Чик-чик

Это было изначально плохой идеей. Фэн Синь и не помнил, когда в последний раз так сумасбродничал: может, на первом курсе университета. Да, что-то подобное было тогда, какой-то худющий пацан в прокуренной квартирке выбривал ему виски. Тогда по полу перекатывались, звеня пузатыми боками и пуская во все стороны солнечных зайчиков в девять утра и в пять вечера, разные бутылки. Хорошо...было. А может, это была девушка, потому что в памяти остались только острые коленки – брадобрей пихался ими в бока, стоило чуть скривить спину – да ловкие руки с тонкими пальцами. Вздох. Конечно, можно уйти, но когда это побег от неприятного был лучшим решением проблемы? Только один раз, но об этом вспоминать даже не хочется. Дверь в подвал темная, в эдаком лофт-стиле, открывается бесшумно. Полумрак мягко хватает за плечи. Что за глупость: такие помещения лучше освещать, а не катать в тьму, разбавленную одной лампой. Фэн Синь вздрагивает – развязный голос откуда-то из кирпичного угла, где примостился стеклянный стол с кучей каких-то контейнеров для еды, неряшливым стопками бумаг и ярко-зеленым фриком. Который сидит, потряхивает гривой всевозможных зелёных, голубоватых и бирюзовых оттенков, жуёт что-то со смаком, щелкает лампочкой и лыбится: — К кому такая лапочка? Где-то за дверью, может в подсобке – шуршание. Был бы Фэн Синь моложе, съязвил бы в ответ что-нибудь нелестное, но нет, он же серьезнее, он же уже не совершает ошибок, ну точно же, ну… — К кому угодно, – как можно спокойнее парирует, – главное не к сумасшедшему любителю цветных волос. Мне подстричься. — Прекрасно, – усмехается как-то неприятно и гаденько. Оглядывается по сторонам, щурится и расцветает, как мясистый хищный цветок: — Эй! Фу Яо! Подсобка прекращает громыхать и чертыхаться. Фэн Синь, кажется, в отозвавшимся голосе слышит слишком много недовольства, перекрытого спокойствием, как корочкой льда. — Что? Отвянь, я занят. Зелёный вытягивается из-за стола, неестественно гнется и визгливенько, с нарочито слащавой интонацией отвечает: — Да, дорогуша, понимаю, сейчас у тебя необычайно важное занятие, кто, кроме тебя ещё наведёт чистоту в самом страшном и грязном углу этого места? Ты заботишься о нас, и о своем штрафе тоже, ведь у тебя целая половина оклада сейчас, и… Договорить не успевает, икает и тушуется – голос из подсобки недовольно материализуется перед столиком. — Ну? – гнет бровь, – я здесь. Даже Фэн Синю становится некомфортно от прямой спины и требовательного хриплого голоса. Как будто здесь не парикмахер – отчего-то хочется надеяться, что это именно парикмахер, а не мастер пирсинга или тату – а кто-то вроде ректора, которого в институте все боялись за дотошность и педантичность, а ещё – обожали молча, теша свои кинки или подражая. Но все это – в прошлом. — Ой, что ты сразу так? – вжимает голову в плечи зелёный, – я вот тебе клиента нашел, он без записи. — Пирсинг? Это теперь не ко мне. — Я что, похож на любителя протыкать себя? Или изгаляться над своими волосами, как подросток, выкрашивая их новым цветом каждый месяц? – Фэн Синю некомфортно, Фэн Синь начинает закипать и хочется побыстрее уйти от этих...этого фрика. Фу Яо вскидывает голову, цепляется взглядом за лицо, хмыкает чему-то своему, а потом кивает, приглашая за собой. Неприятный тип, но лучше чем первый – или так, по крайней мере, кажется, когда Фэн Синь понимает, что не споткнулся в полутьме переходов лишь благодаря руке Фу Яо, поддерживающей под локоть. Как только дорога светлеет, рука сама отдергивается. Фэн Синя усаживают в кресло, ловко накидывают покрывало, и встают за спиной. Теперь – лампы во весь потолок, широкие глади зеркал, натертых до блеска и ненавязчивая музыка. Теперь – можно мельком глянуть на парикмахера, на лице которого все то же самое недовольство, чуть размытое за стандартной улыбкой обслуживающего персонала. — Что именно желаете? Ох. Об этом надо было подумать заранее, но Фэн Синь не ожидал от себя, что всё-таки согласится на это. — Я...не знаю. Недовольное хмыканье и: — А задуматься заранее нельзя было? Фэн Синь огрызается, получает в ответ что-то о трате чужого времени и идиотах, "которые сами не знают, чего хотят, приходят, отдаются в руки мастеру, а потом ноют и жалуются, требуя компенсацию". — Я не такой – какая-то детская обида вырывается сама по себе. — Да ну? Если бы последние два месяца не неслись громадным всесокрушающим поездом, сколоченным из ошибок прошлого, прямо в лицо, забивая все душным дымом злости и горьких сожалений, то...да все равно бы Фэн Синь сказал то, что сказал – он всегда лез на рожон, не жалея себя. "Делай, что хочешь, а если приду возмущаться, заплачу сверху.". Руки, расчесывающие волосы, на секунду останавливаются, а потом с удвоенной силой ведут расчёской. — Какие-то 10% меня не интересуют. Оставь, подотрешь слёзки. — А если это будет месячный оклад? Теперь уже очередь клиента ухмыляться: от такого предложения отказываются только дураки. — Мне...плевать, но по рукам. Следующие сорок минут тратятся на попытку угадать, что же такое будет на голове, однако, аккуратные и мерные движения убаюкивают: чудится звон бутылок, неприкаянно катающихся по полу, а блики от ламп белесыми кроликами скачут по кругу. И нет ничего, кроме... да и не будет никогда. Разворачивают к зеркалу, показывают со всех сторон. Фэн Синь...удивлен: ему выбрили виски и затылок – просто и со вкусом, а не тот ужас, который успелся представиться. — Вау. Это выглядит красиво. Браво. — Минуту, – Фу Яо жужжит бритвенной машинкой у затылка, – теперь все. Показать? — Нет, уже пойду, – отмахивается Фэн Синь и чуть улыбается. Зелёный фрик безалаберно пересчитывает сдачу, все пялясь на Фэн Синя, и, наконец, не выдерживает: — Сцепился с нашей Золушкой, да? Смотри, как бы не нагадила. Находится благодушие не ответить. Следующие две недели проходят странно. То есть, причина удивлённых взглядов вроде бы понятна: Фэн Синь известен всем своей консервативностью, а тут сделал себе модную стрижку, да ещё и довольно экстремальную – примерно вот так видятся мысли других. Но...есть что-то ещё в этих стажерах, неловко прикрывающих кофейные рты на перерыве, если старший менеджер отдела – то бишь Фэн Синь – проходит рядом, в этом натянутом молчании курилки с другими главами отделов. — Ну? Фэн Синь морщится, старается не смотреть в сторону Се Ляня, который благоухает чем-то сладко-пудровым. Как будто в комнате полным-полно маленьких бабочек, засыпающих все пыльцой, от которой неприятно свербит в носу. Это все вина Хуа Чэна: как только Се Лянь благосклонно улыбнулся и согласился с тем, что Хуа-Хуа восхитительно красив и вообще хороший человек, так все и выдохнули. Потому что не заметить молчаливого обожания в свою сторону мог только Се Лянь. — Иди нахуй. Вот так, внезапно и без запинки. Где-то в мире какой-нибудь ангел падает от сердечного приступа замертво. Хочется попросить повтора фразы, так, чтоб потом хвастаться, что слышал, как Его Величество матерится. Полчаса было потрачено на уговоры: Се Лянь сдуру согласился помочь с проблемой, а потом мялся и не хотел говорить. Ну все. Приехали. — Так сложно было сказать сразу, да? – Фэн Синь не злится, просто...собирается с силами. — Я думал, ты знаешь, – конфузится собеседник, – ты так спокойно зацеплял волосы, выставляя на показ...это, у зеркала поправлял прическу. Куда ты? — В парикмахерскую. Улицу прошивает мелкий дождь, очертания и огни расплываются, а ветер яростными четкими порывами подгоняет в спину. Как будто торопит. Дверь распахивается – человек успевает моментально перетечь в сторону и резануть воздух грубым окриком. — Прошу прощения. Мне… — На стрижку? – сипло перебивает мужчина. Поправляет маску. Откашливается. — Мне бы к Фу Яо. Если можно. Смешок. А потом: — Его нет, но я могу...помочь. Пойдёмте, но аккуратно, у нас свет отключили. И правда, вокруг кромешная тьма, а огонька на телефоне очередного парикмахера хватает чтоб только блекло очерчивать небольшой радиус. — Может, зайду попозже? – наверное, они уже закрываются. Наверное, с этим безобразием на голове может проходить ещё день. — Вы так спешили, что даже не можете отдышаться. Дел на пять минут. — Тогда давайте быстро. Прям очень. Щелкают ножницы. — Кто с вами так? — Да один ваш парикмахер, чтоб он подавился. Мерзкий спорщик. — Фу Яо? — Он самый. Сволочь. — Так он нужен был для мордобоя? — Нет. Долг отдать. Мы с ним поспорили, я проиграл. — О, – и длинная пауза за вдохом, – вот как. Но раз его нет, то можно забыть об этом. — Да ни разу. Щелкает в глубине комнат, и свет режет глаза. Парикмахер жмурится и отбрасывает назад рыжую челку – в отражении зеркала это выглядит красиво, чересчур красиво. Ослепляюще, чтоб его черт побрал. Можно ещё раз, пожалуйста? Потому что слишком уж похоже на то, что хочется забыть уже лет пять. Только когда вопрос "Что-то...ещё?", этот хриплый голос, нервный жест руки – когда все смешивается в одно из тех воспоминаний, которые остаются на всю жизнь как образчик чего-то прекрасного, встаёт в ряд с тем, студенческим, тогда привычный темп жизни спотыкается и уже больше не бежит ровно и размеренно. Наверное, Фэн Синь перенервничал, не выспался и вообще, сегодня просто день дурной, потому что как иначе объяснить то, что он почти в лицо кидает деньги, забывая о сдаче и выметается на улицу. С удовольствием принимает дождь кожей и прижимает руки к щекам. Они пылают: что-то странное происходит. Жарко. Теперь...домой? Нет никакого желания. Не после...этого. Медленно, чтоб не спугнуть тепло со щек, не отдать его холоду не только улицы, но и жизни, бредет по улицам. Вода размывает воздух, цветастые пятна неоновых вывесок разлиты и втоптаны в асфальт. Была девушка. Два года назад ушла, а только месяца четыре как Фэн Синь узнал, что ушла она ещё и с сыном, которого он никогда не видел, и, наверное, не увидит: мол, карьера была ему дороже семьи. Сама справится – сказала – уйди, генерал, не путайся под ногами. Он и не стал. А теперь все катится по наклонной и в бизнесе, и в жизни. Не сказать, что это кризис среднего возраста, до него ещё немного. Жизнь...выкинула кости, как заправский шулер, потрясла их перед этим в унизанных кольцами пальцах, и отманила удачу, умение смеяться и много чего еще. А ну-ка, как справишься? Он не справлялся. На затылке "нахуй" видоизменилось в "нахер". Фэн Синь отложил маленькое зеркальце и вцепился руками в мраморные бортики раковины. Хорошо. Ладно. Да кто может назвать это "положительным моментом в жизни, уроком на будущее"? Се Лянь смог. А потом внимательно так расспросил о виновнике. Фэн Синь ничего не понимал. Грыз колпачок от ручки. Отодвигал стопки срочных бумаг. Через плечо отмахивался от друга, который спрашивал о всякой ерунде вроде университета и бывших одногруппниках. О чувстве вины. Об абстрактных понятиях времени. О бесячих людях — человеке — из прошлого, которое давно сбежало. А потом Се Лянь мило улыбнулся и ушёл, обещая вернуться с сюрпризом. Случилось это дня четыре назад, а сегодня надо что-нибудь сделать уже со своей головой. С наполнителем, тьфу, с мыслями. Вот бы...туда, где нет всего этого, в прошлое куда-нибудь. К… За работу! Дела себя не сделают. Пиликанье телефона — «приедь пожалуйста в торговый центр» от Се Ляня — наверное, что-то серьезное — накинуть старую, но любимую куртку — доехать — подняться к месту встречи и заранее почувствовать: ерунда. Сойти с ума. Вернуться. Фэн Синь одергивает куртку и смотрит влево. Му Цин смотрит вправо. Взглядами они не столкнутся, нет. — Хорошая, — как всегда первым дергается Му Цин — стрижка. Тебе...ты не такой мудак с ней. — А ты всегда умел делать комплименты. Все равно на друг друга не смотрят. Фэн Синь зачем-то скидывает куртку, сворачивает ее, перехватывает удобнее; снова возвращает на плечи. Он бы соврал, если б сказал, что единственное желание сейчас — посмотреть, во что превратилась ошибка студенчества. Ее хотелось как минимум схватить за руки и тыкнуть в собственную бездну, разорвав грудную клетку. Черт, откуда такие...эмоции? — Вот. Неожиданно. — Ты чего? — Фэн Синь отшатывается от протянутой пачки денег. Наконец-то смотрит в лицо Му Цину. А потом понимает. С трудом. Поступает глупо, резко, как тысячу лет назад: руками — за яшмовые щёки, рывком — ближе к себе, но все ещё сдерживая желание эти узкие плечи крепко стиснуть; не отводить взгляда. Се Лянь хватает за плечо, что-то успокаивающее шепчет. Расходятся. Му Цин — огненный цветок, уже обжег. Но — молчит. Пять лет назад бы уже съел за такое с потрохами. Стыдно и неловко. Неловко и стыдно. Совсем странное случается. В первую очередь — со своим сердцем; бешеное, пусть назад, в удобную прохладу возвращается. Се Лянь готов спасать ситуацию, точно готов. — Я извиниться пришёл. Возьми деньги. Я проиграл, — а вот Му Цин из прошлого, лаконичный и как будто понятный. Знакомо отбрасывает волосы назад. Так делал, когда нервничал раньше. — Засунь их себе знаешь куда? — Знаю. Но это твоя привилегия. Они, как два механизма, вскидывают головы, сталкиваются взглядами. Дурацкая улыбка ложится на лицо каждого. То, что соединяло, крепло все года, забивалось и душилось на корню; такое молодое и ненужное в рутине; из-за одной фразы оказывается вот тут. — Я мудак, — соглашается Фэн Синь с чужой репликой, оставшейся без ответа в той самой прокуренный квартирке. С удовольствием наблюдает за тем, как тонкие брови ползут вверх на чужом лице, когда всё-таки и в чужой памяти воскрешается та ссора, — а если хочешь услышать что-нибудь ещё, то скажи, какого черта ты каждый раз перекрашивал волосы? Почему пять лет назад исчез из университета? — Потому что… Нет, сегодня ужасный день. Подумать только: Му Цин собирается не только извиняться, но и объясняться. Да пошло оно все к черту, пусть останется в прошлом. Потому что сейчас Фэн Синь намерен позволить себе то, к чему руки тянулись: обнять Му Цина. — Фу, — выдыхают в плечо, — не так быстро. Му Цин всё-таки отстраняется.