***
Майкл выкатился — иначе не скажешь — из бара далеко за полночь, весёлый от бурбона, с лёгкой головой. Когда ты весь ещё во власти музыки и алкоголя, с волосами, пропахшими дымом сигар, жить становится веселее. Мир сужается до размеров «здесь и сейчас», а ночь ласково, по-девичьи обнимает за плечи, льнёт к телу, как красивая юная любовница. В случае Майкла — даже слишком юная. Вот за что он любил ночи в Новом Орлеане. Не только за свежесть и прохладу, чей-то раскатистый смех, приветливо горящие вывески баров, как огни святого Эльма (5), за музыку и пиво, льющиеся рекой. И даже не за то, как легко ночью получить желаемое, будь то таблетки или секс. Ночь была его союзницей, молчаливой свидетельницей, помогавшей скрыть то, что не должно видеть никому. И Майкл был благодарен ей за это. Чем дальше он уходил от Французского квартала нетвёрдой походкой, тем плотнее сгущалась ночь. Раньше её отгоняли светящиеся вывески и фонари, но теперь они попадались всё реже. На Майкла наскочила неизвестно откуда взявшаяся стайка хиппи. Все подростки не старше шестнадцати, с позвякивающими бусами на шеях и сдавленно хихикающие, длинноволосые, так что парней толком не отличить от девчонок. На Майкла отчетливо и сладковато пахнуло травкой и сигаретным дымом. Конечно, на дворе шестидесятые, что ещё детишкам делать на улицах Нового Орлеана в их персональное «лето любви"(6)? Насвистывая какую-то надоедливую мелодию и изредка сдавленно хихикая, Майкл шёл дальше сквозь ночь по пустынной, будто вымершей улице, когда вдруг услышал песню. — I put a spell on you… Майкл остановился. Тонкий девичий голос будто пригвоздил его к месту. Воображение тут же нарисовало в голове образ. Тонкие руки и ноги, ломкие запястья. Платье лёгкое и воздушное, как крылья бабочки, и весь облик изящной фарфоровой куколки. Только такой девушке мог принадлежать этот голос. Фарфоровой куколке, которую хочется запереть у себя в тайнике и никому, никому не показывать. Чтобы она принадлежала лишь ему одному. — I put a spell on you… Because you're mine… О, один только голос этой куколки уже наложил на Майкла чары. Он заозирался в поисках его прекрасной — прекрасной, он уверен — обладательницы. Девушка застыла, прислонившись спиной к фонарю в каком-то десятке метров впереди. Майкл мог поклясться, что секунду назад её там не было. — You better stop the things you do… I tell you, I ain't lying… Предчувствие его не обмануло. Она была похожа на призрака и сказочную фею. На сладкий предрассветный сон, хрупкий, эфемерный, как лунный свет, и на ожившую мечту одновременно. Майкл сам не заметил, как затаил дыхание. Казалось, если он шевельнётся, это мимолётное видение в старомодном чёрном платье до колена, похожем на одеяние монашки, просто исчезнет, растает в воздухе утренним туманом. — You know I can't stand it… You're running around… Тонкий, мягкий, нежный голос нимфетки. Он не шёл ни в какое сравнение с голосом Нины Симон, в чьём исполнении эта песня и приобрела популярность. Майклу нравилась её соблазнительная хрипотца, но по сравнению с интонациями этой девушки Нина Симон звучала слишком грубо, почти вульгарно. А лучше всего было то, что этот сладкоголосый ангел смотрел на него. Да, ему не показалось. Девушка смотрела прямо на него, и в глазах её сгущалась ночь. Майкл нерешительно шагнул вперёд. То ли он действительно под влиянием каких-то чар, то ли воздух сгустился от магии ночи. А может, всё куда прозаичнее, и дело просто в количестве выпитого бурбона, но Майклу казалось, что он шагает медленно и тяжело, преодолевая давление, как под водой. Девушка всё так же стояла на месте, заложив руки за спину, и пела, и с губ её не сходила улыбка. Нет, обещание улыбки, такое же ирреальное, как она сама. Глядя на неё, Майкл был готов поверить в бабушкины рассказы о тайнах Нового Орлеана. Во все до единого. — You know better daddy… I can't stand it 'cause you put me down… Oh, no… I put a spell on you… Because you're mine… — Похоже, ты действительно наложила на меня чары. Майкл говорил негромко, чтобы не спугнуть эту бледную бабочку, попавшую к нему в руки. Вблизи она оказалась ещё больше похожа на куколку и привидение одновременно: тонкий, будто нарисованный кистью излёт бровей, правильные изящные черты, словно только что из-под руки искусного скульптора, светлые волосы аккуратно причёсаны и заплетены во французскую косу. В свете фонаря кожа девушки казалась изжелта-белой, как у мертвецов, но это только придавало ей какого-то болезненного очарования. Майкл скользнул взглядом ниже. Чёрное платье с белым воротничком облегало точёную фигурку, а ножки были обтянуты белыми чулками. Майкл ощутил, как в низу живота заворочался тугой ком желания. Боже. — В этом весь смысл, — сказала девушка и на несколько секунд опустила взгляд, как будто ей стало стыдно. Само воплощение невинности. На вид ей было не больше шестнадцати. Идеально. Такая свежая и юная, как едва распустившаяся роза. Майклу захотелось то ли сглотнуть, то ли облизать губы. Он с трудом подавил желание прикоснуться к девушке. Мёртвой она будет ещё прекраснее. — Что ты тут делаешь одна так поздно? Браво, Оуэнс. Верх оригинальности. Однако девушку его вопрос не смутил, она всё так же смотрела на него из-под полуопущенных ресниц. — Ищу того, с кем можно разделить эту ночь. Проститутка, что ли? Майкла кольнуло то ли досадой, то ли разочарованием. Ну да, бордели любят выставлять вот таких нимфеток в качестве зазывал, чем моложе, тем лучше. Мужчины ведутся на таких, как мотыльки на огонь. Не он первый, не он последний. Но, чёрт, она настолько пленительна, что Майкл был готов закрыть на это глаза. Он понял это, когда поймал себя на том, что мысленно пересчитывает деньги с сегодняшнего выступления. — Привлекаешь клиентов, значит? — Можно и так сказать. Майкл слегка улыбнулся. Ему нравилась уклончивость её ответов, она придавала всему облику девушки ещё большую загадочность, ту самую, которая всегда так пленила его. Она была присуща всем экземплярам его коллекции. Наверное, именно поэтому Майкла привлекали только такие. Цветные девушки всегда казались ему какими-то грубоватыми, даже неотёсанными, в них не было того призрачного очарования, как у его бабочек. А это создание станет жемчужиной его коллекции. Он никогда раньше не пользовался услугами борделей, но сейчас был готов рискнуть. Ради того, чтобы она принадлежала ему, он пойдёт на всё. — Сколько ты стоишь, прелесть моя? — Майкл позволил себе протянуть руку и пропустить через пальцы свисавшую вдоль лица девушки светлую прядь. Его кожа, казавшаяся абсолютно чёрной, рядом с её белой… Как день и ночь, инь и ян. Чёрные мужские руки, смыкающиеся на тонкой белой шее, пока не хрустнут позвонки… Девушка не попыталась вырваться, даже не шелохнулась. Взгляд — глаза в глаза. — Дороже твоей жизни. Майкл присвистнул. Смело. И то серьёзное выражение, с которым она это сказала, и этот тон… Непохоже, чтобы она шутила. Что-то в выражении лица девушки не понравилось Майклу. Будто из-под маски юности вдруг проглянуло что-то древнее, жаждущее и злое, похожее на сказочного монстра из далёкого детства. Но стоило девушке приподнять уголки губ в улыбке, как это ощущение ушло. — Но для тебя я готова сделать исключение. Майкл был в шаге от того, чтобы клюнуть на удочку — слишком многообещающе улыбалась незнакомка. Но в последний момент на границе сознания звякнул колокольчик, и рыбёшка соскочила с крючка. — С чего вдруг такая щедрость? — В голосе проскочила нотка подозрения, и Майкл поспешил сгладить её вежливой улыбкой. — Потому что ты мне нравишься. — С этими словами девушка несмело взяла его руку холодными пальцами. Вот так просто. Без хитростей, без кокетства, без типично женской жеманности. И всё так же прямо и бесстрашно смотрит в глаза. Майкл был готов к чему угодно, но не к этому. Вполне вероятно, что она врёт, просто надеется обвести его вокруг пальца, завлечь. Мало ли чему обучают таких шлюшек. Что ж, у неё получалось. Больше всего — не словами, взглядом. Незамутнённым, будто омытым лунным светом, но всё равно окутанным какой-то тёмной тайной, как труп в подвале дома. Она молча ждала ответа. Майкл молчал тоже, не зная, что сказать. — Ты это всем говоришь или только каждому третьему? Только договорив, он понял, что промахнулся. Лунный свет в глазах девушки потух — будто луну закрыло тучами. Бледные губы поджались, чужие пальцы выскользнули из его руки шёлковой нитью. Мгновение — и в круге света от фонаря Майкл остался один. Как она так быстро… — Эй, погоди! Он рванулся было за девушкой, уже удалявшейся по пыльной дорожке между пустырём и ближайшим домом, но заставил себя остановиться. Если кто-то увидит их из окон, может подумать, что он её преследует, и вызовет полицию. Легавых Майкл избегал всеми силами. Стоило подумать о том, что кто-то мог узнать о его коллекции, как горло пережимало страхом. Но этот экземпляр он упустить не мог. — Пожалуйста, постой, — снова окликнул он девушку. Та не повернулась, но остановилась. Уже кое-что. Теперь — подпустить в голос мягкости, может, чуть-чуть умоляющих ноток. Главное — не переусердствовать. — Прости, я идиот. Я не хотел тебя обидеть. Это было грубо. Просто как-то растерялся, — он смущённо усмехнулся. — Не каждый день красивая белая девушка вот так предлагает провести вместе время. Не думай, ты мне тоже очень понравилась. Позволишь исправить промах? Некоторое время девушка молчала, явно проверяя терпение Майкла на прочность. Что ж, он уже чувствовал, как на его нервах танцуют канкан. В тот момент, когда он уже подумал, что, скорее всего, придётся напасть на неё сзади, девушка с грацией королевы повернулась через плечо и величаво улыбнулась Майклу одними уголками губ. — Попробуй. Майкл постарался выдохнуть как можно незаметнее. Он заспешил за девушкой, и ночные тени приняли их в свои объятия.***
Кажется, она всё-таки обижена. Не смотрит, не поворачивается, отвечает односложно. И как бы Майкл ни старался разговорить её, девушка на контакт особо не шла. Это несколько сбивало с толку. Не так он себе представлял эту ночь. — Меня зовут Майкл. А тебя? — он взглянул на девушку, но в темноте не смог разглядеть её лица. — Тебе ни к чему это знать, — мягко, почти ласково сказала она. Майкл не нашёлся, что возразить. Всё равно она скоро будет принадлежать ему. Фонарей здесь уже практически не было, свет в окнах почти нигде не горел: все уже либо спят, либо гуляют по Бурбон-стрит (7). Возникшая по левую руку угрюмая жестяная ограда и тёмные силуэты странных каменных сооружений за ней показались смутно знакомыми. Это что… кладбище Сент-Луис (8)? Майкл обернулся к девушке. — Скажи хотя бы, куда мы идём? На этот раз она обернулась. И улыбнулась ему так, что от сладкого предвкушения защемило сердце. — Туда, где нам никто не помешает. В этом Майкл был с ней солидарен. Свидетели им точно не нужны. Тем временем домов вокруг становилось всё меньше, и всё дальше они находились друг от друга. Откуда-то впереди потянуло неприятным запашком гнилой стоячей воды. Майкл посмотрел незнакомке в спину. Куда она его ведёт? Дальше ведь ничего нет, только болота Манчак… Он немного замедлил шаг. — Так куда мы всё-таки идём? Тут уже окраина… — А мы уже пришли, — голос девушки вдруг стал похож на кошачье мурлыканье. Она указала на тёмную аллею, видневшуюся впереди. По обеим сторонам пыльной дороги высились тёмные громады плакучих ив. Их длинные гибкие ветви в лунном свете были похожи на лохмотья призраков, а сами деревья почти аркой смыкались над широкой проезжей дорогой. Подходящее место. Он мог бы схватить её со спины, к чему тянуть, криков никто не услышит… Майкл снова посмотрел на деревья. У некоторых из них были узловатые ветви, похожие на ведьмины пальцы. Ему вдруг вспомнилось, как в детстве на Хэллоуин мама пекла им с Табитой такое печенье: вместо ногтей был чищеный миндаль, а само лакомство содержало кусочки орехов. Они с сестрой тогда с удовольствием украшали дом и наряжались во всякую нечисть, а бабушка то и дело охала, крестилась, чуть ли не хватаясь за сердце, и сетовала, что все будто с ума посходили, раз славят нечистого. Почему он вдруг об этом вспомнил? — Тут же ничего нет, — сказал он, поворачиваясь к девушке. — Только де… Незнакомка исчезла. В голове снова тревожно зазвенел колокольчик: дилинь, дилинь, дилинь… Куда она подевалась? Она же только что была здесь. Он даже шума шагов не услышал, не заметил её движения боковым зрением. И теперь он остался здесь один. Майклу вдруг стало не по себе. Не могла же она вдруг бросить его здесь и уйти? — Эй! — крикнул Майкл и чуть не вздрогнул оттого, как неприлично громко прозвучал его голос. — Эй, ты где? Тишина. Только ветер провёл невидимыми пальцами по гибким ветвям-струнам, извлекая из них музыку ночных шорохов. Тело сковало холодом. Словно температура вдруг рухнула на пару десятков градусов. Это были не шорохи. Голоса. Голоса с болот. — Майкл, иди к нам… Мы здесь, Майкл, все мы… Нас съели крокодилы, Майкл, совсем съели, только кости остались, только косточки… Здесь так холодно, Майкл… Согрей, согрей нас своей жизнью! Бабочки. Его бабочки. Они вернулись. Вернулись, чтобы отомстить. И забрать его с собой. На рёбра вдруг что-то надавило, не пуская кислород внутрь. Горло сдавило изнутри, пальцы крепче сжали кофр с саксофоном. Бежать. Бежать отсюда, сейчас же, пока они его не схватили, не утащили на дно, к себе… Майкл развернулся, готовый мчаться прочь во весь дух. Но не успел сделать и шага, как ощутил сильную хватку на плечах. Дальше был полёт спиной вперёд и резкий удар — такой, что из лёгких вышибло весь воздух, перед глазами расцвёл салют, а боль грозила расколоть череп надвое. Или хруст ему не померещился, и это действительно произошло?.. Майкл хотел взвыть от боли, но не смог — не хватило дыхания. Сжав голову руками, он почувствовал, как сползает спиной по чему-то твёрдому и шершавому, царапавшему спину даже сквозь пиджак и рубашку. Дерево. Его швырнули об дерево. Но какой силы человек способен… Рядом послышался смех. Майкл сразу узнал этот голос. — Альберт, я же говорила, не надо играть с едой! С едой?.. Майкл с трудом открыл глаза. Лицо заливало тёплым и тягучим. Он приложил дрожащие пальцы ко лбу, машинально слизнул жидкость с губ. Кровь. Он действительно разбил голову. Точнее, ему разбили. Майкл прищурился, пытаясь сфокусировать зрение. Мир размывался в сплошное тёмное пятно. Наконец ему удалось выхватить что-то из темноты. Три тени, три силуэта, девушки и двух парней. Все они стояли напротив и смотрели на него. И у всех троих красный отсвет в глазах. Такой же, как у крокодилов с болот Манчак. Майкл думал, что ничто не может быть сильнее этой боли в черепе. Страх мгновенно отрезвил и доказал ему обратное. — Вампиры… — еле ворочая языком, выдавил он. — Чу… чудовища… Все трое захохотали. В этом смехе не было ничего, даже жестокости. Никаких человеческих чувств. И от этого Майклу стало ещё страшнее. «Беги! — взвыло всё внутри него. — Беги!» Он честно попытался встать, держась за ствол, но ноги отказались его держать, и Майкл рухнул в пыль с очередным ядерным взрывом боли в голове. Троица даже не шевельнулась: видно, уверены, что ему никуда от них не деться. И снова — то ли звон колокольчика, то ли шёпот бабочек в голове: дилинь-дилинь… так и есть… дилинь-дилинь… так и есть… — Чудовища, говоришь? — задумчиво проговорила девушка. Теперь она не казалась Майклу невинной и прекрасной. Наоборот, как только она мгновенным движением приблизилась к нему, он в ужасе отпрянул и вжался спиной в ствол ивы, задыхаясь от страха. Девушка расправила юбку и присела перед ним на корточки, аккуратно сложив руки на коленях, как приличная школьница. Даже голову склонила набок. Парни цепными псами скалили клыки — Господи боже, настоящие клыки — у неё за спиной. — Скажи мне, Майкл Оуэнс… Если мы чудовища, то кто же тогда ты? Майклу вдруг стало холодно, будто мир мёртвых дохнул ему в спину. Она знает его фамилию? Значит, знает о… Наверное, она прочла всё по его лицу, потому что заговорила снова. — Да, Майкл Оуэнс. Я знаю твой маленький грязный секрет. Про тела в подполе под твоей квартирой. Про твоих прекрасных мёртвых кукол. Ты ведь и меня мечтал сделать одной из них. С той лишь разницей, что всем им было не больше пятнадцати. А я живу дольше, намного дольше, Майкл Оуэнс. Нет. Нет, нет, нет. Она не могла… Они не могли… Как… Он ведь так тщательно всё скрывал… — От нас сложно что-то утаить, Майкл. Мы, вампиры, как вы, люди, нас называете, — с издёвкой произнесла она, — умеем видеть дальше и больше вас. Так что мы знаем, Майкл Оуэнс. Знаем, как ты приглашал обездоленных, сбежавших из дома девушек к себе под видом доброго самаритянина. Знаем, как знакомился с ними в барах и на улицах. Знаем, как душил, а потом насиловал их мёртвые тела, пока они не начинали разлагаться и вонять. Знаем, что оставлял себе пряди их волос, украшения и нижнее бельё. Знаем, как распиливал этих девушек ножовкой, как прятал части их тел в мусорные мешки и отвозил на болота, чтобы скормить крокодилам. Умно, ничего не скажешь. Пожалуй, это было даже интересно. Раньше Майкл встречал выражение «животный ужас» только в книгах. Но чем больше говорила девушка, тем больше он понимал, что это значит. Его убитые бабочки победно взвыли у него в ушах на разные голоса, чуя кровь. Чуя возмездие. — Ответь мне, Майкл Оуэнс… Так кто из нас настоящее чудовище? Девушка медленно подняла на него кроваво-красные глаза, и в этих глазах он увидел свою смерть. Он не успел даже закричать. Майкл открыл рот, и вампирша нечеловечески быстрым движением вцепилась клыками ему в горло. Через секунду к ней присоединились и двое других. Он хотел бы потерять сознание от ужаса и болевого шока. Это было бы милосердием. Но он его не заслужил. И теперь Майкл мог только смотреть, как его жрут заживо. Как его тело рвут на части. Так голодные волки раздирают тушу убитого оленя, стремясь отхватить кусок получше. И так же, как волки, вампиры рычали, скалили окровавленные клыки (в его, Майкла, крови), чуть ли не дрались между собой за добычу. И стонали, глотая его кровь, стонали так, будто занимались любовью. Один парень вспорол ему вену на запястье и жадно присосался к ней. Другой одним движением сорвал с Майкла брюки и впился клыками во внутреннюю сторону бедра. А девушка, та, что должна была стать его бабочкой, не отрывала губ от его яремной вены, и это было так больно, что Майкл даже не мог кричать. Они убьют его. Вылакают всю кровь до капли, а тело бросят в болота на съедение крокодилам. Так же, как он сбрасывал туда тела его бабочек, когда остановить разложение было уже невозможно. Вампиры пили его кровь, а голоса бабочек в ушах звучали всё громче. — Не любишь нас такими, Майкл? Не любишь нас без пальцев и со съеденными крокодилами лицами? Не любишь нас с рёбрами наружу и с гниющими телами? Не хочешь больше нас ласкать? Не хочешь больше нас обнимать?.. Наверное, поэтому он их слышит. Потому что умирает. Зато на чёрном потёки крови не разглядеть. А бабушка была права. Во всём права. Майкл хотел бы спросить, как она узнала. Но уже не спросит. Никогда. Никогда. Никог…