G2

Он не рассказывает, что здесь закончилась война. Уже не его, даже — не их. Просто война, пламенем которой был каждый. Какое дело до войны ей, маленькой девочке в тёплом меховом плаще. Сакамото сам его подбирал. И подарил. Не на праздник, а чтобы увидеть, снова увидеть удивление. За её плечами не меньше скрыто. И пусть остаётся где-то в продавленном сапогами снеге. Он говорит: — Солнце — большой галактический сыр. У него тоже есть дыры. Корональные дыры. Представляешь? Муцу фыркает в шарф. Те, кто живёт космосом, не обязаны разбираться в его устройстве. Можно умом тронуться в попытках постичь природу всего, с чем взаимодействуешь. Муцу рассматривает снег. Она говорила, что провела всю жизнь на корабле. Снежинки большие и пушистые, они доверчиво ложатся на ладони — все разные, неповторимые, — ощупывают кристальными лапками торчащие из перчатки ворсинки. Сакамото глупо улыбается, вглядываясь в бело-серую ровную гладь неба. Падая на веки и лоб, снег тает, отгоревавшими слезами сползет под высокий воротник. Сакамото этого и хотел. Отплакать, не по-настоящему, сердцем. Муцу смотрит на него исподлобья вопросительно. О чём плачут прожившие на кораблях? Как плачут? Липким конденсатом аварийного охлаждения за стеной горящей капитанской рубки? Сакамото не хочет ни знать, ни прочувствовать это. Если и видеть слёзы на чьих-то щеках, — только от счастья. И на своих. А снег отболит. Как отболела пепельная резь выстрела. Как отболел горький чад походного костра. — В дырах солнечного сыра рождается буря, — говорит Сакамото, — и она летит-летит… Прямо сюда. Слабая или сильная, долгая или короткая, пристанище её — невидимая сетка из меридианов и параллелей, знакомая только бортовому компьютеру. — Это земная поэзия? Муцу заговаривает с ним впервые с высадки. И он снова не знает, как ответить. — Поэзия — музыка души. Одна на всех. Он предложил полететь на Землю. Фестиваль в Киото казался самым правильным местом, куда можно привести почти-ребёнка. Конфеты и красивые наряды, записки на лентах и фейерверки. Но почему-то они с Муцу на Хокккайдо идут по скалистым уступам вверх. Ведь здесь… — Буря летит к Земле, чтобы укрыть её собой, она — ладонь солнца, которое хочет подбодрить свою младшую сестрёнку. Муцу снова фыркает. Она часто говорит, что все эти красивости — ерунда. Сакамото не умеет заговаривать зубы. И вообще, ей всё равно. А затем идёт с ним бок о бок в раскрытую тёмно-синюю бездну неба. Шаг за шагом. Уступ за уступом. И даёт руку в мягкой варежке. И прижимается плечом. И первый зелёный всплеск — для них обоих. И влажные дорожки на щеках теперь — про радость. — Просто очень ярко, — отворачивается Муцу, когда он протягивает согретый за пазухой платок. Очень ярко. Северное сияние вздыхает раз, вздыхает другой. От каждого нового всполоха тучи становятся чуть прозрачнее. И прорубь над вершиной горы становится морем — холодным северным морем, по которому плыть им только вперёд.