***
Здравствуй, “Совёнок”! А ты нисколько не изменился. Коробка автобуса за моей спиной, железные ворота передо мной и торопливые шаги по аллее, это Славя вспомнила, что нужно встретить опоздавшего. Лето, жара, запах скошенной травы, разогретого металла и чуть-чуть дизельного топлива. Вот скрипит створка ворот и… — Привет, ты только что приехал? Так, сейчас главное, не назвать её по имени. Незачем смущать девушку. — Здравствуй. Да, только что, и очень рад тебя видеть. — Это потому что ты со мной ещё не знаком. — Славя улыбается и, кажется, улыбается чуть грустно. — Потом станешь думать: “Опять этой активистке больше всех надо! Сейчас работать заставит”. — Я? Такое думать? Да никогда в жизни! А что, и правда заставляешь? Конечно заставляет. Но надо же как-то поддержать игру. Самая тяжелая часть моего летнего отдыха, это первый и второй день — “знакомство” с обитателями лагеря. Главное — не переиграть, а то они почувствуют мою неискренность, и цикл будет безнадёжно испорчен. — Заставляю, заставляю. Я же помощник вожатой и председатель совета отряда. Только… Не думай, что мне это нравится. Если что-то можно сделать самой, я всегда стараюсь сделать это сама. — Я понял, С… — Я чуть не называю Славю по имени и приходится исправляться на ходу. — Слушай, а как тут вообще? У Слави от восторга загораются глаза. — Вообще? Вообще тут так здорово! И лагерь отличный, и отряд замечательный, и вожатая! Знаешь, как тебе повезло..? Славя делает небольшую паузу, в которой я, как и было запланировано Славей, представляюсь. — Да, прости, меня Семён зовут. — Очень приятно. — В награду за понимание ситуации я получаю Славину улыбку. — А я Славяна. А лучше просто Славя. Славя, Славяна, в некоторых циклах — Славка, а в некоторых — Славушка. Интересно, как потом складываются отношения Слави и здешнего Семёна, того, чьё тело я занимаю. Это после того, как смена заканчивается и меня выкидывает обратно в зиму и в будущее. Да про всех про них интересно. — Тебе сейчас к вожатой надо, записаться, что ты приехал, потом форму получить, потом в домик вселиться. — Пока я размышлял, Славя закончила рассказывать о здешних красотах и перешла к текущему моменту. — Пойдём, я тебя отведу. Так будет быстрее, а то заблудишься с непривычки. А как же твоё ныряние с пристани, Славя? Что, между прочим, категорически запрещено и чем ты занимаешься каждый раз, когда я приезжаю. Нет, я не против. Я, как раз, за. Это как намёк на то, что Славяна тоже живой человек, а не ходячий свод правил. — Спасибо, Славя, я и сам доберусь. До памятника, а там налево и дальше, к домику с велосипедом. — Вот и хорошо. Я тогда пойду?.. — Ага, спасибо за то что встретила. Увидимся, Славя. У Слави что-то ещё крутится на языке, то ли позвать меня с собой на пристань, то ли всё-таки ещё раз предложить проводить по лагерю, но она только кивает головой, соглашаясь, улыбается так, что сердце пропускает удар, и убегает. А я улыбаюсь ей вслед, подхватываю с травы свою зимнюю куртку и отправляюсь навстречу новому циклу. К вожатой, так к вожатой.***
Виола решила, что сегодняшняя норма по приёму пионеров выполнена с лихвой и потому, едва я заглянул в медпункт, с радостью свалила на меня обязанности дежурной медсестры, а сама умчалась на пляж. Контролировать температуру воды, очевидно же. Медпункт, хоть и стоит почти в центре лагеря, но настолько изолирован живой изгородью от окружающего мира, что кажется, будто остального лагеря не существует. И нет никого, кроме меня и ещё одной пионерки, расположившейся на кушетке. Издалека доносится голос Слави, Славя командует октябрятами — ведёт их купаться. — Ты знаешь, что ты Славке очень нравишься? — Обладательница голубых глаз внимательно следит за мной. Ждёт моей реакции. Знаю. И что мне с этого знания. Не каждый цикл, но бывает, что кто-то из них попадает в медпункт с чем-то серьёзным. Таким, что его нужно везти в больницу. Ещё реже, но всё равно достаточно регулярно, этим “кем-то” оказывается одна из моих девочек. И вот, перед отправкой в больницу, когда я захожу в медпункт, проведать и попрощаться, обязательно следует такая реплика. Слова могут не совпадать, но смысл всегда один: “Ты Славке очень нравишься”. А если читать между строк, то: “Для себя берегла, но раз уж так сложилось — отдам только в надёжные руки”. — Теперь знаю. И что мне теперь делать? — Нет, ты всё-таки тормоз. Пригласи её куда-нибудь. Адресами поменяйтесь. К себе в гости её пригласи, пока каникулы идут — ты у нас человек столичный, а Славка когда еще из своей дыры выберется. Вообще, почему я тебя учу? Ты же проявлять инициативу должен, ты же мужчина! А смысл? Я всё равно усну в автобусе, а проснусь на тридцать лет тому вперёд у себя дома. Бедные мои однокурсники, я так и не попадаю к ним на встречу. Потому что просыпаюсь утром того самого дня. Чтобы провести восемь часов дома, уснуть в автобусе (в электричке, в кинотеатре, в кресле перед монитором, в коридоре травмопункта, в КПЗ, — масса вариантов), а проснуться перед воротами лагеря. — Ну что ты молчишь! Обязательно её куда-нибудь пригласи, слышишь! — Думаешь, стоит попробовать? Я вообще-то пробовал. Мы сходим вечером на пристань, искупаемся в озере, наберем два ведра белых грибов. Меня поцелуют в щечку и разрешат поцеловать себя. При особо удачном раскладе мы, в последний день перед отъездом, поцелуемся у девушки за домиком. Обменяемся адресами и телефонами. Причём, я честно дам настоящий, я живу в этой квартире с рождения и телефонный номер в ней каким был, таким и остался. Вот только я не помню, чтобы в моём детстве приезжала к нам голубоглазая блондинка. Да никто из них не приезжал. Оно и понятно, в моём мире нету Генды, никогда не было семнадцатилетних пионеров. А в их мире ничего не слышали про перестройку и Горбачева. Остаётся надеятся, что каждый раз везёт хозяину этого моего тела. — Конечно! Ну что ты за тормоз! Эх! Жаль, что меня увозят! Рыжая готова вскочить с кушетки и помчаться, со мной на буксире, искать Славю. Удерживает её только загипсованная нога. — Эх, Сёмка. Я бы подглядела как вы целуетесь. А потом бы у тебя урок взяла! Она ещё и подмигивает при этом. Вот за что люблю Ульянку, так это за её оптимизм и хорошее настроение, которое она щедро раздаёт окружающим. Но целоваться я, пожалуй, не буду. Чужой мир, чужие правила, чужие люди. Тело и то не моё, все три шрама присутствуют, но чуть на других местах. А на седьмой день моё пребывание в этом пионерском раю закончится. Славя наверное будет ждать чего-то от настоящего хозяина этого тела, а тот будет судорожно искать в памяти пропавшие семь дней его жизни. Будет паниковать, упадет на спину в проходе автобуса, будет кричать и дрыгать ножками. А для меня закончится и начнётся заново очередной День сурка. — Рыжая, а зачем тебе брать уроки? Неужели есть с кем целоваться? — Представь себе, есть. Не все же такие тормоза как ты. — Дай угадаю. Он носит очки, и обитает в кружке кибернетики? А зовут его на букву Ш… — А вот это уже совершенно не твоё дело, Сёмочка! Ну вот, взяла и обиделась. Придётся прощение выпрашивать.***
День последний. Остался ещё один обед и всё — по автобусам. Все пионеры уже вернули книги в библиотеку, спортинвентарь на склад, сдали постельное бельё, а сейчас собирают чемоданы. А мне делать нечего, поэтому я просто валяюсь на незастеленной кровати и, судя по шевелению на крыльце, сейчас буду принимать посетителя. — Развалился он! Сейчас Оля нагрянет и устроит тебе вечер отдыха. — Пристраивайся. — Я вжимаюсь спиной в стену, освобождая для рыжей место на матрасе. А Оля не нагрянет. Как раз в этот момент она, вместе со Славей, пересчитывает на складе сданное бельё, обнаруживает недостачу, матерится одними губами, пересчитывает в сотый раз. А через час она выйдет со склада и, к своей радости, обнаружит недостающую простыню на крыльце. Кто-то из мелких притащил её в последний момент, но побоялся беспокоить грозную вожатую. — Одноглазый, ты берега не попутал? — Алиса угрожающе нависает надо мной. Это у нее такое любимое обращение к симпатичному ей человеку: “Одноглазый”. Почему так? Потому что следующим действием она тебе лишний глаз подобьёт. Чтобы привести в соответствие. — Ну, как хочешь. — Я опять сдвигаюсь к оси кровати. На самом деле, Алиса очень хороший друг, если конечно не называть её ДваЧе. Хотя, мне можно. Не знаю, чем я заслужил такую привилегию, но на меня она не обижается. Ну и мне приходится соответствовать. Но вообще, у меня такое чувство, что в нашу дружбу я вкладываю меньше, чем получаю. Вот и сейчас, она каким-то своим звериным чутьём почувствовала, что я хандрю и прибежала ко мне, приводить меня в норму. — Алиса, ты очень хороший друг. — С чего ты взял? — Знаю. — За неделю это определил? Так может ты, Сенька, просто влюбился в меня? И смотрит с ехидной улыбкой. Нет конечно, не за неделю. Но, если суммировать циклы, то, где-то через полгода знакомства, я начал считать себя её другом. Рекорд, потому что обычно я только через два года перестаю воспринимать человека как постороннего. Ну, правда, это для меня прошло полгода. Для Алиски-то, всё наше знакомство длилось чуть меньше недели. — Влюбился… А ты влюблялась, когда-нибудь? — Как думаешь, что я должна тебе ответить? — Алиса вспыхивает от смущения. — Не знаю. Правду? — Правду? А вот не скажу, сам догадайся. — У Алисы меняется настроение, и она уже лукаво улыбается. — Значит влюблялась. Завидую. А у меня вот не получается. У людей эйфория и какие-то там “бабочки в животе”, у меня — очень болезненное осознание утраты контроля за собственным психологическим состоянием. Оно моё, это состояние, а я им не управляю. Так нельзя! Это можно назвать гордыней? Не знаю. При том — гормоны работают и влюбляюсь я регулярно. И регулярно же убегаю от источника болезненных ощущений. К счастью, когда мой цикл проходит и начинается заново, влюбленность куда-то испаряется. Тем более, что ничего у меня с той девочкой из прошлого цикла не было, а девочка из этого цикла видит меня впервые, и никаких моральных обязательств мы друг перед другом не несём. — У-у-у… Сенька, так ты у нас нецелованный! Вот почему ты такой квёлый. — Алиса нашла для себя причину моего плохого настроения и сейчас лихорадочно соображает, что ей с этим делать. — Ну, сам виноват. Прощелкал клювом всю неделю, а теперь лежишь и страдаешь. Тем более, что девкам ты нравился. Не представляю, что они в тебе нашли. Но ты не расстраивайся. Сейчас. Дай подумать. ДваЧе наконец-то садится. Она оглядывает домик, делает движение — пододвинуть стул, дергается в сторону Ольгиной кровати, потом машет рукой, и, со словами: “Двигайся! Чего разлёгся?”, — устраивается у меня в ногах на матрасе. — Сенька, ты скажи, которая тебе нравится. Тогда будем решать, как тебе помочь. Смену ты конечно профукал, но половина лета ещё впереди. Девчонки все местные, кроме Слави и Микуськи, да и те у нас задержаться собрались. Так что поживёшь у меня. Так которая? Колись!***
Ну вот и всё. Скоро кончится лето… Осталось сесть в автобус и подождать, пока сон не свалит меня. На аллеях пусто, пионеры и вожатые уже рассаживаются по автобусам. Запаздываем только я и Ольга. Я развалился в шезлонге и жду вожатую, пока та переоденется. Но вот щёлкает замок и Ольга Дмитриевна оказывается на крыльце. Можно идти. В легкомысленном платье Ольга выглядит гораздо моложе, чем в вожатской форме. И разговор у нас идёт совсем не официальный. — Так и не подружился ни с одной девочкой за всю смену, Семён Семёнович. — За неделю. Но так и вы одна, Ольга Дмитриевна. Так за все ваши двадцать пять лет никого и не нашли. — А ты нахал, Семён. Обсуждаешь возраст женщины и обсуждаешь личную жизнь своего педагога! Продолжай. И не двадцать пять, а двадцать шесть, имей в виду. А что тут обсуждать? Дело то её, в конце концов. Сейчас скажу, что часики тикают, и получу словесный подзатыльник. Ну так и мои отношения со здешними девушками — дело моё. И уж не Ольги Дмитриевны и не хозяина этого моего тела. — Ольга Дмитриевна, через час меня тут не будет. Сяду в автобус, сквозняк из форточки потянет, и унесет того Семёна, которого здесь все знают. Одно расстройство будет для девушки. А Семён улетит к себе, в свою эпоху. Так что вы уж хозяина этой тушки не обижайте, когда в город попадём. Он не отвечает за всё то, что я здесь успел натворить. Мог бы ещё и папой самому себе случайно стать. Нет, глупость конечно: и мир не тот, и девушки на мою маму не похожи. А может и стоило здешнему Семёну такой сюрприз подкинуть: сел в автобус, просыпаешься в автобусе с незнакомыми людьми, неделя куда-то пропала, голова болит, а какая-то левая девочка радует: “Семён, ты скоро станешь папой!”. Но зря я разболтался, кажется сейчас начнётся административно-педагогическая истерика с привлечением Виолетты Церновны и, кстати, Славяны. И вот это я напрасно, я не подумал. Бедная моя Славя. Или не начнётся? Смена закончилась и вожатая может расслабиться и приоткрыть своё настоящее лицо. — Классная отмазка, Семён. Надо бы и мне на вооружение взять. “Это не я, это Ольга Дмитриевна из параллельного мира тут накуролесила!” Вот только, твоё личное дело, я его читала. Ну, пролистывала, конечно, но в руках держала. Ничего там про твой параллельный мир нету. А кстати, далеко твой мир? Да я и сам его читал: личное дело здешнего Персунова Семёна Семёновича. Паренёк, как паренёк. Среднестатистический. В чем-то совпадает со мной в его возрасте. Адрес тот же, родителей зовут так же. Даже интересно, как сложится его биография к тридцати годам. И, вряд ли это он устроил мне День сурка, так что я его прощаю. — Тридцать лет от вас в будущее и, где-то на альтернативной вашей ветке истории. И да, это здесь мне семнадцать лет, а там я даже постарше вас буду. — А как же ты сюда попал, путешественник. И где ты спрятал машину времени? — Сейчас, на остановку выйдем и увидите. Нет преград, недоступных советскому автобусу. Тридцатилетний Семён сел в автобус в одном мире, чтобы проснуться в другом, семнадцатилетним, перед воротами пионерского лагеря. — Тридцатилетний, говоришь. Ну тогда скажи что-нибудь по тридцатилетнему. Что же я тебе скажу? Между нами ведь не только грань между мирами, но и эпоха. Хотя, вон Генда стоит. Гендо. Рассказать Оле глупую шутку про бревно? Но это же не по тридцатилетнему будет. По крайней мере, в массовом сознании. — Я лучше спрошу по тридцатилетнему. Ольга Дмитриевна, ваши родственники уже перестали вас спрашивать, есть ли у вас молодой человек? — Я тебе уже сказала, что ты наха-а-ал? Такой лапушка казался. Как я тебя за неделю не раскусила? — Ольга вздыхает. — Да, ты угадал. Уже почти перестали. Но больше я тебя ни о чём спрашивать не буду! А то и правда поверю. Вот и славно. Я уже устал всем рассказывать и доказывать. Интересно, как там мой, э-э-э… двойник потом выкручивается. Ну так сам виноват, я тут пашу за него, а он отсыпается в течение всей недели, или может наблюдает за всем происходящим и посмеивается надо мной. Выходим за ворота. Вот и автобус. Все наши здесь, уже сидят в салоне, только мы задержались. — Всё, садись в свою “машину времени”. Я с вами не поеду — здесь остаюсь, хоть два дня, но отдохну от пионерии. Прощай. — До свидания, Ольга Дмитриевна, ещё увидимся. Нет, с ЭТОЙ Ольгой Дмитриевной я не увижусь, это я наврал. — Семён, ты же в будущее улетаешь, зачем тебе там старая бабка? А скажи, — вожатая заговорщицки оглядывается вокруг, убеждается, что никто не подслушивает, — на Марсе побывали уже? Не хочу ее огорчать… — Нет ещё Оль, но скоро. — Не фамильярничай! — Оля улыбается и пребольно тычет меня пальцем в бок. — Всё, удачи тебе, кто бы ты ни был.***
— Доброе утро, пионЭр. Как самочувствие? — Голова — болит, тело — болит, шея — затекла. — Не открывая глаз отвечаю на свой же вопрос. Это закон переноса из мира в мир. Заснуть ты можешь где угодно, но проснёшься всегда в автобусе перед воротами — там, и мордой в клавиатуру — здесь. Разбуженный моим шевелением, комп начинает трещать вентиляторами и щелкать диском. На монитор можно не смотреть. Все открытые программы выучены наизусть, все сообщения в чатах и мессенджерах — обычный информационный шум. Тяжело опираясь на подлокотники встаю и, не приходя в сознание, шаркаю в ванну. Здравствуй, будущее. Пока умываюсь, смотрю в зеркало на свою тридцатилетнюю физиономию. Где вы, где вы, мои семнадцать лет? Кожа дряблая, под глазами мешки, взгляд… Взгляд, как взгляд. Гм, а ведь раньше я бы не попёрся умываться. Сполоснул бы руки после туалета, попил воды из чайника и сел бы обратно за комп. Или перебрался бы на диван досыпать. Спасибо “Совёнку”? Или Ольге Дмитриевне со Славей? Вспоминаю весь свой отряд и прошедший цикл. Что-то цикл следующий мне готовит? — Что, Семён, ностальгируешь? Обратно в пионеры захотелось? Нет, бесполезно, отражение не отвечает. Да и для ностальгии ещё рановато — всего через четырнадцать часов уже назад. Ностальгия ностальгией, а мне надо на улицу. Одеваюсь, шарю по карманам, пятисотка оказывается на привычном месте. Всё, я готов. И-и-и утро начинается с того, что проезжающий грузовик плюёт мне в лицо смесью снега и грязи из под колёс. Да, а вот тот мир был добр ко мне. Приходится возвращаться, чтобы почистить одежду и умыться. По дороге киваю головой соседке. Этот зимний город кажется мне настолько нереальным, что я даже и не пытаюсь вспомнить, как соседку зовут. Те же и там же. Выход на улицу, попытка номер два. Моя сегодняшняя программа: пройти по городу, зайти в пару гипермаркетов, проехать на нескольких автобусах от конечной до конечной. Перекусить парой пирожков, а потом продолжить хаотическое перемещение. И так до самого вечера, до того момента, когда сон безжалостно свалит меня и отправит на тридцать лет назад, в лето. А пока я делаю то, что должен делать: толкаюсь в транспорте, бью ноги пешком, ныряю в предновогоднюю толпу в гипермаркетах. И всё время внимательно всматриваюсь в лица. Нет, я не жду, не ищу и не надеюсь. Правда, я встречал неоднократно людей, очень похожих на жителей “Совёнка”, но это были всего лишь очень похожие люди. Наши вселенные не пересекаются. Или же пересекаются, но только в одной точке: во мне. Так вот, я не жду и не надеюсь, но если я увижу странно одетого человека, растерянно озирающегося на автобусной остановке, я обязательно подойду и заговорю с ним: “Привет, ты только что приехал?” Тот мир всегда добр ко мне, надо как-то попытаться отдать долг.