***
Тот факт, что ты просыпаешься в больнице, уже сам по себе пугает. Мозг подает телу знак тревоги: случилось что-то серьезное, раз ты здесь, приятель, борись изо всех сил. Сначала он прислушался. Обычный больничный шум: писк мониторов, дребезжание тележки на колесиках, разговоры медперсонала… Чужая речь журчала на французский лад, то сливаясь в непонятный гул за дверью палаты, то становясь громче. Кто-то кашлял, что-то двигали, прохладный голос медсестры уговаривал пациента на соседней койке выпить лекарства. Тело отзывалось тяжестью и болью. Особенно голова. Она казалась неподъемным булыжником, который рисковал расколоться от малейшего движения. Как он тут оказался? В памяти была черная дыра размером со вселенную. Может, в аварию попал? Выпал в окно? Ограбили? Последнее почему-то вызывало дурной внутренний смех, хотя ситуация к нему не располагала. Он попытался вспомнить, что в памяти было последнее. Завтрак? Работа? Встреча с друзьями? Но когда на месте вопросов осталась все та же черная дыра, аппараты, к которым он был подключен, запищали громче и чаще. Он не помнил, как попал сюда и что было до этого, и что вообще было до этой самой минуты. Все скрылось под масляной вязкой чернотой беспамятства. Воспоминания лежали где-то за противной жижей пульсирующей боли, но дотянуться до них не получалось. Он резко открыл глаза и тут же пожалел об этом: свет резанул болью, вызывая слезотечение. Рядом с его кроватью тут же показалась медсестра, женщина средних лет с убранными под медицинскую шапочку волосами. — Месье, вы с нами? Моргните дважды, если да? Он испуганно моргнул дважды, боясь, что провалится в полную темноту, если не пойдет на контакт хоть с кем-то из реального мира. — Меня зовут Эми. Выпейте воды. Она поднесла к его губам чашку-поильник, и он понял, что во рту в самом деле жутко пересохло. Несколько глотков не смогли смыть странный солено-рыбный привкус, прилипший к небу и языку. — Что со мной? — он не смог узнать даже свой голос: сиплый, испуганный. Глубоко в глотке словно провели наждачкой. — Вы поступили к нам сегодня утром с травмой головы. Как сейчас боль? На сколько по шкале до десяти? Он растерянно заморгал, чуть не забыв вопрос, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о своей травме. — На четыре, может. — Я позову врача, она захочет с вами поговорить. «Можете назвать свое имя? Знаете, какой сегодня день? Время года? Вы знаете, в каком городе находитесь? Какой сейчас год? Главная достопримечательность Парижа? Посчитайте от ста в обратную сторону, отнимая по семь. Я назову вам десять слов, попробуйте их запомнить…» От вопросов доктора Зое Кормье его затошнило. У женщины-врача был приятный голос и располагающая внешность, она разговаривала с ним спокойно, несколько участливо и твердо. Но с каждым следующим вопросом он приходил во все больший ужас. Он знал, что главная достопримечательность Парижа это башня Эйфеля, и мог с легкостью запомнить десять простых слов, но он не помнил ничего о себе: о том, кто он и где находится. Погода за окном указывала, что сейчас осень, и он осознавал, конечно, что сейчас двухтысячные годы. Не мог бы назвать дату, но день недели волновал его в последнюю очередь. Он, черт возьми, не помнил ничего о себе! Откуда он? Как его фамилия? Где его дом? И, кажется, никто в этой больнице не знал его… — Вам нехорошо, месье? — Меня сейчас стошнит… Он едва успел свеситься с постели, расставаясь с только что выпитой водой и желудочным соком. Подбежала медсестра, они с врачом что-то говорили на пару, но звук доходил до его разума как сквозь слой ваты. Голова кружилась, он покрылся холодным потом, безуспешно пытаясь сделать все более глубокий вдох. Лицо Кормье расплылось неясным пятном за мерцающими черными вспышками. Ему сунули под нос пропитанную вонючей жидкостью вату, от запаха которой на секунду перехватило дыхание, но зато прояснилось в голове. «Давай. Вот молодец. Дыши…» Он сморгнул мимолетное дежавю, фокусируясь на чужих словах. -…дышите спокойно, считайте мысленно до пяти, делая вдох и выдох. Сосредоточьтесь на счете… «Какие долгие пять минут…» Невнятные мысли слились с отчаянным писком монитора, отсчитывающим его участившийся пульс. — Я понимаю ваше смятение, месье. Вы получили серьезную травму головы и переохлаждение, и хорошо, что пока нам удалось избежать воспаления в легких. Ретроградная амнезия — это последствие сотрясения. Вы молоды и находитесь в хороших руках. Мы сделаем все, чтобы вы могли восстановиться. Он кивнул, хотя в этом движении было больше отчаяния, чем уверенности. Что еще ему оставалось? По крайней мере, он был жив и находился под присмотром врачей, а значит, была надежда все исправить.***
Поль безуспешно попытался проникнуть в отделение интенсивной терапии, но врач была непреклонна. Месье Икс пришел в себя, но был в нестабильном состоянии: допрос инспектора полиции мог повременить. Пришлось ни с чем вернуться в участок, чтобы внимательно изучить найденные на месте происшествия улики. Все равно особенно интересных дел сейчас не было: мелкое хулиганство на углу улицы Дидро, хозяин кондитерской «У Азуле» жаловался на попрошаек, ночных бабочек из парка Мальро снова привели в участок… Одним своим видом они нагоняли на инспектора тоску, так что уже пару дней папки с документами собирали пыль на его столе, перекочевывая с места на место. Входя в участок, Поль не ожидал, что там будет так шумно. — Чем вы тут занимаетесь, Прежан? Почему месье Пиннет даже не был как следует допрошен в связи с делом о краже моей картины? Я же сказал, что этот старый заносчивый прохиндей организовал кражу и подделку оригинального холста! — Месье Будро, — в голосе комиссара звучало уже нескрывамое раздражение: очевидно, разговор шел уже не по первому круг, — за кражу вашей картины уже сидит Кларисса Робер. Вы сами пустили ее в свой дом, помните? Дело закрыто. Отпечатки и волосы были найдены в вашем доме, а мадам Робер взята с поличным вместе с картиной. К тому же она во всем созналась, — Маркель почти рычал, и Поль был уверен, что он в шаге от того, чтобы начать стучать по столу ботинком. — Вы не предоставили бумаги о подлинности картины до кражи, так что простите, месье Будро, но я имею все основания полагать, что либо ваши эксперты, — среди которых, на минуточку, была и воровка Робер, — ошиблись, либо вы ведете какую-то свою игру. И нам стоит получше присмотреться не к месье Пиннету, а к вам и вашей картине. Как вы говорите, она попала к вам в руки? Это была экспедиция? Если я сделаю запрос в Польшу, надеюсь, у вас будет все в порядке с накладными на то, что вы вывезли из страны. Поль готов был поклясться, что услышал, как кипит раздражением мозг Дидье Будро, атаковавшего Маркеля. — Я оставлю вам эту подделку, комиссар Прежан. Надеюсь, вы найдете хотя бы того, кто сделал ее. Месье Будро вылетел из кабинета Прежана и пронесся по коридору в развевающемся плаще так стремительно, что Арно едва успел убраться с дороги. — Я думал, дело украденного Рафаэля закрыто, — Поль проскользнул в кабинет комиссара, чтобы отдать ему дописанный за выходные отчет. — Проклятые толстосумы! Крадут друг у друга от безделья, а нам потом разбираться в этом дерьме. На, повесь себе на стену, — он свернул вырезанное из рамы полотно, оставленное посетителем, и небрежно сунул его в руки Поля. — Пошутил. Приобщи к уликам по делу, пусть кто-нибудь посмотрит на это и оценит, насколько хороша подделка. Может, МВД этим заинтересуется… Так что там с утренним утопленником? — А, да, — Поль сунул картину под мышку. — Врач говорит, что у него амнезия. Ничего не помнит до травмы вообще, даже имени своего не назвал. — Вот как? — Маркель грузно опустился в несчастно хрустнувшее под его крепким телом кресло и закинул ноги на край стола, задумчиво почесав двухдневную щетину. Потом словно вспомнил о чем-то и махнул рукой: — Сам с ним разбирайся, дело как раз для тебя. Ты ж любишь возиться с подбитыми голубями и раздавленными кошками. Твой клиент. Поль тяжко выдохнул. — Вы никогда не забудете того голубя, да? — Нет, — Маркель усмехнулся. — Все, иди, не мозоль глаза. Как будет, что сказать — заглянешь. Участок продолжал жить своей жизнью. Погудев о Будро и подделке, которую Поль повесил на пробковую доску у своего стола, все вяло влились в суету трудовых будней, заполненных бумагами, мелочными проблемами и скучными отчетами. История поддельной картины и парень с амнезией со скрипом заняли свое место в череде повседневных дел.***
Когда он проснулся следующим утром, ужасные события последних (или первых?) дней его жизни оказались все такими же реальными. На его карте в строке имени красным маркером было выведено «Месье Икс», и медсестра с сожалением покачала головой в ответ на его немой вопрос: за ним никто не пришел. Доктор Кормье сказала, что полиция завела на него досье. Кроме свежих ран на его правом бедре нашелся только круглый шрам, похожий на след от пули. Или, может, он наткнулся ногой на какой-нибудь штырь? Несчастливая нога пострадала и в этот раз. Колено слабо ныло даже под действием обезболивающих. По словам врача кости срастутся, но реабилитация травмированного сустава и сухожилий будет длительной. Он рисковал остаться хромым без достойного лечения, а судя по тому, что его до сих пор не могли опознать, он находился в больнице по социальной страховке. Навряд ли кого-то всерьез волновало, сможет ли он нормально ходить после случившегося. Тревожные мысли вызывали головную боль, а будничный шум больницы и лекарства навевали дремоту. Он почти заснул, когда его выдернул на поверхность чужой голос. «Посмотри на меня…» — Здравствуйте, — у его постели стоял молодой человек в бежевом пальто. Его каштановые волнистые волосы промокли, но он дружелюбно улыбнулся раненому, опускаясь на стул для посетителей и доставая жетон. — Инспектор Поль Арно. Я пришел задать вам несколько вопросов. Чтобы не смотреть на инспектора снизу вверх, он уселся, сминая подушки и подтягивая раненую ногу. Сердце тревожно трепыхалось, норовя выскочить из груди. Полиция должна была помочь ему найти родных, но отчего-то, стоило увидеть значок инспектора, как в голову полезли другие мысли. Что, если он совершил преступление, о котором не помнит? Ему претила мысль о том, что он мог оказаться убийцей. Но разве можно быть уверенным хоть в чем-то, когда твоя память — одна сплошная чернота? Кто знает, что он за человек… — Вы ничего обо мне не узнали? Инспектор покачал головой, в его руках была зажата тонкая папка. — Я надеялся, что вы мне поможете. Доктор Кормье сказала, что вы страдаете от амнезии и не помните совсем ничего до момента травмы. Это так? Он кивнул, вдруг почувствовав себя жалким насекомым, наколотым на булавку. Врачи и полиция расспрашивали и рассматривали его разве что не под увеличительным стеклом, и он был вынужден подчиняться их просьбам и говорить открыто, чтобы помочь самому себе. — Я ничего не помню. Совсем. Никто не подавал заявление о моей пропаже? — Боюсь, нет, но это не всегда происходит быстро. Возможно, ваши родные еще не в курсе, что вы пропали, прошли только сутки, — Поль одарил его ободряющей улыбкой, но это не сильно помогло. — Мне придется взять у вас отпечатки пальцев, чтобы проверить через систему. — Отпечатки? — он почувствовал, как потеют ладони: мысль о дактилоскопии вызывала легкую дурноту. — Вам не о чем беспокоиться. Это просто формальность. Однако… — инспектор Арно поскреб ногтем по папке, привлекая внимание раненого. — Обстоятельства, при которых вы были найдены, и ваши травмы свидетельствуют о том, что вы попали в неприятности, месье. Эти синяки и содранная кожа, — инспектор кивнул на его запястья, — следы стяжек или веревок. Похоже, кто-то удерживал вас против воли. В вашей крови нашли кодеин — обезболивающее, которое вы, очевидно, принимали из-за травмы колена. Перелом несвежий, врачам пришлось потрудиться, чтобы привести в порядок ваши кости и сустав. Мы хотели бы найти тех, кто сделал это с вами. Поэтому нам нужна ваша помощь. Он хотел подтянуть ноги к груди, но правое колено прострелило болью и движение остановилось на полпути. — Я в опасности? Они могут прийти за мной сюда? — предположение отдавало горьким привкусом реальности. — Больница Сальпетриер хорошо охраняется, посторонние не попадут в отделение. Я не могу выделить вам охранника, потому что мы не знаем, есть ли повод охранять вас, месье. Но я думаю, что дактилоскопия поможет нам быстрее разобраться с идентификацией вашей личности. И несколько фотографий для поисковой системы. — Обещайте, что эти фото не пойдут на сайт знакомств, а то будет неловко, — он постарался пошутить, представляя, как выглядит с забинтованной головой и синяками под глазами, расцарапанной скулой и опухшей нижней челюсти. Собственное отражение сегодня утром в уборной напугало его из зеркала. Поль усмехнулся, махнул рукой кому-то за дверью, и в палату вошел его молодой помощник. Он достал фотоаппарат и сделал несколько снимков, а потом снял отпечатки пальцев. Задумчиво следящий за его действиями Арно все еще держал папку на коленях. — Это мое дело? — он растер краску по подушечкам, когда помощник инспектора любезно протянул ему влажную салфетку. — Есть кое-что, что я хотел бы вам показать. Возможно, это поможет вам что-то вспомнить, — Арно достал из папки тонкий слайд фотографии и показал снимок. «Питер, я не делал этого, я клянусь!..» — Питер, — он смотрел на фото выцарапанного на бетоне имени со смешанным чувством облегчения и тревоги. Испытывающий взгляд инспектора собирался прожечь дыру в его лице. Имя звучало на языке так знакомо, но он ничего, совсем ничего не мог вспомнить! Может, это его имя? Имя его друга? Отца? Брата? — Это не могло быть имя того, кто на вас напал? — Нет… Нет, — он покачал головой с улыбкой на губах: предположение инспектора Арно звучало нелепо. — Я не могу вспомнить, но я уверен, что Питер не мой враг. Глаза Поля горели странным огоньком, он будто надеялся, что загадочный утопленник вот-вот засмеется и скажет, что это все розыгрыш, и, конечно, он вспомнил не менее загадочного Питера. От пристального внимания он почувствовал, как возвращается смутная тревога и учащается писк кардиомонитора. Он сунул фотографию обратно в руки инспектора, не зная, что еще может сказать. Арно положил фото на тумбочку. — Оставьте себе, вдруг что-то вспомните. Я загляну к вам завтра. Инспектор ушел. Он съехал вниз по кровати, чувствуя нарастающую головную боль, но продолжая рассматривать фото. Выцарапанные гвоздем буквы, гвоздь лежал здесь же, рядом с линейкой. Он беззвучно произносил имя, то закрывая, то открывая глаза, пытаясь воскресить в памяти хоть что-то, пока слово не потеряло смысл, распавшись на буквы. Кто будет царапать имя гвоздем на бетоне, находясь на пороге смерти в полубессознательном состоянии? Логичное предположение, что это могла быть наводка на тех, кто мучил его до травмы. Возможно, ему стоило довериться здравому смыслу, а не инстинктам, которые убеждали его, что Питер не представлял никакой опасности. — Месье, пора ставить капельницу, — подошла медсестра. — Питер. Он лежал, прикрыв глаза предплечьем, пытаясь надавить посильнее на надбровные дуги, чтобы немного приглушить ноющую боль в черепе. — Что, простите? — Надоело быть безликим месье. Зовите меня Питером. — Питером? Почему ей так трудно было понять, чего он хочет? Он открыл глаза, чтобы посмотреть на растерянное лицо девушки. — Да. — А почему на английский манер? Он открыл рот, чтобы ответить, когда осознал смысл ее вопроса. Тотчас же стало понятно, почему инспектор Арно так пялился на него, когда он прочитал написанное на фото. На французском это имя звучало чужеродно… Он произнес его по-английски. — Кажется, я говорю на английском языке. Медсестра растерянно моргнула, потом улыбнулась и с жутким акцентом произнесла: — Я знаю немного. Я только учусь. Привет, Питер.***
Осень пробралась в Нью-Йорк незаметно. За будничной суетой Питер Берк не заметил, как пригожие дни сменились серым унынием слякоти и туманной мороси. Агенту ФБР все равно в какую погоду ловить преступников, но приближающийся октябрь нагонял на него утомительное чувство тревоги. Питер угрюмо потер огромный синяк на ребрах, оставшийся после неудачного приземления во время погони. Операция под прикрытием пошла не совсем по плану, но они выкрутились. Пара швов на руке… Отбитые ребра выдержали его вес при падении — даже удивительно. Ныло где-то внутри, глубже. Не то в желудке, не то в сердце. Уезжая к родителям, Эл смотрела на него с беспокойством, предлагая забрать Нила-младшего с собой или поехать всем вместе. Матушка Эл перенесла тяжелый грипп, и отцу требовалась некоторая помощь в доме. Всего лишь выходные, пара дней. Питер продержится. Он ведь агент ФБР и не с такими трудностями справлялся, как уход за полугодовалым ребенком. — Кажется, бейсбол совсем тебя не утешает, малыш. Стоило Эл покинуть дом, как все пошло наперекосяк. Нил наотрез отказывался есть пюре, изгваздав все вокруг: большая часть еды оказалась на Питере. После купания выяснилось, что у них закончились памперсы, и Питеру пришлось импровизировать. Малыш явно не оценил его стараний, уже полчаса он заливался непрерывным плачем. Скулящий под ногами Сачмо никак не помогал, и Питер рисковал споткнуться об него, ходя по дому и укачивая рыдающего ребенка. Эл должна была вот-вот позвонить, и он не хотел, чтобы жена узнала о его отцовском провале. Когда они были вместе, заботиться о Ниле-младшем было как-то проще! — Твой дядя был таким же. Чуть что не по его, и он устраивал папочке неприятности. Хорошо, что у тебя проблемы только с памперсами, а не с украденными сокровищами из затонувшей подводной лодки. Питер уныло смотрел, как за окном льет дождь. Выходить в такую погоду с Нилом в коляске не хотелось, хотя лучше всего он спал на прогулке, да и в супермаркет им было позарез необходимо. Эл так закрутилась с делами, что оставила их с полупустым холодильником и пустой упаковкой памперсов. — Ну, хватит лить слезы, у папы так седина в волосах появится. Он отнял сына от своего залитого слезами и слюнями плеча, чтобы посмотреть на растрепанного красного младенца со стороны. Что с ним? Живот болит? Не выспался? Режутся зубы? Эта загадка была похлеще рабочих расследований. Нил уставился на него мокрыми глазами и разрыдался еще громче, отчаянно дрыгая висящими в воздухе ногами. Питер сдался и снял с него скрученную в памперс пеленку, но едва ли это помогло. В это время Эл всегда клала ребенка в коляску, и они ехали на двухчасовую прогулку. Когда она три недели назад попала в больницу с отравлением, Нил тоже плакал, и Питер шел с ним накатывать круги по району, пока его мысли были в больнице с Эл. — Не представляю, как я могла такое допустить. Видимо, то мясо было несвежим. — Я натравлю на этот магазин санинспекцию! Пусть перетряхнут их лавку от пола до потолка! — Питер рвал и метал, глядя на бледную до зелени жену, лежащую на больничной койке. — Только сначала позаботься о Ниле. Думаю, месть подождет. Видимо, в этот раз придется поступить так же. Питер мужественно принялся одевать орущего, извивающегося на кровати ребенка, напевая детскую считалочку, на которую Нил реагировал — никак. Он сопротивлялся каждому действию Питера, пытающегося натянуть на него сначала колготки, потом распашонку, кофту, шапку, носки. Задобрить малыша соской тоже не получилось: она угодила Питеру ровно в лоб. — Это дело безнадежно, — на несколько секунд Питер сдался, просто позволив сыну орать, но в конце концов это не могло продолжаться вечно. Стоило Нилу оказаться в коляске, закрытой от непогоды чехлом, и выехать на улицу, как он тут же перестал рыдать, давая отдых барабанным перепонкам Питера. Отцовство было одним из самых счастливых событий в его жизни, но некоторые дни были не слишком удачны. Катить коляску одной рукой и держать зонт другой оказалось не слишком удобно: он постоянно натыкался на таких же прохожих, прятавшихся под зонтами и спешивших по делам. Хотелось убраться с промозглых шумных улиц куда-нибудь подальше, и Питер направился в сторону сквера, надеясь, что в такой день там не будет людей. Как назло у единственного зеленого уголка их района шел ремонт: шумели отбойные молотки, пищал предупреждающий сигнал спецтехники, кричали строители. Из коляски послышалось недовольное хныканье, и Питер поспешил развернуться в другую сторону. — Не плачь, приятель, мы пойдем в другое место. Только, тсс, обещай, что не скажешь своей маме, хорошо? Ему пришлось немало прошагать, чтобы добраться до одного из самых тихих мест Бруклина. Кладбище Эвергрин встретило их распахнутыми настежь черными воротами. Под вуалью дождя Питер мог не волноваться, что кто-то будет косо смотреть на отца, выбравшего странное место для прогулки с младенцем. Ему приходилось совершать над собой некоторое усилие, чтобы переставлять ноги, углубляясь все дальше по одной из боковых аллей. Питер не был здесь целый год. Каждый раз, порываясь прийти сюда в минуту отчаяния или радости, он натыкался взглядом на мрачную кованую ограду и проходил мимо, делая вид, что шел совершенно по другим делам. — Ты не хочешь навестить его? — Эл спросила об этом, когда Питер сидел на кухне, зарывшись в документы по новому делу в третьем часу ночи, безрезультатно пролистывая одни и те же бумаги. — Я скоро лягу, дорогая, иди, — он бессмысленно уставился на двоящийся в глазах от усталости текст. — Он мог бы помочь… Взгляд Питера застыл, уткнувшись в букву «н» на второй строчке. Эл переминалась с ноги на ногу, стоя у входа в кухню и явно жалея, что вообще что-то сказала. — Милый, тебе нужно… — Я подумаю, Эл. Иди, я скоро поднимусь. — Хорошо, — она подошла ближе и поцеловала его в висок, огладила плечо теплой ладонью и упорхнула в спальню, оставив Питера в еще большем раздрае. Чертово дело не складывалось, подозреваемый уходил из-под носа, они не могли связать очевидных, казалось, вещей. Одним движением руки он сбросил все папки и бумаги на пол, позволяя им разлететься с шелестом по кухне. Шаги в спальне над головой застыли, и Питер мысленно взмолился, чтобы Эл не решила спуститься обратно, не видела все это, не видела его таким. Бывали дни, когда все шло хорошо. У них родился ребенок, и это ли был не повод для радости? Они с Эл познавали себя в качестве родителей, и Питер не собирался убиваться горем по погибшему другу, забыв о жене и долгожданном сыне. Но бывали дни, когда все было ужасно. Показатели их отдела просели даже ниже, чем раньше, и не только потому что с ними теперь не было Нила. Питера тоже не было. Он сосредотачивался на деле так сильно, что терял из виду важные детали, не понимая, как это происходит. Рвался на передовую так яростно, что запарывал собственные же планы. То, что всегда давалось с легкостью, теперь напоминало передвижение с костылями. Умение вести следствие было у него в крови, он действовал, больше полагаясь на инстинкты и интуицию. А теперь их словно отключили, и он шел вслепую, пытаясь выстоять на одном голом желании погрузиться с головой в работу и разумных умозаключениях, в которых не было места импровизации, аферам, добыче улик незаконным образом… Он был на грани вызова к руководству и разбора полетов. Стоя посреди засыпанной бумагами кухни, Питер понимал, что должен взять себя в руки сейчас или никогда. Оставив все, как есть, он отправился в душ и присоединился в постели к Элизабет. Обнимая жену за плечи, он знал, что она не спала, прислушиваясь к его хождению по дому. Питер уткнулся лицом в ее волосы, вдыхая родной запах. — Я в порядке, любимая. — Нил был бы польщен, узнав, что у агента Берка все валится из рук без его дорогого консультанта, — она грустно усмехнулась, и Питер хмыкнул ей в затылок. — Я бы не стал говорить ему о том, что его вклад в нашу раскрываемость составил двадцать процентов. Он стал бы задирать нос. — Конечно, ты бы сказал ему, — она развернулась в его объятьях, прижимаясь лбом к его лбу. — Ты же знаешь: он хотел твоей похвалы. — Он знал, что я гордился его достижениями в отделе. — Тогда не дай им пропасть напрасно. Думаю, он был бы огорчен, узнав, что отдел не займет в этом году первое место по раскрываемости. Питер обещал взять себя в руки, но на кладбище он так и не отправился в тот раз. Почему-то сейчас это казалось уместно. Дождь и свинцовое небо делали ряды могил и настроение Питера еще более удручающими. Он добрался до старого раскидистого вяза, под которым ютился серый надгробный камень. Все вокруг было усыпано пожухлой листвой, но Питер все равно прокатил коляску прямо к корням дерева, чтобы подойти ближе. Имя и даты — больше ничего. Никаких надгробных речей и молитв, рисунков или крестов. — Он не хотел бы, чтобы его могила привлекала лишнее внимание, — сказал Моззи, и никто не возражал. У камня покоился букет засохших альстромерий, среди которых затерялся промокший под дождем когда-то желтый бумажный цветок. Алекс приходила. Питер протянул руку к надгробию и сбросил с него прилипшие мокрые листья. Наверное, надо было что-то сказать? Или нет? Грудную клетку стянуло — это от полученных ушибов, конечно. — Если бы я мог… — Питер начал говорить и не узнал свой голос: хриплый, сухой… — Если бы я мог, я бы сделал все, чтобы уберечь тебя от этого. Я должен был заставить ФБР держать свое слово перед тобой без письменных договоров и последних дел. Я подвел тебя, приятель. Мне жаль, что свобода досталась тебе такой огромной ценой. Он постоял еще немного, слушая, как дождь стучит по зонтику. Нил-младший спал в коляске, даже не подозревая о том, что в пяти футах под землей лежит тот, в честь кого его назвали. Питер сунул руку в боковой карман люльки и достал оттуда маленькую пластиковую звезду из хлопьев, которую Кэффри когда-то вынул из пачки. Он присел на корточки и спрятал звезду в траве под букетом. — Я уверен, что ты заслужил бы настоящую, если бы у нас было больше времени. Его всегда не хватает, верно?..***
В больнице Сальпетриер за три с половиной тысячи миль от своей могилы пациент по имени Питер Доу угрюмо рассматривал раскисшие хлопья в своей миске. Инспектор Арно сочувствующе похлопал его по плечу. — Извините, Питер, но по вашим отпечаткам все глухо. Мы сделали запрос в международную базу, но оттуда тоже ничего не прислали. Раз уж есть основания полагать, что вы приезжий, в этом есть смысл. Вас просто некому здесь искать. Ваше дело отправлено в общую базу. Если кто-то из другой страны будет вас искать: мы обязательно об этом узнаем. — И что же мне делать до этого времени? — Нил перестал ковырять желтую сладкую массу и в тупом отчаянии уставился на инспектора. — Вам будет предоставлено социальное жилье и временные документы. Когда доктор решит, что вы достаточно здоровы, сотрудник с биржи труда предложит вам подходящие вакансии. Франция не может содержать вас на пособие, но мы будем надеяться, что это временные меры, — Поль улыбнулся, надеясь, что перспективы получения документов и работы подбодрят его беспамятного подопечного. Нил натянул кривую улыбку в ответ, едва ли способную скрыть его растерянность и напряженность. Его мозг пытался выработать план действий, но шестеренки работали вхолостую. Без достаточных знаний о себе и своем прошлом он представить не мог, что в его силах и возможностях сделать, чтобы исправить свое положение. Все равно что собирать паззл, в котором все детали лежат лицом вниз. Абсурд. Все, что ему оставалось, пялиться в свой унылый завтрак и благодарить за то, что его хотя бы не выбросили на улицу. — У меня даже нет ваших контактов, инспектор Арно. Вдруг я что-нибудь вспомню или мне понадобится помощь? — О, — Поль зашарил по карманам руками, но обнаружил, что забыл визитки где-то на своем столе; в итоге взял салфетку и накорябал карандашом свой личный номер телефона — не позорить же участок такими каракулями. — Звоните, если что! Я всегда на связи. Нил взял салфетку со стола. «— Какой это оттенок? — Зимородок. — Что? — Бирюзовый…» Лоб прострелило болью, и он зажмурился, переживая спазм. Обрывки голосов напоминали словесную кашу. Каждый раз, когда это случилось, ему казалось, что он вот-вот вспомнит что-то важное, хотя бы место, лицо собеседника или чье-то имя. Но скользкая тень воспоминания ускользала, оставляя Нила мучиться от головной боли из-за попыток выудить из пропасти беспамятства подробности. — Сегодня вы выглядите гораздо лучше, — медсестра Бессет принесла ему чистую одежду и помогла надеть на ногу вместо повязки коленный тутор. — К нему нужно привыкнуть, но с ним вам будет легче ходить. — Вы тоже, мадам Бессет. Ваша дочь получила права? — Нил улыбнулся ей куда более искренней и радостной улыбкой, чем Арно, отвлекшись на пустую болтовню. — О, да, я так рада за нее. Спасибо, что спросили. Она переживала и я тоже, но нам нужна машина и кто-то должен ее водить. — У нее все получится, не волнуйтесь. Это как с велосипедом или роликовыми коньками — один раз и навсегда. — Так ничего и не вспомнилось, Питер? — забрав его скомканную рубаху, она посмотрела на него поверх очков. — Нет. Но думаю, машину я водил так же хорошо, как и велосипед. Правда, едва ли я теперь скоро сяду за руль, — он опустил взгляд на травмированное колено. — Все пройдет, главное — ваше старание как пациента, мой мальчик. Он взялся за костыль, прислоненный к кровати. Спустя неделю его голова перестала так болеть и кружиться, если он не напрягал ее попытками вспомнить хоть что-то. Тело, отвыкшее от движений, слушалось неохотно, но Нил ощущал, что его мышцы хотят движения. С костылем управляться было неудобно, он боялся наступить на больную ногу, но в итоге после пары успешных шагов осмелел и прошелся по палате. — Хромой, но на ногах! Передохнуть у сестринского поста было хорошей идеей. Прогулка по комнате вернула ему некоторую бодрость духа. Да, все было чертовски дерьмово, но он уже сделал свои первые шаги к свободе. Мадам Бессет улыбалась ему по-матерински доброй улыбкой, пока он разглядывал свою раненую ногу: — Я горжусь тобой. «Я горжусь тобой…» Странный укол вины заставил его поднять взгляд на медсестру, но та уже хлопотала с другим пациентом, предоставив Нила самому себе. Он чувствовал, что обманул ее, только не мог понять, в чем именно. Укладываясь обратно в постель после двадцатиминутной разминки, он удовлетворенно прикрыл глаза, позволяя дремоте забрать себя в свои объятья. На границе сна и яви вина неприятно кольнула в бок, заставив вздрогнуть. Обманул. Он обманул Питера. Может, поэтому он теперь здесь? Один.