***
В речи Велезевул мата больше, чем любых других слов. Михаил смотрит на нее почти брезгливо, а та влезает в огромную куртку, прикуривает и протягивает ей пачку сигарет. — На парковке курить запрещено. — Как же. Стрелять в ублюдков тоже запрещено, мисс Праведность, но меня это не останавливает. Парадокс в том, что она признается. Не пытается увиливать и врать. — Я, — говорит и выдыхает дым в сторону, — с удовольствием всю обойму в мудака выпустила бы, но пули закончились, понимаешь ли. Не улыбается, скалится буквально. Михаил понять не может, как она вообще столько лет продержалась в участке. — Боюсь, придется принудительно отправить тебя на пару десятков сеансов к хорошему мозгоправу. Ты не первый детектив, у кого после нескольких лет работы мировоззрение едет. Вельзевул усмехается. Взгляд кидает на нее короткий, но от него мурашки по спине идут. Михаил виду не подает. Есть в этом взгляде что-то ненормальное. Почти психопатичное. Границы добра и зла у копов всегда размыты; но у этой, похоже, слишком сильно. — Я тебе как скажу, блядь, — продолжает Вельзевул, зажимает сигарету между пальцев и указывает на нее, — у вас, подонков, годы уйдут, чтобы меня, сука, просто заменить. Чтобы заткнуть кадровую дырку. А если хотите найти мне равного, то обосретесь трижды, пока появится хоть кто-то мало-мальски похожий на меня. Можете хоть в Скотланд-Ярд звонить, никого даже, сука, близко не найдете. У меня лучшая раскрываемость на этом участке. Лучшая раскрываемость на побережье. Уверена, что хочешь выгнать меня из органов, дорогуша? Михаил губы поджимает. Молчит. Смотрит на нее прямо и молчит. Вельзевул усмехается, докуривает, бычок кидает прямо на асфальт, в губы внезапно чмокает, проходя мимо (Михаил отшатывается, но уже после) и кидает: — Ублюдку светило пятнадцать лет за решеткой. Считай, что я его спасла. И смеется. Смеется-смеется-смеется, пока лифт не спускается, пока за ней на закрываются двери. А Михаил кажется, что этот смех все еще резонирует в ушах спустя несколько минут после того, как Вельзевул уезжает. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀***
Она не приходит ни на один сеанс, а еще отказывается сдавать табельное оружие. Михаил глаза возводит к небу и мысленно пытается собрать остатки сил. Вот уже месяц, как они бодаются. Вот уже месяц, как она засыпает и просыпается с мыслями о том, как разобраться с самой самоуверенной женщиной на ее памяти. Вельвезул найти не трудно; в 7:54 она оказывается у нее в кабинете. Сидит, закинув ноги на стол, и крутит в руках окровавленный нож, вытащенный из пластикового пакета. — Хороший детектив должен знать, что улики трогать нельзя, — почти равнодушно говорит Михаил, ставит сумку на тумбу и снимает пальто. — А плохой детектив знает, что ему нужно понять мышление преступника. Особенно после того, как экспертиза прошла и всем похуй на орудие убийства. Даже повторная. Она не слышит, как Вельзевул поднимается из-за стола, даже шаги ее не слышит. Лишь оборачивается и грудью буквально натыкается на окровавленный нож. Вдох делает и замирает. Вельзевул ниже на полторы головы, взгляд черных глаз отдает чем-то нездоровым, она губы облизывает и растягивает их в улыбке. — Я сама тебя психиатру сдам, — обещает Михаил. — О да, — соглашается Вельзевул, взгляд переводит на нож, на запекшуюся кровь на самом конце и на грудную клетку. — Примерно так он поймал жертву, но вопрос в том, почему она не кричала. Почему ты не кричишь? — Потому что ты этого не сделаешь. — Именно! — почти выкрикивает Вельзевул, резко разворачивается и швыряет нож на стол. — Жертва была уверена, что это блеф. Лед тронулся, суки! Михаил выдыхает лишь тогда, когда та буквально вылетает из ее кабинета, громко хлопнув дверью. И не задается вопросом, спит ли Вельзевул. Судя по сработавшей пожарной сигнализации, она снова курит прямо в здании, снова никого не слушает. Лишь делает то, что у нее получается лучше всего, — жадно и одержимо ищет подонков.