Фотографии

      У Коу глаза ярче солнца, но никакая фотография этого не передаёт. Мицуба от этого злится: всё, что у него есть — фотографии, которые ему Коу сам принёс, подарил.       — Вот, — говорит, — это то, что у нас было.       Всё, что у Мицубы есть сейчас — всего-лишь кусочки прошлого, а будущее, где его будущее? Но он мирится с этим: Мицуба почти умеет существовать, ни на что большее не рассчитывая. Это трудно, это его переламывает, но Коу рядом, Коу помогает лучше, чем может сам себе представить. Дурак, извиняется ведь ещё за что-то, совсем не представляя, как на Мицубу влияет, как Мицуба с ним расцветает. Ведь смотреть на Коу — это щуриться от улыбки, новой, непривычной, улыбки-лучика; держать Коу за руку — это прикасаться к мозолистой, грубой ладони, но чувствовать её в собственной так, как нежный цветок. Как звезду удерживать пальцами. И Мицуба хватается за него застенчиво, но крепко, порывисто, а Коу смеётся, смеётся, смеётся, и звук этот переливается на крыльях ветра, подцепляя все струны хрупкой Мицубиной души. У него в сердце не бабочки, а птицы — и птицы эти взлетают в небо смело, как сам Коу по жизни движется, весь воздух выбивая, содрогая всё Мицубы существо. Мицуба не понимает, неужели никто, кроме него, это не видит. Неужели никто больше не ощущает рядом с Коу это тепло, от которого глаза слезятся, этот вихрь чувств, это желание просто с ним рядом быть. Для Мицубы Коу — свет. Для Мицубы Коу — жизнь.       Кто такой Мицуба для Коу?       У Мицубы есть привычка, иногда боком ему выходящая, — смотреть на фотографию сразу, как только сделает. Боком, потому что иногда фотографии совсем плохие выходят, некрасивые. Боком, потому что иногда они слишком хорошие. Мицуба это заметил сразу, как только Коу ему совершенно внезапно в руки сунул фотоаппарат, явно не новый, но ощущающийся как-то по-родному, трепетно. Мицуба тогда ничего не понял, но Коу сфотографировал тут же, быстро, нелепо: фотография немного смазанная вышла. Но она самая лучшая. Она самая дорогая. На ней у Коу глаза распахнуты, солнечный луч прямо по белокурым волосам разноцветной тенью расходится, и он улыбается, совсем чуть-чуть, не готовый к этому, по-особенному. Мицуба, на неё взглянув тогда, заплакал, и кое-как от себя обеспокоенного Коу отодвинул, отбивался почти что, фото как можно дальше отодвигая. Это личное. Это то, что он никому не покажет, даже Коу (даже если это он там запечатлён). Мицуба на неё смотрит часто, сидя в одиночестве у окна на закате, и плачет, плачет, плачет. Мицуба тоже хочет быть для Коу кем-то, Мицуба хочет быть для Коу солнцем. Мицуба думает: слишком много «хочет».       (Коу думает: «дурашка, ты ведь лучше солнца, ты ближе»)       Они сидят, как сейчас, иногда в тишине, тишине уютной, тишине незачем, но такой, такой, такой. У Мицубы сердце сжимается, у Мицубы ноги подкашиваются, даже когда он сидит. Мицуба смотрит на Коу. Ну, как смотрит: глядит из-под ресниц застенчиво, робко, взгляд отводит слишком очевидно, глупо, когда Коу обращается к нему. У Мицубы щёки красные, Мицуба хочет их руками своими накрыть и спрятаться. Это неловко, это немножко страшно. Мицуба раньше задавался вопросом, почему Коу, будучи с ним, друзей своих не зовёт, почему они всегда наедине. Теперь Мицуба уверен: это всё просто слишком личное. Слишком трепетное, даже когда они друг друга не касаются, слишком чувственное, даже когда они не говорят. И Коу тоже боится, даже выражает это так же.       Они ведь на самом деле похожи очень, ну просто невыносимо: оба глупые и влюблённые.       Коу подскакивает внезапно, вырывая Мицубу из мыслей, за плечо его хватает, трясёт, а Мицуба несерьёзно, играясь, пытается руку его скинуть, возмущается бесполезно. Коу хватает напечатанную вот только что фотографию и Мицубе в лицо почти что пихает. Мицуба хмурится, но тоже несерьёзно как-то, мимолётно, а голос его — шутливый, почти нежный, несмотря на слова, — «я ж ничего не вижу так, ты идиот» — а Коу оправдывается, Коу извиняется. Мицуба закатывает глаза. Это их рутина, это их обыденность: каждый играет какую-то свою роль, пока одному из них не надоест, а если надоест одному, так ведь и второй потянется.       — Вот, — говорит. — Смотри! Это то, что у нас будет.       А на фотографии — они двое, друг к дружке прижимаются, друг дружке улыбаются, светятся.       Счастливые и влюблённые.