И не повторяй моих ошибок

В силу рода деятельности он не раз слышал байки о людях, которые могли убить взглядом. Об этом, может, трепались чуть ли не чаще легенд о русалках, которые были страшные как Кид с похмелья, и почему-то все умели сладко петь и утаскивать мужиков на дно. Моральное или песочное — зависело от ситуации. Кид, конечно, плевался и всё это обозночал «тухлой хуйнёй», но слушал, потому что хоть суеверным не был, но мозгами шевелить умел, кто бы о нём что не говорил. Капитан всё-таки, етить их всех. Вот поэтому, сидя сейчас в баре и потягивая — до сих пор он смотрел на кружку в своих руках с немым выражением ахуя на лице, — зелёный чай, Киду и вспомнилось, что были на свете люди, способные убивать взглядом. И пусть он и видел, как хрупкая и бесшумно передвигающаяся на каблуках по трещащему полу хозяйка бара не далее как минут десять назад плавным движением руки повернула детине с Кида ростом голову вокруг своей оси, он готов был поклясться, что Шакки при желании могла бы один раз опустить ресницы, и от Кида мокрого места бы не осталось. Он слышал о ней много. В какой-то момент даже казалось, что он о ней спрашивает у всех кого ни попадя. Но Киллер клялся, что это не так. Кид молча соглашался. Похуй. Слухи в любом случае были обоюдно идиотскими и с претензией на правдивость — мол она самая что ни на есть королева Амазон Лили, что она сирена, которой с какого-то хрена скинулись на ноги сёстры, и что дамочка эта спит не с кем попало, а королём. А в молодости, может, даже с двумя. Но Кид не верил ни одному слову, потому что… ну, он очень был уверен, что отличит и королеву от плебейки, и ебанину морскую от полноценной женщины с вагиной. А Рейли… не он тут был главным: в этом Кид убедился, когда, опять-таки, Шакки, не очень впечатлённая подкатом дозорного, провела по его щеке пальчиками с сигаретой и с той же лёгкостью перетащила к себе за стойку, мгновеньем позже волоча через задний вход ещё неостывший труп. Крови, что самое интересное, он не видел — Шакки, полностью оправдывая репутацию Чёрной Вдовы, действовала быстро и однозначно смертоносно. Лёгкая перебежка по-настоящему изящных пальцев по белому камзолу, выдроченному в хлорке едва ли не до сияния — и с глухим грохотом тело осядает на пол, а глаза Шакки, две чёрные влажные бусинки, становятся ещё непроницаемей и больше. Как будто бездна раскрывается и тащит к себе чужую душу. Трудно было понять. На самом-то деле не очень и хотелось — стрёмно. Кид не мог определиться — завидует он мужику или сочувствует, потому что у него по позвоночнику бегали такие мурашки, что слон бы позавидовал. Чувство опасности — вещь страшная, въедливая, Кид был конченым нарком, а во всём остальном — просто конченным. Поэтому Шакки, оказавшаяся, к его охреневанию, не сторонницей метода насилия и пожара вместо зари, в «Обдираловку» пустила его нехотя. Ну, как пустила — он выломал дверь, бухой в три пизды и два глаза. Ну, как нехотя — дамочка разломала его головой стойку пополам, даже не изменившись в лице. Затянулась с точно такой же амплитудой и уверенностью, Кид запомнил для сравнения — мозги у него реально были! — и, отняв гудящую голову от столешницы, сначала попытался подняться на карачки. Не получилось. Не потому, что он не умел переносить такие удары или ещё чего — слабаком он никогда не был. Просто по выражению лица Шакки не трудно было догадаться — ей не сложно повторить. И Кид, ещё не знающий, что он просто ей не нравится, очень сильно хотел понять, а за что, собственно, ему такие почести. Не любить его могли повально все, поводов даже будучи крикливо-сопливым куском говна он давал и родителям, пропавшим через несколько лет без вести, и тем немногим, кто пытался подступиться к активно-агрессивному пацану. Но всё же женщины интерес проявляли. Вот так, даже будучи полнейшим обмуднем он мог и потрахаться в удовольствие, и даже по себе найти красавицу с шинкованными извилинами и отвратительно-завораживающими пристрастиями: и среди ила речного жемчуг найдётся. А Кид был крайне упрямым и доёбливым в таких делах, потому и имел успех, пусть и сравнительный. В рефлексии на себя — абсолютный. Иметь то, что имел он, да ещё и не в нагрузку, да ещё и с таким успехом — мечта. Точнее, та её часть, которая в руки пришла легче, чем он рассчитывал в начале пути. Но ещё не вечер. Гранд Лайн ничто, по сравнению с Новым Миром, все пережитые до одной битвы лишь слабый отблеск того, что готовит настоящий путь к Ван Пису. И было бы совсем неплохо узнать — у него одного так плохо с картографией правильных выборов, или это вполне себе нормально для молодого капитана, но он же, блядь, опять что-то не то сделал-сказал-посмотрел! Киллер за такое упущение точно что-то ему всё-таки отцапает. — Я уничтожил дорогое тебе место? — он покрутил в руке стакан — да, было бы странно увидеть чашку в баре, — и взглянул на Шакки. Та стояла, обхватив себя тонкой с виду рукой, а второй держала сигарету, поднося к сливово-бледным губам. — Может, убил хорошего знакомого? Или ты по девочкам? — Нет, мальчик, — Шакки со смешком выдохнула струйку дыма в его лицо, не отводя чёрных без дна глаз, — ты просто очень грязно играешь в пиратство. В этом нет никакого изящества. — Приз зрительских симпатий мне не сдался, — фыркнул Кид, махая рукой чтобы развеять полотно дыма. Казалось, что оно растёт и как туман со склона свивается в кольца, скрывая и пряча от глаз Кида хозяйку бара. Паучиха плела свои сети, и Кид чувствовал, что трепыхается недостаточно сильно, чтобы привлечь к себе внимание — и достаточно, чтобы вызывать раздражение. С этой задачей он как капитан справлялся прям таки превосходно. — Но я и не ради него жопу рву. — Это точно… Но осторожность никому не мешала, не так ли? А то мало ли что ещё тебе можно оторвать. — Есть кому? — расплываясь в оскале спросил Кид, зеркально копируя выражение лица напротив. Шакки, скользнув по нему взглядом, безразлично стряхнула пепел на аляпятовую шубу, не обратив внимания на убийственный взгляд, и приблизилась вплотную. У Кида звонко застучало под рёбрами. — Даже если и да — ты слишком мне не нравишься, чтобы говорить по душам. Информация стоит очень дорого, особенно — в этом баре. — А если я скажу, что сравняю его с землёй? — не унимался Кид, чувствующий зуд от её презрения каждым неприкрытым участком кожи. Шакки улыбалась как богиня, привлекая и настращивая силой в изгибе тонких, почти безжизненных губ, и жемчужные зубки так и просились впиться до треска в алое мясо. — Равняй, дружочек, только у тебя равнялка ещё не доросла. Поверь, цифра на листовке значит не так уж много — в твоём случае это прямое отображение ублюдочности. И я, надо признаться, соглашусь с её ценой. Кид громко загоготал. Стул под ним скрипнул, и он не свалился только потому, что в последний момент схватился за край стола. Шакки посмотрела строго, отстраняясь от него как от прокажённого, и продолжила дышать едким дымом вокруг, разглядывая его без малейшего интереса. Он ей не нравился и на этом, наверное, можно было бы свернуть знакомство. Не так уж и сложно даже для его примитивных навыков общения. Но… Но. Шакки ему нравилась. Ситуацию усугубила распространяемая ею аура превосходства, когда Кид всё-таки прошёл порог, волоча шубой алый след по начищенному полу. И через пару мгновений был отправлен в нокаут за длинный не по делу язык. Как только перед глазами рассосалась темнота от удара, ему стало по-детски обидно. Такая женщина, а смотрит на него как… нет, не на говно — тут доля призрения имела личный характер. Хотелось поёжиться и свалить подальше. А Юстасс не мог, потому что был капитаном и нормальным мужиком с заскоками, из-за которых сжигал острова и топил младенцев. Ну, так в газетах о нём трезвонили, на яву он делал и похуже. А тут — красивая женщина, которая может навалять ему, даже не сходя с места, и он ей не нравится, что, с учётом её прошлого и жизненного пути в целом, откровенно говоря хуйня из-под коня. Какие тогда ей нравяться? Как Мугивара, как Ло? Или как чокнутая обжора Джеверли? Единственная, блядь, девка, среди одиннадцати сверхновых, как её вообще угораздило, это же пиздец!.. — У меня есть шансы очистить своё доброе имя? — скрипуче спросил Юстасс, сюрпнув чаем и поморщившись. Кто бы мог подумать, что эта зелёная жижа может так сильно бить по мозгам. Или же это как-то соотносилось с настроением хозяйки напротив него, что было куда вероятнее — раз в тысячу, примерно, — но за нудность в его команде отвечает Киллер. А его, к счастью или несчастью, Кид забыл где-то совершенно в другой роще. От греха и эмоциональной дрессировки подальше. — У тебя нет доброго имени, мальчик, — ласково ответила Шакки, заводя за ухо смоляную прядь жёстких волос. У неё были охуительно длинные и тонкие пальцы. Кид, задержав на них взгляд, подумал почему-то о гвоздях. Он бы совсем не удивился, если бы она заколачивала свои пальцы в чужие сердца как в крышку гроба. Всё-таки Чёрной Вдовой её не за красивые глазки прозвали. Хотя и глазки были что надо. Шакки была смертельно опасной, острой, как бритва, и напоминала ему тонкой работы машину, произведение инженерного искусства, потому что была похожа на богиню, а двигалась как ёбанный киборг — размеренно, ни одного лишнего движения, ни одного лишнего вздоха — Кид, блядь, даже сосчитал! А он был до пизды фанатеющим по всяким сложным штукам, и поэтому сидел тут, а не в любом другом месте. Сама судьба — и достоверная информация — завела его в эту рощу Сабаоди, показывая, что, в ответ на его грубость и херовое оформление, можно встретить что-то настолько выверенное и привлекательное до тесноты в штанах. Ладно, пока такого не было, но Кид знал, что и это не его решение. Он не нравился Шакки и это каким-то образом влияло даже на мельчайшие реакции его организма. Но Кид был уверен, что, вернувшись на корабль и очухавшись до умеренно гудящей головы, он обдрочиться, вспоминая пальцы-гвозди и бесяче-похуистичный взгляд. Его очень редко кто мог мешать с дерьмом, а Шакки делала это молча и тупо моргая. Пиздец, если честно. Кид был в восторге. — Я стану королём пиратов. Шакки, кажется, впервые прислушалась к тому, что он говорит — выпрямилась, подняла голову с согнутой руки и взглянула ему в лицо с лёгкой усмешкой. Кид плотнее сжал губы и вцепился в ручку кружки едва ли не до треска. Эта женщина знала и видела настоящего Короля. Эта женщина спала с его старпомом и имела репутацию хуже их вместе взятых. Безусловно, её мнение было важным. Кид, правда, не особо надеялся, что ему оно понравится, потому что… ну, он был ей не по душе, а это кое-что о нём говорило. Королём он будет хуёвым, злым, тут он сам себе гадалка и пророк, но когда это его ебало? Ветер в парусах есть, Киллер грустно зудит над ухом о том, что на хвосте целая флотилия, а Кид крутит гайки в плите, потому что какой-то долбоёб умудрился её разъебать. Долбоёбом, кстати, вполне мог быть и пьяный Кид, но об этом все благоразумно молчали. Шакки потянулась к нему, и Кид резко привстал, опираясь локтями на стол чтобы… ну, было удобней. Шакки расплылась в улыбке, большим пальцем водя по его скуле. — Какой послушный, — Кид закатил глаза, Шакки фыркнула. — Я не заберу своих слов обратно — ты выбрал самый кровавый путь и поплатишься за это: уважение и страх редко соседствуют друг с другом. — Но?.. — Кид заёрзал от нетерпения. Пальцы, царапающие отростающую щетину, больно впились в подбородок. Шакки притянула его к себе ближе. — Но ты поймёшь свою промашку, только когда в твой бар завалится невоспитанный рыжий балбес с самой высокой наградой среди новичков. Кид замер, переваривая и догадываясь. Что?.. Что? Шакки засмеялась, оттолкнув его назад, и легко поднялась со своего стула, стянув со стола пустую кружку. Кид вскочил на ноги, красный и ахуевший. — Не повторяй моих ошибок, мальчик, — твёрдо бросила она через плечо, сверля его внимательным, тёмным взглядом. — Каких?! — Всех, — донеслось из дверей в кухню. — В смысле?! Эй, женщина, ты куда свалила? — Кид рванул следом, но на его плечо опустилась чья-то жёсткая, тяжёлая ладонь, и он с рыком обернулся, стряхивая её. — А ты ещё блядь кто такой? Седоволосый мужик в круглых очках улыбнулся ещё шире, поправил дужки и сделал шаг вперёд, разворачивая Кида к выходу. Шакки, появившаясь у сломанной стойки как по волшебству, оперлась на локти и приветливо ему улыбнулась. У Кида от злости свело скулы. — Смоляных дел мастер, — сдержанно заявил мужик, стягивая с плеч белый плащ. Киду от этих театральных движений хотелось скрипеть зубами — ну что за цирк, мать вашу! — Уёбывай отсюда, смоляных дел мастер. — Пацан, — Рейли — Кид понял это только сейчас, когда глаза под стёклами блеснули такой опасностью, что другой на его месте уже бы обоссался, — встал между ним и Шакки, оттискивая к двери и вежливо улыбаясь. Точнее, вежливо сдерживая порыв оторвать ему башку нахуй за неподобающее отношение, — иди-ка по-хорошему. Тебе здесь не рады. — Переживу как-нибудь. — Уверен? Рейли, сука, выглядел как самый приличный человек в мире, грёбаный аристократ с замашками императора, а Кид рядом с ним — пародия на обезьяну из цирка. Но, что успокаивало — Шакки на обоих смотрела сейчас одинаково — весело и глумливо. Он и так знал, что ведут они себя как идиоты. Кид фыркнул, натягивая шубу на плечи, и развернулся на пятках в сторону выхода. Рейли смерил его весёлым взглядом. — Если я доплыву до Рафтеля, можно будет ещё зайти? — Зачем? — Шакки уже достала две рюмки и подманила пальчиком Рейли к себе. Тот, отмерев, радостно двинулся ей навстречу, раскрывая руки для объятия. Кид закатил глаза. — Чай, блядь, вкусный! Шакки, вывернувшись из рук Рейли, захохотала. Сильверс бросил в Кида нечитаемый взгляд. — А знаешь, заходи, — причмокнув губами новую сигарету улыбнулась она, вглядываясь в его чашку. — Эти листья говорят, что из своего путешествия ты вернёшься другим человеком. И мне немножечко интересно, насколько. Рейли фыркнул, сделав шаг назад, и сбросил на стойку очки. Шакки весело покосилась на него, запуская руки под столешницу, и достала бутылку, бросив Киду. — Береги себя, мальчик. — Береги себя, мальчик, — повторил распухшыми губами Юстасс и рассмеялся, щурясь от пронзительной боли в сломанных рёбрах. Где-то впереди пытали его накама. Стоны, наполненные отчаянием и болью, доходили с нижних этажей темницы Кайдо даже сюда — Кид готов был дать ёбанную руку на отсечение, что не случайно. Этот зоанообразный выблядок хотел, чтобы он чувствовал-слышал-понимал. Юстасс и без его подсказки это всё делал, но в своих целях. Он хотел помнить. Он хотел, чтобы, дорвавшись до Кайдо, его память заработала на полную катушку, и всё вытерпенное им и его накама аукнулось старому пидорасу троицей. Ненависть помогала Киду жить и в холоде, и голоде, и нищете. Если Кайдо рассчитывал его сломать, то облажался даже больше самого Юстасса. Он рос в аду. Он этот же ад притащит к трону Кайдо и поднимет свой флаг, потому что может и хочет. Надо только подождать. Кид заёрзал на месте, налитое будто свинцом тело неохотно послушалось, и улыбка сползла с его лица, будто и не было её никогда. Он не помнил дня, времени и чего-то ещё. Память только охотно кидала в него моменты прошлого, когда Кайдо и вся хуеверть с Апу и Хоукинсом были далеки от него как тот самый ёбаный Ван Пис. И с какого-то хрена он вспомнил Шакки. Красивую, сильную и смертельно опасную. «Не повторяй моих ошибок», — сказала она в тот раз. Знай Кид, каких, он бы охотно повиновался. Вообще без б. Своей главной ошибкой он считал союзничество — по-хорошему надо было сразу раскатать этих ублюдков, не взирая на ущерб. Но он не знал. А накама стенали. И Кид уже давно перестал отличать — наяву или в его отбитой башке. Лязг отворяемой клетки отвлёк его от мыслей, и Кид знатно охуел, увидев Мугивару. Измятого до состояния фарша, конечно, но, чтоб он сдох, Мугивару! Вот этого вот придурка с соломенной халапугой на башке в клетке рядом с собой! Да какого хуя?! Он что, больной?! Киду хотелось орать и материться, что он, безусловно, делал, но не в необходимом объёме. Мугивара всхрапнул, когда щёлкнул замок камеры и дежурный поспешно свалил, чувствуя настроение Кида. «Не повторяй моих ошибок», — резче прозвучало в голове, и Кид, поджав дрожащую губу, отвернулся в противоположный угол камеры. — Ты молодец. И пиздец тоже ты, — сказал он себе и тяжело вздохнул, смотря на стёртое в кровь запястье оставшейся руки. На минуту ему показалось, что голоса исчезли — Мугивара протянул что-то очень похожее на «Еда-а», и пустил слюни на пол. Кид, сатанея, скривился и заорал, чтобы этот придурок безмозглый наконец очухался и осознал весь пиздец своего положения! Но Луффи спал, и нутром Кид понимал, что хуй его добудиться. Не сейчас. Сейчас ему надо разобраться с голосом в своей голове. А он твердили одно и то же — немного насмешливо и искренне: «Из своего путешествия ты вернёшься совершенно другим человеком». Кид угрюмо оглянулся на Луффи и проклял его на всякий случай ещё раз. И ещё сотню раз. Наступила ночь. Ветер проникал сквозь щели, холодя кожу, а Кид сидел изваянием и впервые за много дней был тих и почему-то спокоен. Не возбуждён, растравлен до бешеной тишины, а близок к умиротворению. Нирване. Он не будет повторять чужих ошибок. Он наделает своих и ни о чём не пожалеет.