Расширение Кругозора

— Говааааааард. Говард. Говард? Говард. Говаааааард. Ну серьезно, Говард, кончай прикидываться, этой книженцией кого-нибудь убить можно, что там тебе уж та-а-ак интересно? Пауза. — Говард! — Что?! — наконец не выдерживает Говард, отрываясь от массивной потрепанной книги, расположившейся у него на коленях. О да, Винсу знаком этот взгляд. Сколько раз он уже видел, как его друг, явно воображая, что стоит на сцене в свете софитов перед многотысячной публикой, задумчиво смотрит в даль, как сейчас, изображая из себя непризнанного гения. Винс с трудом сдерживает смешок. Уж кого-кого, а его не обмануть всей этой напускной важностью и пафосом, потому что у Говарда буквально на лбу написано, что на самом деле ему до жути скучно, но признаться в этом ему не позволяет гордость. Значит надо спасать. Кроме того, у Винса несколько иные планы на своего друга в этот вечер. Он подсаживается ближе и легонько толкает Говарда в плечо: — Говард… — Тебе что, больше нечем заняться? — раздраженно спрашивает Говард. — Нечем, — соглашается Винс, — но мы могли бы заняться чем-нибудь вместе, — добавляет он, демонстративно проводя кончиком языка по белым дразнящим зубкам. — Не понимаю, о чем ты, — отвечает Говард все тем же пафосным тоном. Но взгляд все же отводит, — Если ты не заметил, Винс, я и так очень занят. Я расширяю свой кругозор. — Да ну? — смеется Винс, — И как? Не больно? Где ты эту муть вообще откопал? Небось в каком-нибудь старом вонючем подвале, где на нее тыщщу лет ссали крысы. Говард вздыхает, очень тяжело и демонстративно: — Никто на нее не ссал. Я взял ее вон с той полки, и ты сам это прекрасно знаешь. — Ну да, это я так, метаморфически. Но ты сам посмотри, от нее же прям веет плесенью и тоской! — Во-первых, метафорически, а во-вторых, хватит меня отвлекать, я пытаюсь читать. На этом Говард считает вопрос закрытым и, нахмурив брови, снова углубляется в чтение. Винса ужасно заводит эта игра. Он склоняет голову набок, игриво прикусывает губу и послушно замолкает, продолжая совершенно бессовестно разглядывать своего приятеля. Спустя пару минут у него созревает план. «Ну что ж, посмотрим, кто кого» коварно улыбается про себя Винс и, ловко перебравшись через спинку дивана, пристраивается позади Говарда, который старательно делает вид, что ничего этого не замечает. — Говааааааааааард, — медленно, чтобы не спугнуть, Винс запускает пальцы в отросшие волосы Говарда, ласково перебирая спутанные пряди. Затем скользит ладонью ниже, чтобы нежно погладить полоску обнаженной кожи прямо над воротничком его дурацкой рубашки, и замирает в ожидании реакции. Вот он, решающий момент вечера, момент, когда Говард может его остановить. Может оттолкнуть его или огрызнуться, чтобы Винс оставил его в покое — но нет. Вместо этого, Говард лишь хмыкает, расправляет плечи и еще более решительно утыкает глаза в книгу. Винс торжествующе улыбается ему в макушку. Шея Говарда заманчиво выглядывает из-под взъерошенных кудрей и уже во всю строит Винсу глазки (метаморфически… то есть метафорически. Было бы очень странно, делай она это взаправду), и Винс не в силах противостоять ее напору. Он наклоняется и мягко целует нежное местечко за ухом Говарда, обжигая горячим дыханием. Медленно скользит поцелуями ниже, так, чтобы влажная нижняя губа слегка оттягивалась, соприкасаясь с кожей, едва ощутимо, дразняще, касается языком, словно пробуя на вкус. На секунду Винса посещает шальная мысль остановиться, просто чтобы посмотреть на реакцию своего приятеля. «Знаешь, Говард, ты прав, мне и правда стоит поучиться сдерживать свои порывы». Но это испортило бы всю игру. Вместо этого, он сдвигается чуть вбок, продолжая зацеловывать шею Говарда все такими же дразнящими и провоцирующими легкими поцелуями, чтобы не оставить ни единого миллиметра обнаженной кожи без любви и внимания. Теплый и знакомый, запах кожи Говарда опьяняет, и Винс счастливо зарывается лицом в этот аромат и тихо стонет от наслаждения, когда поцелуи становятся… жарче. Теперь он засасывает нежную кожу, легко прикусывает зубами и тут же зализывает, снова и снова, упиваясь непристойными мокрыми звуками. Они едва слышны, но в комнате тихо, а Говард изо всех сил старается ровно дышать, и почему-то от этого становится только лучше. И только когда Винс легонечко проводит кончиком ногтя по свежему ярко-красному цветастому засосу, маска безразличия Говарда наконец дает трещину, и он сдавленно всхлипывает, захлебываясь дыханием на середине вдоха. Винс снова улыбается и оставляет на шее Говарда легкий целомудренный поцелуй, положительно невиннейший маленький чмок, как бы говоря: «Попался», и Говард вдруг краснеет до самых кончиков ушей. Винс тем временем кончиком пальца поглаживает одно из них и хитро поглядывает на раскрасневшееся от прилившей крови ухо, как на партнера по делу, а Говард откашливается и сцепляет зубы, впериваясь в свою книгу так, словно бы хотел поджечь ее силой мысли. Винс усмехается. Перегибаясь через плечо Говарда, он расстегивает верхние пуговицы его чудовищной рубашки (тот всегда застегивает ее под самое горло, в тщетной попытке доказать окружающим, что он серьезный и благовоспитанный человек) и проскальзывает ладонью в тот слой чуть влажного тепла, который таится между кожей и одеждой. Грудь Говарда такая мягкая на ощупь, и Винс слегка сжимает ее, ласково, но от этого не менее развратно. А за тем стискивает еще и еще — по правде говоря, уже откровенно лапает. — Я обожаю твои сисечки, — забывшись от восторга горячо шепчет Винс. Ведь он и правда проникся особой любовью к этой части тела своего друга с тех самых пор, как узнал насколько они чувствительны к ласке. Говард от этого готов провалиться сквозь землю, а Винс только этому и рад. Грудь Говарда вздымается от разгоряченного дыхания, рвется навстречу ласке: «Еще! Да! Только попробуй прекратить!», хотя сам он все еще решительно смотрит в книгу и изо всех сил пытается притвориться, что манипуляции Винса его совершенно не трогают. И это жутко заводит. Винс продолжает покрывать шею Говарда жаркими поцелуями, рисуя пальцем едва заметные круги на его коже. Заставляя лицо Говарда пылать, а его самого отчаянно заерзать на месте. Винс раскрывает ладонь и снова цапает его за грудь, чувствуя, как твердый сосок упирается ему в ладонь, и когда он снова сводит пальцы вместе, он слегка оттягивает его, дразня и выкручивая. — Бля, — выдыхает Говард, не в силах больше сдерживаться, и Винс на секунду забывает как дышать, слегка вжимаясь бедрами в спинку дивана. — Што? Но Говард больше не произносит ни слова. Винс чувствует исходящий от него жар, видит, как потемнел его взгляд, но он по-прежнему продолжает упрямо вглядываться в свою книгу. Винсу ничерта не видно из-за проклятого фолианта, но судя по тому, как Говард судорожно вцепился в страницы, чтобы не дать книге сдвинуться ни на миллиметр — под ней явно есть на что посмотреть. Винс тихо одобрительно стонет и проскальзывает другой рукой вниз к груди Говарда, на этот раз без всяких предисловий выкручивая пальцами сосок. Повиснув у Говарда на плечах, Винс в иступлении мацает любимые сисечки, целует шею, дразнит подбородок и скулы игривым прикосновением зубов, и наконец под его напором Говард начинает терять контроль от наслаждения, его тело подается навстречу ласке, а дыхание превращается в череду судорожных стонов и всхлипов. Винс ритмично вжимается бедрами в спинку дивана, чтобы хоть немного унять свой отчаянно требующий внимания член. — Ну как там твой кругозор? — Спрашивает он заботливо через какое-то время, — расширяется? — Еще как, — шипит Говард сквозь зубы, изо всех сил стараясь сдержать возбужденные стоны. — В отличие от некоторых, я не привык отвлекаться по пустякам. Интеллектуальные искания требуют… Слова застревают у него в горле, когда Винс впивается ему в шею жадным поцелуем и нарочито сладостно стонет, прослеживая влажную дорожку поцелуев вверх и прикусывая его за краешек уха. — Тогда почитай мне, — безудержно довольный собой, Винс не может сдержать улыбки. Он проводит губами по уху Говарда, кусает мочку и горячо шепчет, заставляя того вздрогнуть: — Ты же знаешь, как я люблю, когда ты мне читаешь. Нехорошо расширять кругозор в одиночку. Давай, раз уж я все равно тебя не отвлекаю, почитай мне. На мгновение глаза Говарда широко распахиваются от ужаса, как будто Винс попросил его сразиться с гиппопотамом. А потом он откашливается. — В плане, — начинает он как можно тверже, пока Винс упорото постанывая старательно вылизывает ему шею, — прямой переработки ээ… эээ… гхм, основных тем, обозначенных… Славопилами, то есть, я имею в виду, не… гхм, Славофилами, да… — Да? — Шепчет Винс, медленно проводя ногтями от живота Говарда до самых ключиц, так чтобы остались белые следы, мгновенно зарозовевшие на бледной коже. — И что там за темы? — Он понятия не имеет, о чем говорит его друг, но суть совершенно не в этом. Говард судорожно хватает ртом воздух, когда Винс начинает гладить его обеими руками от груди к животу, страстно прикусывая его между шеей и плечом. — Темы, эээ… цельность, религиозное значение отношений между… О, Боже… Востоком и, и Западом… — Говард поднимает книгу, чтобы внимательнее вглядеться в нее, как будто это поможет ему лучше сосредоточиться на словах, и это могло бы сработать, но, подняв книгу, он открывает взору тугую дугу своего члена, отчаянно натянувшего его брюки. Винс уже стонет совсем не стесняясь, и теперь, когда наконец появляется возможность, протягивает руку, чтобы обхватить его член, прижимая большой палец вдоль напряженной длины. — И проинтерпретированных, ох, Достоевским, — продолжает Говард внезапно охрипшим голосом. Слова даются ему с огромным трудом, и в говоре сильнее обычного слышен йоркширский акцент, а Винс уже буквально трахает спинку дивана, поглаживая член Говарда через тонкую ткань брюк. — Ммм? Продолжай. Дыхание Говарда прерывается. Он мотает головой, пытаясь сориентироваться, упрямо продолжая читать, хотя очевидно, что притворяться уже нет смысла. — Же… женский принцип, Богочелове… чество и центральная роль Христа, апокалипсиса и… и, этого… Антихриста, я не, черт, ххха…! Самой, эм, важной фигурой, сменившей Достоевского, был… несомненно, Владимир Соловьев, я… Винс…! И Винс перекидывает себя через спинку дивана, приземляясь ровно на колени Говарда, и Говард стонет под его животом, извиваясь от дичайшего возбуждения: — Винс…возьми…возьми его в руку, я тебя умоляю! Винс еще никогда не видел его таким сумасшедшим. Он стонет от восторга упиваясь тем, что это ОН довел своего товарища до такого состояния, и быстро расстегивает ширинку Говарда, освобождая его член. Обхватывает его и уверенно скользит рукой вверх-вниз, вверх-вниз, еще и еще. А потом Говард зажмуривается и подмахивает его руке рефлекторно бедрами навстречу. Всего лишь несколько жадных, отчаянных толчков, и он заливает спермой свою непонятную русскую книгу. — Ну ты и сволочь, — говорит он, отдышавшись, глядя на обкончанные страницы. — Ойц, — хихикает Винс. Он все еще болезненно возбужден и слишком доволен собой, чтобы хоть немного устыдиться. Раскрасневшийся и помятый, Говард выглядит совершенно развратно. Винс пожирает его глазами, стараясь запомнить каждую мелочь: его грудь с истерзанными ярко-розовыми сосками, его взгляд, черный и затуманенный, его шея, блестящая от слюны и украшенная темнеющими засосами. И Винс думает, что… — Я мог бы кончить от одного твоего вида, — выдыхает он. Очевидно, что сегодня он и так слишком долго сдерживал свои порывы, так что теперь он будет говорить ровно то, что у него на уме. Говард облизывается и укоризненно качает головой, а затем заваливает Винса, пригвождая его к дивану, грубо лапая его через джинсы и заставляя Винса смеяться и орать, и все это разносится эхом вниз по лестнице. Ты это заслужил.