НОКТЮРН

Touch for pleasure, Search for pain In this world, now I am undying I unfurl my flag of nation helpless… David Usher. Black, black, heart

— Чего ты хочешь, Кадзу? — слова повисли, как облачко пара в предрассветном воздухе. Чего ты хочешь… Сделать? Чтобы я сделал? Не знаю, на что я рассчитываю, говоря это. Привычка, доведённая до рефлекса. Я и Укё. Ты так хочешь её вылечить. Или спасти? Если бы меня спросили, можешь ли ты вообще любить кого-то, я бы ответил: только её. Моя помощь тебе — желание не сгнить заживо в этом доме. Место, забытое временем. Я и этот дом. Я не страдаю, нет. Ну разве что иногда. От вещей, которые уже нельзя изменить. Впрочем, всё проходит, уплывает вместе с дымом твоих сигарет и моей трубки. Луна светит так, словно хочет свести с ума. Глупая, она не понимает, что это невозможно. Нельзя свести с ума того, кто уже безумен. А безумие имеет множество граней. «Ты думаешь, это сумасшествие? — часто говорит Укё. — А ведь может быть ещё хуже». Она ненавидит прикосновения. И я не знаю, как ей помочь, разве что просто оставаться рядом. — Чего ты хочешь? — слова-дыхание. — Услугу. У меня к тебе будет просьба, — будто мы оба не знаем, что ты ответишь. Фыркаю. Твои игры с шинигами. Они раздражают. Да, меня можно вывести из себя и легче, чем многие думают. Просто я стараюсь не демонстрировать эту свою сторону. — Что-то не так… Ория… — Ты можешь быть не столь беспечен. Можешь, но зачем, верно, Кадзу? Сакура роняет лепестки только, когда ты здесь. Её вместе с садом тоже забыло время. Вечноцветущий — иллюзия вечности. Пруд с золотыми рыбками доставляет массу удовольствий моей кошке. Журчание воды и стук бамбука. Узел мизухики, перевязывающего волосы, ослаб, и я чувствую, шнурок скользит по ним, совсем как это делает Укё. Она любит расчёсывать мои волосы. Ты смотришь на них, как на что-то диковинное, отдельное от меня. Изучающе. Мы молчим. Интересно, когда ты прикасаешься ко мне, ты думаешь о ней? — Мураки… У луны твой цвет. У тебя цвет клинка катаны. Мне нравятся такая параллель — в ней есть поэзия. Послевкусие — терпкое чайное и горькое от сигарет. Позади столик с раскиданными по нему учётными книгами и списками клиентов. Тами-сан будет недовольна, не в первый раз конечно. Я опять забросил дела. Хаори с шорохом опускается на слегка похрустывающие под ногами татами. Лишь первый слой, а дальше… По тёмно-синему ночному шёлку летят журавли. Чуть ниже — цветущая слива и река. Но покровы лгут. И оби больше не затянут. Настоящий я? А настоящий ты? Я закрываю глаза и улыбаюсь. Ты тоже. Лис, перехитривший даже себя? Колдун в ловушке собственных чар? Самообмануты? Возможно. Тебе ведь не нужно приглашение, а я не закрываю дверей. Хотя иногда тебя очень хочется выгнать пинками, впрочем, мы сейчас не об этом. Мы об изменяющемся и вечном, о путях, о последних покровах. Только так можно узнать о человеке больше, чем он когда-либо расскажет. Слушать дыхание. Чувствовать бушующую, почти бесконтрольную силу. В себе. В тебе. Вокруг. — Ория… Луна огорчена и прячется за старым выцветшим веером. Она проиграла. А я хочу дождь. Шум, шлепки капель по дощатому полу, прилипшие к нему листья момидзи. Не сезон. Знаю, но в такие минуты приходят странные желания. Рука задерживается на волосах чуть дольше обычного. На мгновение ты утыкаешься лбом мне в плечо. Кадзу?.. Я остаюсь, ты уходишь. Всё по-прежнему. И ни следа? Ни намёка? Ничего? Я улыбаюсь, выпуская колечки сладковатого дыма. Пепел на веранде. Мизухики, подаренное Укё. Лучше так. Я ни о чём не жалею.