Humanum est

Обсуждать надо часто, решать – однажды. Ночь сгустилась за окнами, облепила стёкла, сквозь приоткрытую форточку проскользнула в комнату и незаметно растворилась в воздухе. Тёплый свет настольной лампы первое время отгонял её, вынуждал боязливо прятаться по углам и щелям, но вот последняя страница параграфа была дочитана, последняя строчка задания – дописана, и негромкий щелчок выключателя ознаменовал воцарение тьмы. Бросив вещи, как лежали, одинокий обитатель квартирки стянул с себя домашнюю одежду и повалился на незаправленную постель. Очень хотелось уснуть поскорее, в этот краткий промежуток времени между окончанием дневных житейских тревог и подступлением полуночных размышлений о «самом главном». Если не успеть, если позволить мыслям пуститься по извилистым дорожкам воспоминаний, сожалений, стыда за поступки прошлого, то бессонница снова одержит верх, сдавит горло, обожжёт глаза и примется выгрызать сердце. Джулиан очень старался уснуть. Но шла минута, вторая, десятая, а разум его не прекращал беспокойной деятельности. И постепенно подбирался к опасной теме, касаться которой было категорически запрещено. Раз уж взялся думать, пусть лучше думает о грядущем проекте, для которого ещё бы напарника найти. Или о том, куда пойти с ребятами на выходных. Или о планах на летние каникулы, когда он наконец повидается с семьёй. Только не о… С тяжёлым вздохом Джулиан перевернулся набок и бессильно ткнулся в подушку. Ладно. Это было бесполезно. Яркие образы навязчиво лезли в голову, перемежались с отстранёнными размышлениями и наконец вытесняли их. Значит, они с профессором… переспали? Это можно было так назвать? Или нет? Что вообще это, чёрт возьми, было? И как влияло на дальнейшее его, Джулиана, существование? Они ведь… просто сделали это. Не сказав друг другу ни слова, разойдясь так же, как расходились после пар. Так что теперь было между ними? Джулиан вытащил подушку из-под головы и обхватил её всеми конечностями. Слепая стена, на которую он столь пристально смотрел, ответов на вопросы не давала. Нехорошо. Надо было спать, надо было заботиться о делах насущных, а не забивать голову всякой неразрешимой ерундой. Но неразрешимая ерунда, увы, всё-таки составляла некоторую часть этих самых насущных дел. Через три дня пара с Вальдемаром. Как Джулиан будет смотреть ему в глаза? Как он будет смотреть в глаза одногруппникам? Наверняка ведь в его адрес теперь посыплются гораздо более двусмысленные шуточки, а он не найдёт в себе сил сохранять лицо, и тогда все догадаются о том, что произошло, и он сгорит от стыда, и, и, и… Осознание обрушилось на Джулиана внезапно, так внезапно, что он даже оторвался от подушки и перекатился на спину. Какого чёрта он так переживал из-за слухов, если уже давно сам распускал куда менее безобидные? Нет, это последнее, о чём он должен был волноваться. Наоборот, его затянувшаяся ложь наконец приобрела правдивую основу. Если Вальдемар возьмётся язвить или бросать на него чересчур жгучие взгляды, это только подтвердит его легенду. Пусть по сравнению с красочными байками их действительная близость была довольно прозаичной, этого вполне хватило бы жадным до курьёзностей слушателям. Так значит, не было причин переживать из-за этого? Из-за этого – не было. Но Вальдемар… с ним всё обстояло сложнее. Следовало расставить все точки над «i», только вот что говорить, Джулиан положительно не знал. И желал ли профессор вообще вспоминать о случившемся – тоже. Если бы для него это что-нибудь значило, он бы наверняка не стал невозмутимо покидать кабинет, точно ничего не случилось. Наконец, почему он вообще проявил инициативу? Почему позволил? Разве Джулиан был ему симпатичен? Что, в конце концов, творилось в его непостижимом разуме? Потолок тоже остался безучастен к волнующим Джулиана мыслям. Спросить совета было не у кого, и оставалось только ждать дальнейшего развития событий. Как же томительно ждать! Как мучительно воображать себе сцены разговоров, как страшно доводить их до логического конца, как больно… И Джулиан уснул прямо на обрывке драматичной кульминации своего судьбоносного объяснения с профессором. * * * Однажды он перестанет опаздывать. Он клянётся себе, однажды он научится вставать вовремя, собираться заранее, вносить расписание транспорта в свои расчёты и приходить в университет до начала занятий. Он клянётся. Он клялся уже сотни тысяч раз. И сегодня вновь задыхался, бегом пересекая трассу на пути к гостеприимно закрытым дверям. Одно было хорошо: самобичевание отвлекало от действительно важных проблем. Которые, впрочем, с готовностью встретили его за кафедрой в кабинете, едва он притормозил у порога и сфокусировал взгляд. Вальдемар демонстративно поднял руку с часами и объявил: – Быстро вы. Пять минут, двадцать две секунды ров-но. Джулиан выдохнул и позволил себе виноватую улыбку. – Но бывало и быстрее, – безжалостно заключил Вальдемар. – Садитесь, садитесь, в ногах правды нет. В ваших так точно. Долгожданный удар… миновал. Профессор не стал тратить время на излишнее ехидство и как ни в чём не бывало вернулся к прерванной перекличке. Это выходило за всякие рамки, это никак не укладывалось в голове, совершенно не соответствовало тому, как рисовало встречу воображение. Сбитый с толку Джулиан заторможенно шагнул в кабинет и поднялся к своему месту. На приветствие Феликса только кивнул, не сводя глаз с Вальдемара, и опомнился, лишь когда получил слабый тычок под рёбра. – Эй, умник, тетрадь хоть достань. – А, ой, – он рассеянно полез в сумку, выудил первую попавшуюся стопку и пристроил на столе. Феликс качнул головой, бросив полный сомнения взгляд на учебник философии, но мучить расспросами не стал. Между тем Вальдемар покончил с проверкой присутствующих, зашуршал страницами блокнота и обратился к залу: – Ну, раз все в сборе, начнём с традиционного расстрела у стены. Кто у нас нынче враг народа? – его палец прошёлся по строчкам. – Деворак. Джулиан вздрогнул. – С домашним заданием разобрались? – Н… нет, – выдавил он, а сам подумал: «Ну вот, началось». – Понятно, – задумчиво протянул Вальдемар. – А кто разобрался? Несколько рук взметнулось синхронно испуганно, и избранный доброволец, уже жалея о чрезмерной смелости, поплёлся к доске. Джулиан потерянно взглянул на профессора. Вот так… просто? Без сотни-другой колкостей? Разве это не была попытка вызвать его на прилюдное выяснение отношений? – Времени мало, мои хорошие, тема большая, – в ответ на незаданные вопросы произнёс Вальдемар. – Пусть наш волонтёр быстренько объяснит, как, что и почему у него получилось, и мы сразу двинемся дальше. Сегодня не до кровавых репрессий. Вот оно как. Джулиан неуверенно позволил себе расслабиться, но глаз с профессора не свёл. Всё пытался выявить малейшие изменения в его жестах, в выражении его лица, в тоне голоса. Всё как будто бы оставалось прежним, едва ли кто-то из студентов заподозрил неладное. Столь же невозмутимый, столь же насмешливый, столь же отстранённый – Вальдемар внимательно слушал полууверенную речь отвечающего, иногда кивал, иногда с сомнением склонял голову набок, но комментарии берёг напоследок. Ему даже не приходилось делать пометки, он и так прекрасно запоминал каждую неточность и уж тем более каждую ошибку. Стоял, облокотившись на кафедру, удивительно тонкий, удивительно завораживающий. С такого бы наброски делать… Вальдемар вдруг повернулся к аудитории, перехватил этот взгляд, сощурился. – Вы не на меня смотрите, Деворак, а на доску, – хмыкнул он. – Это для вас, между прочим, и объясняют, чтоб вы потом после пар ко мне не таскались с вопросами, сколь бы нескромными они ни были. Джулиан пристыженно уткнулся в парту, но долго так просидеть не смог и снова украдкой поднял глаза – не на доску. Пара тянулась мучительно медленно: не так медленно, впрочем, как когда отвечать вызывали его, Джулиана, но куда более мучительно. Нет, Вальдемар не игнорировал его. Он обращался к нему не чаще и не реже, чем обычно, шутил не безобиднее, не двусмысленнее. Но что-то в его поведении всё-таки задевало. Пожалуй, именно эта обыденность. Быть может, разговор ждал их после занятия? Однако когда стрелка часов пересекла финишную черту и студенты торопливо засобирались в надежде опередить друг друга в очереди в столовой, Вальдемар преспокойно вернулся к своему столу и взялся перекладывать бумаги. Никакого «А вас, Штирлитц» за его привычным прощанием не последовало. Окончательно сбитый с толку Джулиан заторможенно собрал вещи и даже задержался ещё немного, пропуская одногруппников, но профессор так и не поднял на него взгляд. И в этом не было никакой демонстративности. Он просто был «катастрофически занят», как и всегда на переменах. Спускаясь к двери, Джулиан до последнего надеялся, что его окликнут. Придерутся к какой-нибудь мелочи, попросят помочь, пригласят зайти после пар. Но вот порог остался позади, а Вальдемар так и не оторвался от своих записей. Что это могло значить? – Явился – не запылился! – едва он вступил в коридор, Люцио незамедлительно повис на его плече. – Что ты, Джулиан, не весел, что ты голову повесил? Выше нос – ать! – он больно цапнул его за подбородок и отдёрнул руку. – Саечку за упадок духа! Ать! – прежде, чем Джулиан успел сообразить, он проделал это снова. – Саечку за невежливость: надо говорить «спасибо»! – Что за детский сад, – буркнул тот, хлопнув его по ладони. – Посмотрите-ка! – расхохотался Люцио. – Папочка Джулс сейчас нас всех в угол поставит и а-та-та сделает! Нет, ну правда, чё с тобой такое? – он обнял его крепче и свесился в попытке заглянуть в глаза. – Вроде не бухали вчера, чтоб ты с похмелки помирал… Поссорился, что ль, с кем? Ты скажи, если это Альназар – так я ему рожу его смазливую… – Это не Азра, – вздохнул Джулиан. – И вообще… ни с кем я не ссорился. – Ага, «не Азра» – а кто? – не унимался тот. – Терпеть не могу, когда ты такой. Или давай личико попроще, или выкладывай. – Люцио, у меня всё… – Вальдемар? На мгновение между ними воцарилась тишина. Джулиан поднял на Люцио оторопелый взор, тут же отвёл глаза – и выдал себя с головой. – Я-ясно, – заключил его неуёмный товарищ. – Кончились хихоньки-хахоньки. А с виду и не скажешь, что повздорили. Ну и какая кошка рискнула между вами пробежать? – Я не… ох, послушай! – Джулиан умоляюще сжал его плечо. – Я просто накручиваю себя, честное слово. Мы действительно не ругались. Нам и не с чего. – Милые бранятся – только тешатся, – протянул Люцио, понимающе улыбаясь. – Правда, сейчас, конечно, период не лучший: День всех влюблённых на носу, не дело это. Хотя… слушай, я же никогда тебя не спрашивал! У вас с профессором как, прям отноше-е-ения или чисто секс в образовательных целях? Джулиан открыл рот, чтобы ответить. И закрыл. Вопрос оказался на засыпку – и он благополучно засыпался. Вообще-то он никогда не предполагал, что слушателям будут интересны какие-либо подробности, кроме интимных. Хотя ему частенько снились невинные сны о нежных разговорах и совместных прогулках, их он в свои рассказы не включал. И, чёрт возьми, ведь он был искренне уверен, что по легенде они с профессором «встречались» в самом классическом смысле слова. Он как-то и не задумывался о других вариантах. – У нас… эм… – он отчаянно забегал глазами. – У нас… – Та-а-ак, – протянул Люцио, расплываясь в снисходительной ухмылке. – Понимаю. – Я не… это не… – Значит, свободные половозрелые отношения без соплей в сахаре. – Н-ну… – И профессор ими полностью доволен и дальше заходить не спешит. – Люцио! – А твоя нежная душа требует сердечной близости и взаимопонимания, а потом гнездо, борщи и детишек – интересно, кто от кого. – Откуда ты всё знаешь? Джулиан возмущённо взглянул на него, и тот не удержался от смеха. – На твоих щах написано. Слушай, ну, коль всё так несложно… – Несложно?! – Да ты не перебивай давай. Коль всё так несложно, так ты пойди да скажи ему, что тебе романтики в жизни не хватает. Вон, праздник будет, позови его куда-нибудь, не знаю, впарь ему печенья, конфеты, молочные всякие масла, букет из человеческих конечностей… Что он там у тебя любит? – Вот тебе смешно! – Джулиан с укором склонил голову. – Я же ни черта в этом не смыслю! Я… и знаю-то его плохо. Я не представляю, что он любит, чем увлекается – ну, кроме науки, разумеется. И последнее, что я знаю – это как к нему подкатить. – Вот проблемы-то тоже! – фыркнул Люцио. – То есть, как соблазнить его, ты у нас догадался, а как отношения формализовать, ты не представляешь? Хотя твоя правда, наш упырь к сантиментам, судя по всему, не склонен. Ты на него посмотри: он же машина, компьютер, искусственный интеллект! – Люцио, ты не помогаешь! – А ты моей помощи, что ли, просишь? – Ну, – Джулиан потупил взор, – у тебя опыта побольше будет. – Господи, какой там опыт! Подошёл, взял за руку, уверенно сказал: «Промфессорм, ам-м в-вот, вы мне оченьм нрамвитесь», – Люцио ловко увернулся от занесённого кулака и со смехом закончил: – Да ладно, ладно, я ж серьёзно! Ничего в этом сложного нет, но если тебе необходимо моё экспертное мнение – что ж, я весь к твоим услугам. Пойдём сегодня после пар по центру прошвырнёмся, подберём ему что-нибудь и тебя уму-разуму научим. – Люцио, где тебя носит?! В столовку идёшь? – неожиданный возглас донёсся откуда-то с лестницы, и группка студентов нетерпеливо замахала руками. Тот нехотя отлип от Джулиана и виновато повёл плечами. Потом опять обернулся. – Ты с нами? – Я… я н-нет, наверное… – рассеянно отозвался тот. – Ну как знаешь! Итак, после пар? – После пар. И Люцио, улыбаясь до ушей, направился к ожидавшим его приятелям. Джулиан остался стоять, переваривая информацию. Всё стало предельно ясно. Вальдемар его не понял. Вальдемар счёл его поведение – «взгляды, румянец, учащённое дыхание…» – не более чем проявлением желания. Он не думал о возвышенных чувствах, а Джулиан так и не признался ему прямо. Разумеется, в таком случае их маленькая игра никого ни к чему не обязывала. Профессор, придерживаясь, вероятно, прогрессивных взглядов, просто ответил на его влечение, позволил им обоим получить удовольствие и не испытывал по этому поводу никакого раскаяния. И главное, не подозревал, что для Джулиана их близость значила куда больше. С этим действительно надо было что-то делать. И если Люцио взялся руководить парадом – что ж, тем лучше. А Люцио взялся всерьёз. Первым делом он потащил незадачливого Ромео в торговый центр и после получаса почти слёзных молений всё-таки отбросил идею завернуть в блестящую обёртку что-нибудь из арсенала секс-шопа. – Ты не понимаешь, дружище, – твердил он, уводя пылающего (от гнева ли, от смущения ли?) Джулиана прочь от манящих дверей, – такой шанс не только впечатлить выбором, но и разнообразить вашу интимную жизнь… – У него и так всё есть, – упрямо повторял тот, но Люцио был уверен: бесконечность не предел. Впрочем, он согласился обратить свой взор на более тривиальные вещи, и вердикт его был следующим. Цветы он отверг сразу – «сам та ещё венерина мухоловка, пусть ходит фотосинтезирует без конкурентов»; за предложение подарить набор браслетиков на рога он тут же схлопотал под рёбра; лезть в тонкости профессиональных предпочтений он поостерёгся: суммарно их с Джулианом знания о хирургии сводились к названию учебника; на вопрос о том, пьёт ли профессор, ответ он получил невразумительный и от мысли отказался. А потому в качестве самого оптимального варианта были предложены дорогие сладости. – С чего ты взял, что он ест сладкое? – спросил Джулиан, в нерешительности разглядывая уходящие под потолок полки с лакомствами. Люцио обернулся к нему с озабоченным видом. – Джулс, – сказал он серьёзно, – ты действительно такой рассеянный, даже когда дело касается суженого-ряженого? Уловив полное недоумение в ответном взгляде, он только вздохнул и добавил: – У него же на столе вечно по четыре пустые коробки валяется и ещё штуки две недоеденные. Да, на парах он не жуёт, но на переменах вечно сидит, одной рукой бумажки марает, другой работы проверяет, а третьей шоколадками закидывается – мозговую деятельность, видать, стимулирует. Правда, что ли, не замечал? К своему стыду, Джулиан вынужден был признать, что не замечал. Люцио снисходительно похлопал его по плечу и выбрал коробку конфет. Ассорти, чтобы не прогадать – потому что вот уж к чему он сам не приглядывался, так это к маркам на обёртках. На том и сошлись. Задумчиво прогулялись по оставшимся этажам, опустошили закрома кафетерия и заключили, что для решения столь деликатных проблем в ресторанном дворике было людновато и шумновато. До дома Джулиана было ближе, а потому вскоре газировка сменилась чёрным чаем, ведро жареной картошки – тарелкой с печеньем, а пластмассовые стулья – ветхими табуретками в уютной кухне. – Ну вот что я тебе скажу, – вещал Люцио, покачиваясь туда-обратно. – Во-первых, зря ты так загоняешься из-за того, что он препод. Западать на постарше не зазорно. Хочешь знать моё мнение, я бы, будь моя воля, подкатил к Сатринаве! – К Назали-то? – Джулиан аж чаем поперхнулся. – Бери выше! – вскинул голову тот. – К ректору. А что? Нодди наша вполне себе хорошенькая! Фигурка вон какая… – Хоть щас в анатомический театр! – Это твоего яхонтового в анатомический театр – да он оттуда и не вылезает. Нет, ректор весьма ничего, да и характер у неё есть… Одевается, опять же – ух! В общем, не женщина – мечта, я тебе говорю! Только вот сидит в своих кабинетах, на конференциях одних и появляется, чтоб её! Так это я всё к чему… – Люцио отхлебнул из кружки. – Любви все возрасты покорны, включая тыщу лет и старше. – Очень смешно… – Смешно. Короче, нет никакой разницы между тем, кому ты идёшь в нежных чувствах признаваться. А опыт такой у тебя уже есть. Вы ж с Азрой чуть ли не полгода провстречались… Он осёкся, уловив резкую перемену в выражении лица собеседника. С удивительной скоростью улыбка превратилась в гримасу боли, и Джулиан опустил голову, прикрыв глаза рукой. Даже свет в кухне как будто стал тусклее, а краски вокруг мгновенно выцвели. Люцио встревоженно вскочил. – Эй! Эй-эй-эй! – он схватил товарища за плечи и легонько встряхнул. – Ну что ты как я не знаю! Что было, то было – сейчас-то у тебя другая жизнь! Джулс, да послушай ты… На то, чтобы вывести его из спонтанного упадка духа, ушло не меньше получаса. Благо, Люцио отличался завидным упорством и умением как рушить, так и склеивать всё одной фразой. Оторвав от сердца и насильно скормив другу оставшееся печенье, он наконец удовлетворился результатом и уселся напротив уже вполне бодрого и относительно весёлого Джулиана, а не бледного призрака его несбывшихся надежд. – Вот, теперь ты на себя похож, – сказал Люцио. – Распустил тут нюни – видали! Давай-ка, это, лучше подумай, как будешь профессору в любви признаваться. Лично я предлагаю серенадой под окнами. Как там… – он вскинул руку к груди и с выражением заголосил: – За тебя калым отдам, душу дьяволу продам… Джулиан слабо фыркнул, затем неудержимо расхохотался и окончательно пришёл в себя. – Ладно, а если серьёзно, – Люцио обвёл глазами потолок, – ты просто должен подойти и сказать. С учётом, что вы уже так давно кровать и не только делите, это не должно быть для него сюрпризом. Тот прикусил губу. Сознаваться в своей маленькой лжи он не собирался, но проблему-то это не решало. – Ох, Люци! – вздохнул он. – Вальдемару, ты сам говорил, романтические чувства чужды. Я просто… я не представляю, как объяснить ему… Мне кажется, он не поймёт. – А ты, короче, – Люцио снова поднялся и решительным шагом направился к нему, – подойди, когда он будет сидеть один после пар. Руку вот так вот на бумажки его – шарах! Он демонстративно опёрся на стол, зажав Джулиана в угол. – Личико – цап! Затем ухватил его за подбородок и наклонился непозволительно низко. – И в самые губы: профессор, я вас люблю… Под возмущённые восклицания вспыхнувшего товарища он с видом победителя вернулся на место и без всякого интереса пропустил мимо ушей тираду на тему, почему так с одногруппниками делать можно, а с профессурой нельзя. – И… и вообще! – добавил Джулиан. – Я же словами это… н-не смогу! – В смысле? – Я… видишь ли, когда я думаю о том, как стою перед ним, вручаю подарок и произношу это вслух… Я не справлюсь. Я… запутаюсь в словах, скажу что-нибудь не то, я… – Ясно всё с тобой, – вздохнул Люцио. – Тогда выход только один. – Какой? – насторожился Джулиан. – Тащи бумагу. Традиция дарить на День влюблённых открытки с признаниями для Джулиана оказалась той самой пресловутой спасительной соломинкой. Написанному пером не был страшен не только топор, но и пронзительный взгляд профессорских глаз. Если осторожно пристроить подарок с запиской на столе и смыться, пока аудитория пуста, то не придётся заливаться ни краской, ни слезами после неминуемого жестокого отказа. Что за этим последует отказ, Джулиан даже не сомневался. Это, впрочем, не помешало ему с готовностью взяться за ручку – и беспомощно ткнуть кончиком в пустой лист. – А чё писать-то? – Ну как чё? – Люцио удивлённо поднял на него взгляд. – Чё ты ему сказать хотел? – Н-не знаю, – признался тот. – Не могу же я ему сопливую оду на восьми страницах предоставить! А в голове именно это. – Гений мысли! Отец везувийской словесности! Ладно, горе моё, я продиктую. Давай: я к вам пишу – чего же боле? Что я могу ещё сказать? – Спасибо! – Теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать, – нараспев закончил Люцио. Ему бы всё смеяться! А вот Джулиан был уверен, что кроме «презренья» нечего ему было ждать от неприступного профессора. – Всё-всё, работаем, – объявил Люцио. И дело пошло. Они исписали с десяток листов, поназачёркивали, понаподчёркивали, понаисправляли. Но так и не смогли прийти к чему-то единому, стройному и внятному. Прошерстили весь интернет в поисках красивого шаблона, наконец остановились на одном – и тут Джулиан вспомнил, что именно его в своё время аккуратно выводил на открытке Азре. На этот раз с приступом тоски справились быстрее и продолжили напряжённо сплетать слова в строчки. В конечном итоге у них осталось четыре совершенно разных варианта, и Люцио заявил, что отныне выбор стоял за Джулианом. Всё-таки это было его любовное приключение, и решать следовало ему самому. Перечитает, допишет, доработает. А потом только на чистовик перенести и тайком в аудиторию протащить. – Ну, совет в том, как вам опосля провести ночь, тебе вряд ли нужен, – подмигнул Люцио, натягивая куртку. – Держу за тебя все кулачки, какие есть, друже. – Спасибо, – слабо улыбнулся Джулиан. – Ищи моё имя в ближайшем некрологе. – Да ладно, в морге на практике увидимся, – хихикнул тот. – Лёжа на столе расскажешь, как всё прошло. И, салютовав на прощание, он выскользнул за дверь, а покинутый хозяин дома отправился корпеть над бумагами. В одиночестве активно отгоняемые мысли с особенной кровожадностью набросились на него. Стоило ли вообще писать о своих чувствах? Ведь профессор наверняка не просто отвергнет его, но навсегда изменит своё к нему отношение. Непременно решит, что любовь Джулиан себе выдумал после их спонтанного сближения, посмеётся над ним и попросит больше не донимать своими нелепыми фантазиями. Посоветует в качестве альтернативы направить нежную страсть на его предмет – чтобы не тратить впустую. Так, глядишь, выйдет из него толк. Такой настрой сочинению письма не способствовал. Джулиан почти готов был отказаться от безумной идеи и оставить всё как есть. В конце концов, что мешает ему любить Вальдемара тайно, на расстоянии, не навязываясь и храня в сердце воспоминания о сокровенном? Разве им обоим не будет легче? Разве имел Джулиан право заявлять о своих чувствах? Он вырвал очередной осквернённый лист и решительно смял его. Помедлил. Разгладил. Снова смял. Снова разгладил. Снова смял, но теперь бессильно, бросил это дело и поднялся из-за стола. Всё это блажь, всё это ерунда и детские игрушки. Он не станет маяться дурью, а лучше пойдёт спать, перечеркнёт ещё один день до знаменательной даты. И дату эту тоже вскоре перечеркнёт, благополучно отбросив безрассудные планы. И он действительно отправился спать. Но на следующее утро проснулся в совершенной уверенности, что признаться необходимо. Устно. И в центре пустой открытки вывел лишь лаконичное «Я действительно Вас люблю». * * * Дорога до университета впервые показалась Джулиану чересчур короткой. На занятие, впрочем, он снова опоздал, но он в кои-то веки и не торопился. Напротив, всеми силами старался отсрочить свою кончину. Флегматичный преподаватель не обратил на его несвоевременное появление никакого внимания, и Джулиан беспрепятственно проскользнул за дальнюю парту, намеренно проигнорировав призывы одногруппников сесть рядом. Сегодня ему необходимо было побыть одному. Под монотонное бормотание лектора успокоить сердцебиение. В тысячный раз обдумать подготовленную речь – которую он непременно забудет, едва столкнётся взглядом с прикрытыми алыми глазами. Феликса в аудитории не оказалось (О, ему было с кем провести День влюблённых!), и Джулиан счёл это за благо. Говорить о своих планах он не хотел даже друзьям, а выдумывать объяснение своему волнению было совершенно не с руки. Утвердившись в том, что предмет лекции не требовал немедленного вникания, он окончательно погрузился в свои спутанные мысли. Нервы его были на пределе, и он беспокойно покручивал ручку в пальцах и качал ногой. Уже успел бы получить от Феликса нагоняй. Однако в данную минуту ему было просто необходимо делать хоть что-то, чтобы заглушать внутренний крик. Две пары. Ещё две пары, одну из которых он проведёт в пустом коридоре, насилу вливая в себя приторный автоматный кофе. Лучше бы снова в подсобке, конечно. Джулиан криво ухмыльнулся. Надо выгадать время. Появиться у кабинета, когда однокашников там уже не будет. И всё-таки попытаться застать профессора за сборами, а не на пороге. И чтобы обязательно никто не зашёл за документами, контрольными, консультацией… Проще сказать, чем сделать. Однако мучительные часы миновали – и Джулиан обнаружил себя перед приоткрытой дверью неловко переминающимся с ноги на ногу и едва справляющимся с желанием дать дёру. Он ещё раз легонько хлопнул по сумке: молния была заранее расстёгнута, и под откидным клапаном прощупывалась аккуратно пристроенная среди тетрадей коробка. Итак, всё на месте. Вдох-выдох. Пальцы потянулись ослабить и без того распахнутый воротник, и Джулиан с неудовольствием отметил, что руки его были безнадёжно влажными и пугающе холодными. Он неуклюже вытер их о джинсы, поправил сумку на плече – и бросился со скалы головой вниз. Дверь растворилась бесшумно, но Вальдемар немедленно поднял взгляд от бумаг. Напрочь отсутствующее чувство времени на этот раз Джулиана не подвело: профессор был один и явно не спешил покидать кабинет. Да и дела его, судя по всему, были не столь важными, чтобы немедленно отсылать посетителя прочь. Оставив чью-то раскрытую тетрадь, он откинулся в кресле и расплылся в приветливо-плотоядной улыбке. Оторвать от неё взор и заговорить оказалось не так-то просто. – Здравствуйте, – с заметным усилием произнёс Джулиан, несмело подступая ближе. Вероятно, вид его был столь красноречивым, что Вальдемар сделал выводы без подсказок и довольно прищурился. – В некоторых случаях вы удивительно пунктуальны, мой друг. У вас… всё-таки возникли вопросы, насколько я могу судить. Недостаточно общего характера, чтобы озвучивать их прилюдно. Что ж, я готов провести с вами личную беседу и разобрать всё столь тщательно, сколь потребуется. Глаза его сверкнули многозначительными искорками, но Джулиан был готов к атаке. Стало быть, профессор действительно решил, что им движет слепое желание. И отчего-то не был против такого положения вещей. О, какое ждало его разочарование! Собравшись с духом, Джулиан подавил подступающую панику и усмехнулся: – Нет… нет, я пришёл к вам… не совсем за этим. – Не совсем? – Вальдемар с интересом склонил голову набок. – Я… видите ли… я мог бы выбрать любой другой день... Неделю, месяц назад. Или, наоборот, как-нибудь потом. Но я подумал… словом… – Джулиан замялся, торопливо полез в сумку и наконец извлёк завёрнутую в тёмно-красную бумагу коробку. – Э-это вам, кстати. Тот неторопливо принял дар и осторожно покрутил в руках. – Чем я обязан такому вниманию? – полюбопытствовал он, разглядывая неумело заклеенные уголки обёртки. Джулиан почувствовал, что его стремительное падение вот-вот окончится ударом о скалы. – Я должен вам признаться, профессор. Он наконец рискнул поднять на Вальдемара глаза. Беспомощная улыбка отразилась на его безнадёжно пунцовом лице. Он прекрасно знал, как глупо выглядел сейчас – смущённый до подступающих слёз, испуганный до дрожи в пальцах, маленький и жалкий, с открытой нараспашку душой. – Я слишком давно вас люблю. На невыносимо долгое мгновение он был уверен, что так и не произнёс этого вслух. Услышал ли он собственный голос? Или просто громко подумал? Но затем губы Вальдемара сложились в удивлённое «о!», и Джулиан почувствовал, как разбился об остроконечный утёс. – Я… сказал это? – истерические нотки всё-таки прорвались сквозь мнимую решительность. – Я д-действительно… сказал это? – Вы сказали, – подтвердил Вальдемар. – Но… – Ох я… я до последнего был уверен, что, эм, н-не справлюсь, – Джулиан окончательно потерял контроль над собой, взъерошил волосы обеими руками и сбивчиво затараторил, намереваясь вложить все свои чувства в один выдох: – Что ж… Теперь вы знаете. Я п-просто… я подумал, что между нами произошло н-недопонимание. Что вы сочли моё… мой поступок, н-ну, тогда, проявлением влечения. И я понимаю, что вы, наверное, и сейчас решите, что это всё наивные фантазии, вызванные нашей… близостью, но… Я люблю вас гораздо дольше этой несчастной недели, и я… для меня это было… последней каплей. И он столь же резко замолк, уставившись на побитые носки своих кед. Всё лучше, чем глядеть на наверняка искажённое гримасой презрения лицо профессора. – Признаться, я не ожидал услышать это от вас, – голос его, однако, прозвучал удивительно спокойно. – Стало быть, вы меня… любите. Как занимательно. Но что же вы хотите от меня? – Я… – Джулиан решил, что терять больше нечего. – Я х-хотел бы предложить вам встречаться. Но я понимаю ваш отказ и не навязываюсь, просто говорю… – Я вам ещё не отказал, – мягко усмехнулся Вальдемар. – Но ведь у вас наверняка уже кто-то есть! – Почему вы так решили? – Потому что вы же такой привлекательный! – Джулиан выпалил это быстрее, чем подумал, а когда осознал смысл собственных слов, окончательно растерял остатки самообладания. Ответом ему был удивлённый негромкий смех. – Знаете, Деворак, – Вальдемар поднялся, – люди… нечасто говорят мне подобные вещи. Я польщён. Джулиан услышал, как зашуршали сдвинутые бумаги, как коробка тихонько стукнулась о столешницу, скрипнуло, отъезжая, кресло и наконец застучали каблуки. Профессор двинулся кругом кафедры к нему навстречу, и вновь отчаянно захотелось провалиться сквозь землю или хотя бы метнуться к двери, но бежать было поздно. Вальдемар остановился совсем рядом, его особый нечеловеческий запах снова расплылся в воздухе, заполнил лёгкие, растворил все мысли. Джулиан продолжал молчать, изо всех сил стараясь хотя бы не кусать губы. Не дождавшись продолжения диалога, профессор сжалился. – Итак, вы предлагаете нам начать отношения? – произнёс он, улыбаясь краешком губ. – Лично я не вижу этому препятствий. Если их видите вы, то к чему было так откровенничать? Сперва Джулиан даже не понял, что ему сказали. Но как только осознание просочилось в его разум, голос окончательно предал его. И всё-таки он в неверии поднял голову и прошептал, глядя на Вальдемара во все глаза: – Это значит… «да»? – Положим, – улыбнулся тот. – То есть, мы теперь… – Как вы выразились, «встречаемся». Джулиан уронил лицо в ладони и забормотал что-то бессвязно-влюблённое. Вальдемар смотрел на него почти умилённо – если в его понимании вообще существовала такая категория, – и терпеливо ждал. Тоже несколько по-змеиному, но на этот раз жертву не нужно было ни запугивать, ни гипнотизировать. Она себя сама успела и запугать, и загипнотизировать. Интересно, чем именно была забита её кудрявая голова? Явно ведь не целомудренными мечтами о том, как они с профессором совместными научными проектами занимаются. Потому, вероятно, Джулиан и поддался так легко в прошлый раз. И конечно, явился за тем же теперь. Только сказать напрямую не решался, называл это глупым человеческим «встречаться», скрывал за тёмно-красной обёрткой излишней романтики настоящее вожделение. Зачем, если Вальдемар с пониманием относился к естественным потребностям? Ему не нужны были брачные пляски и распускание хвоста, чтобы согласиться, и Джулиану не стоило прилагать столько усилий. Пусть мальчик побережёт нервы и поймёт, что он может говорить о желании открыто – будь его пассия трижды профессор. – Всё это, конечно, замечательно, – произнёс он. – Но что прикажете с вами делать теперь? Я весь к вашим услугам, честное слово. Не стесняйтесь. Джулиан помедлил мгновение, глубоко вдохнул… – Поцелуйте меня. Всё-таки решил начать с малого? Вальдемар хмыкнул. Пусть так, не все человеческие особи раскрепощены и напористы, особенно в столь нежном возрасте. Если нужна прелюдия – будет прелюдия. И он ухватил Джулиана за подбородок, подался навстречу и поцеловал. Уверенно. Легко. Спокойно. Пускай поймёт, что в этом нет ничего особенного, и не мнётся. Вальдемар отстранился столь же непринуждённо, сколь начал поцелуй, и с любопытством взглянул на Джулиана. Взаимность не придала ему решительности? Следовало подталкивать активнее? Палец скользнул по щеке, по приоткрытым губам, остановился. Вальдемар прищурился, улыбка его стала красноречивее. – Только лишь? – теперь-то Джулиан поймёт. Но Джулиан не понял. Или… – Е-ещё раз, – выпалил он и тут же добавил тише: – Если м-можно… Или это и был предел его мечтаний. Вальдемар только усмехнулся снисходительно, но ничего не сказал. Вновь приблизился, запустил пальцы в непослушные кудри и приник к его губам. Глубже, жарче, настойчивее. Они стояли так долго, прижавшись друг к другу и не спеша прерывать поцелуй. Джулиан действительно осмелел: тянулся навстречу, осторожно поглаживал контур чужого лица, сжимал свободной рукой отворот халата. Не пускал, просил, требовал. И получал, что хотел, и пьянел от восторга и неверия. А за его спиной лучи заходящего солнца потоком вливались свозь окна и топили аудиторию в тягучем янтарном свете. И воздух наполнялся им и теплел, и время вязло и останавливалось в нём. И они с профессором, две крохотные фигурки в огромном пустом зале, казалось, навсегда застыли в объятиях друг друга.