, давая понять, что не нужно устраивать шумиху. Блондин закатил глаза, скидывая чужую руку со своих плеч. — Пойду в зал. Уже скоро начнется ваше фрик-шоу. — Кацуки, не фрик-шоу, а сорванная свадьба. — Одно и то же. После этих слов Бакуго ушёл, оставляя Яойорозу и Тодороки вдвоём. Они переглянулись, кивнули друг другу, а потом разошлись, ведь Шото нужно было ждать её у алтаря, а ей нужно было идти туда в сопровождении своего отца. К счастью, с ним удалось поговорить без плохих последствий. Родители Момо были хорошими людьми, не смотря на то, что тоже являлись акулами бизнеса. Папа всё понял, сказав, что ради дочери согласен на то, что они хотят провернуть, учитывая и факт, что вся подготовка не окажется сделанной зря… — Согласны ли Вы, Тодороки Шото, взять в законные жёны эту женщину? — спрашивает священник, глядя на жениха и невесту, стоящих перед алтарём. — Могу я попросить Вас, Святой отец, спросить соглашение у нас обоих одновременно? Мы очень хотим сказать это вместе, — говорит Шото совершенно спокойно, обращая свой взгляд к священнику. — Что ж… воля ваша, — согласился мужчина. — Тодороки Шото, Момо Яойорозу, согласны ли вы взять друг друга в законные супруги? Момо и Шото посмотрели друг на друга. На их губах появились едва заметные улыбки, которые были не от счастья, а от волнения и накатывающего смеха от того, что совсем никто не ожидает такого финала, который они запланировали. Пока ещё будущие супруги обернулись к залу, держа друг друга за руку, оглядели присутствующих. Тодороки заметил, как на губах Бакуго застыла полуулыбка-полуоскал. — Не согласны, — одновременно ответили несостоявшиеся супруги, отпуская руки друг друга. Все в зале стихли так, словно это была не свадьба, а похороны. Лицо Кацуки отражало довольство, лицо Энджи — ярость, лицо Очако и Изуку — непонимание. — Дорогие гости, — вскоре заговорила Момо, широко улыбаясь — Прошу простить нас за такой розыгрыш, — девушка выждала паузу, силясь не засмеяться. — Правда, розыгрыш не в том, что мы не согласны выйти друг за друга. Это правда. Другая правда в том, что мы с отцом устроили это мероприятие для свадьбы наших близких друзей, одним из которых является Тодороки Шото. Шото чуть поклонился. — Вторым же человеком является Кацуки Бакуго — большая любовь Шото. — Нам приятно лицезреть союз, основанный на любви, а не циничных ценностях, — поддержал девушку отец. — В наше время такого действительно много. Я хочу извиниться перед всеми, кто пришел, чтобы увидеть свадьбу моей дочери. Это обязательно случится когда-нибудь потом, когда она найдет кого-то столь же дорогого, как нашел себе наш дорогой друг Шото. Заранее написанная речь звучала так, что ни у кого не возникло сопротивления. Даже Энджи не мог ничего сказать, прекрасно понимая, что потеряет безумно важного делового партнера, если будет высказывать что-то против. Шото же подошёл к Бакуго, протягивая ему свою руку и улыбаясь лучезарной улыбкой. — Ты совсем свихнулся, Половинчатый? — послужило ответом на этот жест. Кацуки говорил едва слышно, но по его тону и выражению лица было понятно, что он находится в глубоком непонимании и шоке. Шото сам взял его за руку, помогая подняться и побуждая идти за собой к алтарю. — Улыбайся, Кацу. — Ты ебанулся? Нет, правда, сходи к психиатру, блять. Какая свадьба? Какая нахуй свадьба? — Наша. — Какая нахуй наша? Это что сраная романтическая комедия? Тодороки тихо смеется, а тем временем до алтаря оставалось совсем немного. — Неправильная любовь, неправильный союз, — усмехнулся он. — Ага, блять, девиз и название ромкома подъехало. Половинчатый, это не смешно! Они уже ступали по ступенькам, вскоре оказавшись рядом со священником, который, пусть и немного сбитый с толку, начал зачитывать всё заново. Про брак и его важность, и все прочие вещи, однако Тодороки и Бакуго его не слушали, продолжая перепалку. — Я не смеюсь. Ты же любишь меня, а я тебя. Кацуки широко распахнул глаза, смотря на любимого как на самого огромного идиота всей этой вселенной. — Но свадьба-то нахуя? — Жаловался на то, что я выхожу за другую, теперь жалуешься, что за тебя. Определись. Момо, стоящая немного поодаль от них и слышащая это, начала тихо посмеиваться, стараясь не привлекать к себе внимания больше, чем привлекали эти двое. — Не пойти ли тебе нахуй? — Кацу, не при Святом отце же. Священник же, не обращал на них внимания, или же делал вид, продолжая читать с книжки все те слова, что обычно говорятся на свадьбах. — Я тебя изобью, а потом сделаю так, что ты не сможешь сидеть неделю, а потом снова изобью. И перед родителями моими будешь сам оправдываться. — Это значит, что ты согласен? — Это значит: пошёл ты, муженёк несостоявшийся. Шото сам уже едва сдерживал рвущийся наружу смех, видя то, как восхитительно Бакуго абсолютно потерялся в ситуации. — Согласны ли Вы, Кацуки Бакуго, взять этого мужчину в свои законные мужья? Взгляд блондина, направленный на Тодороки, поистине испепеляющий. А взгляд Шото переполнен весельем и любовью. Взгляд священника, направленный на Бакуго, выжидающий и всё ещё немного шокированный. — Блять, чёрт вас всех дери, да. Согласен. Я убью тебя, Шото, я убью тебя в первую брачную ночь, я тебе обещаю. — С нетерпением буду ждать этого, Кацу.