Мы будем скучать

       Это был пасмурный и холодный день, который навевал небольшую депрессию на всех жителей Кореи. Осень она такая — влечёт за собой меланхолию и грусть, своей дождливой и пасмурной погодой. Но кажется, что вся печаль и уныние сосредоточились в небольшой тёмной студии маленького агентства.        — Мальчики, я правда очень долго над этим думал, и обсудил это с нашим агентством. Я знаю, это тяжело… тяжело для всех нас, для меня, — голос Сынхуна срывается, когда он слышит всхлип Дэвона. — Простите, что, возможно, подвёл вас.        — Перестань! Ты знаешь, что это не так, — всегда спокойный Хоён смотрит строго на своего лидера, сжимая колени Юнсона и Ёнгука — между которых сидел. Ему вовсе не нравятся такие разговоры, потому что он знает, что для них Сынхун является самым лучшим лидером.        — Я надеюсь, ты понимаешь, что мы поддержим любое твоё решение. Мы успели сродниться и стать семьёй, поэтому не смей говорить, что ты подвёл нас. Всё это время ты вёл нас за собой, по этому не лёгкому пути. Да, у нас может не всё замечательно, но мы не опускаем руки, — Ёнгук смотрел с грустью, но говорил с полной решимостью. Старший понимал, что в это время группе понадобиться сильная опора, главное сейчас обойтись без ссор.        Дэвон всё не мог успокоить свои слёзы, малыш забился в самый угол, прижимаясь к Шихе, который всё пытался успокоить младшего. Чжунён сидел с опущенной головой зарывшись пальцами в волосы, придерживая своей спиной Минхёка, по мягким щекам которого стекали крупные капли слёз. Все в этой комнате понимали, чьих слов лидер ждёт больше всего, но тот молчал. Шихон низко опустил свою голову скрывая свои глаза, чтоб никто не смог увидеть, как сильно ему больно. Он прижал свои руки бёдрами тем самым скрывая, как сильно он сжал свои кулаки, до побелевших костяшек, до боли в ладонях — лишь бы перестать думать. В душе брюнета происходила такая дикая борьба между ангелом и демоном. С одной стороны он понимает, почему лидер принял это решение, а с другой — не знает, почему Сынхун не сказал ему и слова о своём решении. В последнее время они так часто были вместе, но тот и виду не подал — всё хранил только в себе.        Шихон чувствовал на себе взгляды других, а в макушке так и вовсе будет скоро дыра. Но не сейчас. Он не готов сейчас говорить что либо. Стоит ему поднять голову, увидеть эти глаза, открыть рот чтоб что-нибудь сказать — он позорно разрыдается при всех. При детях — что видят его всегда весёлым и сильным, при хёнах — которые знают, как ему сейчас сложно. Но для него самое отвратительное — это заплакать при нём, заплакать тогда, когда он должен быть стойким и показать, что сможет быть и без него. Но сейчас ему кажется, что не сможет. В данный момент, секунду, чувство такое, что крылья не просто обрезали — их вырвали, не обработав раны. У него как будто отбирают глоток свежего воздуха — нет, он вообще находиться под водой и не может даже вдохнуть кислорода, задыхаясь в своей беспомощности.        — Простите… мне нужно выйти, — голос Шихона звучал очень тихо, почти безжизненно. Но ему нужно выйти, в этой комнате слишком много глаз, слишком душно, слишком мало кислорода, всего слишком.        Брюнет пытался казаться спокойным — не подавать виду, насколько ему больно, но у него это плохо получалось. Все видели, как подрагивали его плечи и дрожали колени. Юнсон уже порывался выйти за ним, но своей рукой его остановил Ёнгук, давая понять, что они тут бессильны.        Это тупик для Шихона, он не знает, что должен сказать, что должен сделать. Обида — как яд распространялась по его телу, выжигала сердце, холодила тело. Ему так хотелось не чувствовать всего этого, чтоб ничего этого не было. В груди как будто дыра, а в голове пустота. Он не помнит, как добрёл до туалета, знает только, что из-за нервов и истерики желудок скрутило так, что перекрыло поток воздуха, а от боли слёзы лелись уже рекой, застилая взор. Почему всё так? Почему? Утром было всё так замечательно. Ворту горький привкус рвоты, а всё лицо мокрое от пода и слёз, он уже и не помнит когда в последний раз была такая истерика. Кажется, перед дебютом, когда он не верил в свои силы, но тогда рядом был он, а сейчас его нет, и ещё долго не будет.        Ему смешно, от того как он рассуждает. Сынхун просто уходит в армию, а Шихон его как будто хоронит. И в этот момент так противно, что он не может не напиться, ни покурить. Он встаёт с колен, умывается — сильно натирая лицо от злости, за свою слабость. Ну сухо вытер лицо бумажным полотенцем, брюнет натянул на лицо чёрную маску, ему нужно пройтись, хоть немного побыть подальше от этой всей ситуации и атмосферы.        Сынхун сам в отчаянии запускает пальцы в волосы, хочется кричать, но он не может. Не сейчас, в данный момент его слабость будет не уместной.        — Ты не обсуждал с ним это, не так ли? — отрицательное махание головой становится Юнсону доказательством.        — Надеюсь, ты понимаешь, что для него это равносильно удару ножом в спину? — Ёнгук с одной стороны понимает лидера, но с другой — это был глупый поступок.        Все знают, что Шихон очень эмоционален, он смешливый и весёлый, любит шутить, но если случается, что-то плохое, что-то чего он не ожидал особенно — это подрывает его состояние.        Во всём чёрном младший выглядел, как туча — и его эмоции полностью передавали это. Шихон бродил там где было меньше всего людей, чтоб его никто не увидел. За своими угрызениями он и не заметил, как добрёл до реки Хан. Наблюдать, как для заката расступились тучи было удивительным — выглядело так, как буд-то осень показывает всю свою красоту и краски. А ещё он вспоминал все их вечерние прогулки, тёплый кофе и уютные руки. Брюнет сидел на берегу реки до самой темноты. Свежий воздух помог ему немного прийти в себя, что дало сил направится домой.        Шихон вернулся в общежитие ближе к полуночи — брюнета все ждали не сомкнув и глаз из-за волнения — он проветрил себя и голову, но ему всё также не хотелось ни с кем говорить, и его прекрасно все понимали, в особенности Сынхун. Он знал, что к младшему сейчас лучше не подходить, как бы плохо тому не было, но он не примет ни помощь ни подачку. Всё что остаётся лидеру, это ждать, дать Хони время — которого осталось так мало.        Смотреть на младшего было больно, он выглядел растоптанным, и самое ужасное, что это полностью вина лидера. Пока Шихон в душе, Сынхун решает уйти и ночевать в студии, тем самым уменьшая стресс и давление для младшего в общежитии. Только сейчас он понимает свою глупость, что он вообще не подготовил Хони к этой новости, хоть возможность была и даже не одна. Но что сделано то сделано — это не вернуть, не переиграть. К несчастью нашу жизнь нельзя отформатировать, или переписать.        Ночь в студии выдалась холодной, хоть он и ночевал здесь не в первый раз, но тогда это было от работы, а сейчас из-за чувства вины и ноющего сердца. Сынхун сидел за компьютером — пересматривая старые фотографии со всеми, где они весёлые, дурачатся, вредничают; вычитывал тексты, проверял на наличие их ошибок; обновлял свой плэйлист. Он долго крутил в руках телефон, задаваясь стоит ли включить трансляцию. Ему нужна поддержка, он хочет побыть немного с Люми, показать им, что фанаты для него тоже важные. Но он знает, что если включит трансляцию, есть небольшая, но возможность того, что это увидит он.        Первые минуты очень сложно, весь этот поток сообщений, что они любят и скучают, что поддержат в любом случаи. Но точкой невозврата стало обещание, что они присмотрят за мальчиками, что без него ничего не рухнет. Как же сложно сдерживать чувства, но ему так сильно хочется разрыдаться, так сильно, что в какой-то момент он чуть не потерял контроль. Сынхун трет глаза до чёрных точек, лишь бы не показать своих слёз.        — Ребята, вы же сможете дождаться меня? — эта фраза была больше даже не для фанатов, он знал, что мальчики тоже смотрят трансляцию. Сынхун хотел показать, как много для него они все значат.        В груди болело так сильно, что даже не помогала музыка, хотелось плакать от того, что его мысли не покидал один проказник. Он всё думал как не правильно поступил. Но вот он, момент облегчения, заветное оповещение на телефоне. «Я жду тебя дома. И включи уже нашу музыку, видишь наши Люмики просят!». Чувство облегчения накрывает с головой, а на лице наконец-то расцветает улыбка. Кажется дышать становится легче. Его послание услышали, приняли, уловили. В экстренном режиме, но не очень быстро Сынхун заканчивает трансляцию, потому что волнение переполняет его, оно такое сильное, что долго сдерживаться он не сможет.        Его и правда ждали дома, с тёплой курочкой и освежающим баблти, кажется, что таких посиделок у них давно не было. В общежитии было тихо, все разбрелись кто куда, понимая что этим двоим нужно побыть вдвоём. Пусть успокоят свои сердца и души.        — Прости, я должен был сказать тебе о своём решении, но посчитал, что лучше скажу сразу всем. Я дурак, который даже не дал тебе ни единого намёка, — сидеть вот так напротив друг друга была легко. Смотреть в эти родные глаза, что дарили радость, покой и уверенность в будущем. — Но я хочу чтоб ты знал, что ничего не измениться. Я ухожу, чтоб вернуться. И все мы будем вместе, как и раньше, как до этого. Я вернусь сильным и более мудрым, я хочу стать не просто опорой для вас, но и стеной, что сможет защитить.        — Для меня ты уже эта стена и опора. Я всегда знал, что могу обратиться к тебе и получить помощь и крепкие объятия. Вот только меня мучает один вопрос.        — Какой? — в больших глазах Сынхуна искрилась радость и любопытство. Эти сутки казались ему вечностью, но сейчас всё спокойно, и они смогут оставшееся время побыть все вместе.        — Кто будет теперь меня останавливать? Я же их всех доведу, и меня убьют до твоего возвращения, — на кухне разносится смех, а тяжёлая, но мягкая рука лидера ложится на голову Шихона, трепля ему волосы, перебирая мягкие пряди.        — Я уверен, что Ёнгук справится с этой задачей. Ну или вы вместе взорвёте общежитие, — их губ касается мягкая улыбка.        Да, им не будет хватать всех этих вечеров, а для Сынхуна шум общежития сменится шумом казарм. Каждый из них, в этот день даёт своё обещание, для себя, для друг друга — в надежде, что смогут их сдержать.