Мамочка

Дверь скрипнула. Сердце застучало. Вот здесь она жила те восемнадцать лет, пока не упала обкуренная ей в руки. Повсюду детские фотографии, черно-белые, рыжины не видно, но видно изрядно веснушчатый нос. Ковер жесткий под босыми ногами – Роза трет одну об другую. Это как-то даже слишком интимно – окунуться в чье-то – в ее детство. Села на кровать – так и думала, скрипучая. Матрас жесткий – от сколиоза, что ли. В окно видно двор и зиму, все заснежено, на горке дети. Когда-то она сама каталась с этой горки. Роза задвинула шторы, стало темно и будто бы еще тише. Они обе, рыжие и нескладные, стоят на кухне и чистят вареную картошку на оливье, только ее рыжая и нескладная только что из клиники, а ее мама – все еще авиаконструктор, все еще гордость города. Она будто размножилась вегетативно, и получилась Яна, ее бесценная Шершуня, а ее маму, такую же рыжую и Шершанскую назвать Шершуней язык не поворачивался совершенно. Татьяна Ивановна. Вот так. Роза тоже Ивановна, но ее достопочтимый отец такой же колдырь, как и ее бесценная, даже немного стыдно стоять у косяка и понимать, что в этом году есть оливье и смотреть «Иронию судьбы» ты будешь именно здесь. Академик и авиаконструктор, спасибо, а алкоголика и наркоманку не желаете? А их дочь? А их дочь в паре с вашей? Кушайте, не обляпайтесь. Роза в последний раз была так же неуверенна когда экзамены сдавала в свою педянку – кому она там нужна была вообще, а как выяснилось, пришлась вполне ко двору. Однако, положим, дорогие дети, ваша учительница любит женщину, да еще какую, ваша учительница браво ждала ее из различных клиник пять раз, пока ваши мамы, дорогие ученики, ждали из армии ваших отцов. Мысли пачкали мозги. Надо сосредоточиться на чем-то, да хотя бы на мытье мандаринов, и Роза моет их в полной тишине, пока Татьяна Ивановна не говорит: - А вы вообще счастливы? - Ну блин, - говорит Роза и ойкает, - то есть… У нас все есть, да. Ян? - Вместе. Вы счастливы вместе? По спине бежит дрожь. Роза сглатывает, но продолжает намывать мандарины. Сказать вообще ничего не получается. Ком в горле стоит. Где, Розочка, твоя словоохотливость, когда она так нужна? А? - Да, - коротко отвечает Шершуня. И бровью не ведет. - С тобой все ясно, - лицо Татьяны Ивановны проясняется и тут же затухает, - откровенно говоря, кому бы ты была нужна кроме Розы? Я хочу узнать, что она думает на этот счет.
 «Теть Тань, - хотела сказать Роза, - я так смотрю, вы Яну в ласке купаете, и поэтому у нее дохрена проблем, вам реверанс отвесить за это или чо? Дать вам титул матери года? Да если у нас кто-то и родится, никогда в этой сраной жизни мы не будем как вы, ни на одну сраную граммулечку. Идите вы нахуй, Татьяна Ивановна, у вас лучше с самолетами получается, чем с детьми».

 - Да, - так же коротко отвечает Роза, не вздрогнув ни одним мускулом, - мы пиздец как счастливы. - Тогда я пиздец как довольна, - Татьяна Ивановна продолжает игру, и Шершуня на нее косится – она прекрасно знает, что ее мама не матерится. Во всяком случае, при ней – никогда. - Мама, т-ты… Ты чего? – с Яны чуть очки не спали в картошку. - Материться нельзя при детях. Вы обе – взрослые женщины. Или я ошибаюсь? - Татьяна Ивановна, раз мы обе взрослые женщины, - Роза вспомнила, что она вообще-то вполне себе учительница, - давайте поговорим, как взрослые женщины, о вашей дочери. - Давай, - Татьяна Ивановна отошла от картошки и села за стол, Роза села рядом.

Смотрели друг другу прямо в глаза, а Татьяна Ивановна явно нервно сцепила пальцы в замок. - О чем ты хочешь поговорить, Роза? – совершенно непонятно, что стояло за этим, то ли она действительно заинтересовалась ее мнением, то ли пыталась выставить Розу молодой и дурной, то ли действительно играла в какую-то игру. Роза ее еще не раскусила. - Вы ее не любите, - просто сказала Роза. - Прости? - Вы, наверное, любить не умеете. - А ты умеешь? – она погрустнела. - Да, я умею. - Яна, уйди пожалуйста. Куда угодно. Просто уйди.

 - Вы не можете… - Это просьба. Просьба к другому взрослому человеку, Роза. Яна, я прошу тебя, уйди. Яна посмотрела на Розу из-под ресниц, тронула ее за плечо и скрипнула дверью.

 - Я двадцать один год ни с кем об этом не могла поговорить, Роза. По всему телу прошел холодок – ничего хорошего не ожидалось явно. - Вы ее не любите. - Нет. - А зачем тогда… - Я никогда не была такой свободной как ты. Осе нужен был ребенок – Ося получил ребенка. Что с ребенком делать ни я, ни он не представляли. Особенно с Яной. Яна трудная, одних только болезней детских… Потом все эти ПНД, потом проблемы с алкоголем, потом проблемы с наркотиками. Она ушла из дома – мы вздохнули с облегчением. Вот и вся история, я… Подожди, Роз, не уходи никуда. Куда уж тут уйти, когда с места невозможно сдвинуться. Роза смотрела на свои ногти – то с того ракурса, то с этого, то вытягивая руку, то приближая почти к носу и даже начала грызть указательный, когда Татьяна Ивановна принесла кипу каких-то тетрадок.

 - Это ее карточки детские. Три тома. Можешь посмотреть, если хочешь. Можешь забрать. Тебе нужнее. Карточки были потрепанные, ветхие и шелестели желтыми страницами в выцветшую клетку. Это была настоящая летопись яниной жизни, записанная в поликлинике. Роза их осторожно листала, начиная с первой, где все начиналось с беременности ее матери, и уже тогда все начало размываться, а к середине тома слезы уже капали на стол. Она захлопнула карточку и закрыла лицо рукой. Ее накрыло какой-то волной ни то жалости, ни то умиления, ни то любви к Яне, ни то сочувствия, ни то презрения к ее матери. Как можно было не любить человека, о ком это было написано, особенно когда она так остро в этом нуждалась со своими сколиозами, неврологическими хворями и очками в пять лет? Роза все плакала и никак не могла остановиться. У Татьяны Ивановны тоже выступили слезы. Роза скинула тетради себе в сумку и выбежала из кухни. Яна плакала у себя на кровати, и Роза прямо в одежде и не закрывая двери прыгнула к ней, суматошно целуя ее везде и всюду, крепко прижав к себе, и шестьдесят раз в минуту повторяя как сильно ее любит, как сильно она ей нужна, какая она хорошая, самая любимая и совершенно бесценная, и как у них все будет хорошо, как они будут счастливы, как они все забудут и будут вместе, вместе, вместе. Даже плакать будут вместе. Вместе – очень хорошее слово.