Моря цветочные

«Если бы мне не писать о цветах». Оплетая собою изящную скамью с покойным упрямством вьюнка, все более и более делался Линдир подобным талой, теплой воде. Мысли его цеплялись одна за другую, и все текли, текли, текли, забывая дать что-то новое и заставляя повторять все одно вновь и вновь. Одна и та же строчка просыпалась в сознании всякий раз, пыталась разбудить и его, но каждый раз утопала в покое и задумчивости придворного менестреля и немного в его одеждах, трижды увеличивавших тонкую фигуру. Цветы дивный дар миру, будто бы такой простой, но такой заметный, особенно тогда, когда в них найдешь следы своей любви. «Если бы мне не писать о цветах». Когда на рассвете, блестя крупной росой, они поют свою звонкую песню, когда в полдень раскрываются, дурманя и погружая все в теплую дрему, полную песен без спешки и горя, когда ночью все вокруг дышит сладкой пыльцой, тогда мысли сами хлопьями опадают на губы. Кажется, вовсе ничем лорд Элронд с цветами не связан. Имя его касается звезд, и подобны звездному небу волосы, когда вплетены в них серебряные нити; все еще помнится глупый детский вопрос, пахнет ли он как звезда, но теперь есть только ответ: да, несомненно да, именно таков запах звезд, запах чего-то высокого, холодный, но чистый, хранящий в себе свет и что-то непостижимо-прекрасное. Там, выше, близко к дворцовым окнам, растут цветы, что пахнут точно так же, и тонкие их лепестки с темными каемками кажутся серыми; когда ветер склоняет их головы, как странно они напоминают владыку в моменты, когда он более не способен выносить чужой глупости. Однако цветы так хрупки, так легко грубой руке или холоду погубить их — Линдиру не доводилось видеть, но он слышал рассказы тех, кто не провел всей жизни в убежище. А лорд Элронд участвовал в битвах и теперь еще мог бы, и никто не посмеет усомниться в его силе. Нет. Ведь сила не значит отсутствие слабостей маленьких, нежных, будто живущих под снегом и показываемых лишь тем, от кого тепла, как от весеннего солнца. Но можно ли правда считать слабостью неспособность уснуть в тишине и даже под те песни, что слышны из окон?.. «Спой мне, милый мальчик». Должно быть, все для него лишь мальчики и девочки, все, за самым редким исключением, но есть в этом обращении особая нежность, так оно приятно и дорого сердцу, что никому никогда Линдир о нем не рассказал бы и ни на какое другое не захотел бы променять. «Если бы мне не писать о цветах». Петь по ночам в покоях было бы даже странно, было бы даже неловко, если бы не было так привычно. Слишком рано его привели во дворец, слишком рано отдали на службу, но потому-то он и знал, что не виноват ни в чем. Любовь коснулась его сердца прежде времени, сказать, помыслить сказать или хотя бы понять до конца её тогда не получилось бы. И была она тогда еще совсем другой, восторженной, слепой и неспособной расстроиться новости о невозможности ответа. Конечно, взаимность была недостижима, это знание естественным одеялом укутывало все чувство, это знание не нуждалось в подтверждении, появление королевы, а после и детей ничего здесь не значило, лишь дополняя все. Ответа просто не должно было быть, нет, не для слуги, не для столь юного мальчика, это было бы просто ужасно. Ту хрупкую любовь могло пошатнуть и ужаснуть столь многое, что теперь смешно вспомнить. Так она и рухнула, в мгновение, вдруг обернувшись раздражением. Даже самым лучшим, великим, мудрым не выстоять против выдумки, против безупречной выдумки в белоснежном сиянии. И заметить слабости ставших родителями всегда проще всего. Как это было, как рвался Линдир уйти вовсе и позабыть навсегда и отречься от всего, что видел и думал. По счастью, на это просто не хватило решимости. Возмущение неидеальностью перегорело, затухло, а после… Всего одна ночь зажгла на его месте новую искру, полную спокойной нежности. В ту ночь он слышал колыбельную, что пел сыновьям владыка. Пение это было тихим, не ищущим небывалой красоты, простым, как ныне платья юной госпожи. Больше ничего, но этого хватило, хватило уже навсегда. Так вдруг, будто самоцвет, сокрытый с одной стороны грубым камнем, все «слабости» перевернулась и засияли, превратившись в дивное сокровище. «Если бы мне не писать о цветах». На сей раз строчка вдруг достучалась до разума, и Линдир медленно сел, ещё с трудом осознавая и чувствуя себя. С тех пор не одно столетие минуло, многое изменилось, особенно там, снаружи. Любовь, что не погибла, наблюдая за счастьем, не ушла и в момент печали, забывая обо всем, порой о собственном положении, тянулась помочь… И однажды впрямь дотянулась. Ему захотелось вдруг скрыть лицо в ладонях, но он ещё не до того был свободен от грёзы. В нежном этом смятении, он наконец знал, какой будет его песня дальше, и чуть касаясь, поднялся со скамьи до конца. Если бы мне не писать о цветах, Мир мой увял и померк. Я утонул бы в словах и мечтах, Не смея смотреть вверх.