Отзвучит июльский гром (с)
Каждый уважаемый глава родовитого семейства, тем более такого, как Блоссомы, должен иметь фамильную трость, что передается по наследству и, несмотря на то, что большую часть времени за ненадобностью проводит в зонтовнице рядом с таким же вычурно-острым, орлиным зонтом, является реликвией и неотъемлемой частью фамильного реквизита. Само собой Клиффорд Блоссом не являлся исключением, и подтверждением тому была россыпь еще свежих, отливающим фиолетовым гематом на плечах и спине Джейсона. Каждый раз, когда массивный набалдашник — стандартно круглый или в форме тотемного животного, чтобы каждый изгиб очертания причинял большую боль, — соприкасался с телом, оставляя под рубашкой розовый след, что после нальется синевой, в ответ не раздавалось ни звука. Джейсон терпеливо сносил удары, даже не пытаясь защититься или взбунтоваться против откровенно бессмысленного акта насилия, только тело само непроизвольно сжималось, сгибалось под натиском. На бледном лице прежняя растерянность давно сменилась злобой, проступающей на глазах предательским блеском. Джагхед отчетливо видел перед собой каждую деталь разыгравшейся сцены, словно лично присутствовал при экзекуции, когда в очередной раз замечал на плече, выглядывающем из-под одеяла, еще спящего Блоссома здоровый синяк, начинающий уже желтеть по краям. Может, для всех остальных Джейсон Блоссом и был золотым мальчиком школы, капитаном футбольной команды, но для Клиффорда тот оставался никчемным, неблагодарным отпрыском, который, снюхавшись с местным бродяжкой с грязной преступной кровью в жилах, только и умел, что позорить всю семью перед людьми, и Джагхед терпеть не мог воспитанную, переданную с молоком матери покорность отцу, рожденную из страха и детской ненависти и свойственную всем богатым наследникам, которую невозможно было выкорчевать никакими увещеваниями. И все же сейчас надежда сиропного рода, уткнувшись носом в подушку, досматривал десятый сон в крохотной комнатушке старого мотеля в нескольких сотнях километров от Ривердейла. Впитывая слабый свет утреннего солнца, проползающего в комнату сквозь окно, рыжие волосы, потерявшие наконец извечную аккуратную зализанность, резко контрастировали с накрахмаленным выбеленным бельем, и, хотя Джагхед не видел его лица, а лишь холм плеча, он наблюдал, как легко, едва заметно вздымалась чужая грудь, любовался тем, насколько живым был лежащий перед ним человек. Присущая Джейсону болезненная бледность отступала, кожа покрылась бежевым загаром после нескольких дней езды по дорогам Америки на стареньком подержанном автомобиле. Кажется, они пересекли границу двух штатов, и теперь, наконец, остановились в одном из небольших, забытых богом городов, где на время можно было обосноваться, чтобы потом вновь подорваться с места и махнуть во Флориду или Калифорнию, славящихся своим солнцем. То, что они сделали, было полнейшим безумием, но тогда, когда план получил сформированную мысленную модель и оставалось лишь воплотить его в реальность, побег казался единственным правильным решением. Джагхеду не хотелось оставлять отца одного, несмотря на присущую в их отношениях в последнее время напряженность, но необходимость вытащить Джейсона из дерьма, в которое тот вляпался, случайно обнаружив, что бочки, предназначенные для кленового сиропа, бережно хранят вовсе не сироп, а вся эта расписная традиция служит не вызывающим подозрение прикрытием для гораздо более прибыльного бизнеса, вынуждала пойти на риск, к которому они, семнадцатилетние мальчишки, объективно готовы не были. В тот момент для Джагхеда решающим стал затравленный взгляд напротив, столь несвойственный самоуверенному, порой нагловатому Джейсону, и то, как просяще он сжал его руку в пустом полуночном зале кафе. В номере было тихо, так же тихо, как на улице, где не слышно было даже звука машин, хотя неделя лишь доползла до своей середины. Для столь крохотного городка тишина была привычной. По сравнению с ним Ривердейл казался мини-мегаполисом со своими развлечениями, богатыми особняками с вечно закрытыми витиеватыми воротами, что хранят секреты не одного поколения, и даже собственной поп-группой, зажигающей любую местную вечеринку. Здесь не было ничего. Абсолютно безжизненное место, запустевшее, покинутое своими собственными детьми, бегущими прочь от укладов продолжателей семейного дела; место, где до сих пор была жива идея американской мечты, словно сошедшее со страниц романа Стейнбека, но Джагхед сидел, провалившись в изъеденное молью кресло, с ноутбуком на коленях и хотел написать о том, что нашел лучшее место во всем мире, как бы претенциозно это не звучало. Лист вордовского документа до сих пор был чист: Джагхед не знал, с чего начать исповедь — с самого ли начала, когда на школьном дворе ему прилетел в голову футбольный мяч, и вместо насмешек он услышал извинение от капитана Бульдогов, или с конца, когда, собрав вещи, он в последний раз запер «кинобудку» и направился к условному месту встречи. Он нервно закусил губу, мазнул взглядом по пыльному пейзажу, висевшему над кофейным столиком, и начал наконец набирать первое предложение. Потребность писать о людях, о стремящейся, словно бурный речной поток, вперед жизни, желание сохранить, запечатлеть образ Джейсона на страницах заставляло ударять по клавишам. Их еле слышное клацанье рождало слова и абзацы. Он хотел написать обо всех, кто был рядом. Обо всех тех людях, что окружали его. Несмотря на то, что Джагхед никогда не отличался общительностью и легкостью характера, природа наградила его внимательностью и способностью неплохо разбираться в людях, что очень помогало с живостью заключать чужие характеры в слова. Постепенно на экране ноутбука появлялись целые отрывки, посвященные Арчи, с которым им так и не довелось никуда съездить летом (резкая смена планов на четвертое июля перечеркнула все, хотя, кажется, Арчи сам хотел отказаться, просто никак не мог собраться с мыслями), посвященные безумно влюбленной в Эндрюса Бетти, которая могла набраться смелости и признаться ему только в истории Джагхеда, и ее вечно болтающему о безделице другу Кевину, посвященные другим жителям Ривердейла, что теперь стали далекими, вчерашними и для которых Джагхед Джонс и Джейсон Блоссом вскоре так же станут размытыми тенями прошлого, даже если их имена навсегда запомнят газеты. Целых три страницы принадлежали отцу, обида на которого смешивалась с пониманием бессмыслености голословных обвинений в разрушении его, Джагхеда, жизни и тоскливой любовью, которую, наверное, каждый ребенок испытывает к родителям, как бы плохи они не были. А Эф Пи в любом случае не был плохим родителем. Может, он и развалился в какой-то момент, потерял себя, запихнул собственную гордость в банку пива, но никогда не был плохим отцом. Наконец, в потоке мыслей он добрался до Джейсона. Тот, словно почувствовал, что о нем думают, зашевелился. Рыжая макушка оторвалась от подушки. Подчинившись какому-то внутреннему чутью он, помятый, не до конца продравший глаза, повернулся и, недовольно жмурясь, уставился на приютившегося в углу Джагхеда. — Какого черта, Джонс. Такая рань, а ты уже строчишь. Еще не до конца напитавшееся жаркое июльское солнце целилось прямо ему в лицо, видимо, найдя огонь чужих волос мишенью. Выбравшись из клубка простыней, Джейсон встал. Полностью обнаженное, поджарое тело призраком скользнуло вдоль стены, остановилось у окна, выходящего на задний двор мотеля, предназначенный для складирования старого ненужного хлама, вроде автомобильных покрышек, развалившейся мебели и тому подобного. За небольшим пространством двора, перепрыгнув через ограду, начинался город, встречавший путников дорожной петлей, огибающей несколько фермерских угодий. На конце этой петли и расположился мотель, а уже от него чертились улицы и кварталы; по берегам главной дорожной жилы вереницей тянулись дома, еще не успевшие снять с шеи американские флаги, надетые на День независимости, впивалась в тонкое полотно неба рыжим шпилем местная церквушка, по словам жителей, построенная еще пилигримами и сохранившаяся в первозданном виде, моргали цветными навесами витрины лавок — однако все это существовало за пределами ограниченной оконной рамы их комнаты. Джейсон провел пальцами по стеклу, смазывая многолетнюю пыль (как давно в этой комнате никто не жил?). Кончики пальцев потемнели, и Джейсон обтер их о бедро. Затаив дыхание, Джагхед наблюдал за ним, как наблюдал бы за капустницей, сложив крылья застывшей на подоконнике. — Жалеешь, что уехал? — Джагхед, правда, не хотел ничего говорить, слова вырвались сами по себе. Джейсон повернул голову, по-женски пухлые губы тронула мягкая улыбка. — А стоило бы? — пауза. Он задумчиво возвел глаза к потолку. — Жалею разве что о том, что оставил Шерил одну в ужасной колыбели Торнхилла. Больше мне жалеть не о чем. К чему вообще такие вопросы? Он раздраженно задернул тяжелые шторы. Комната тут же погрузилась в легкий золотистый сумрак, и Джейсон стал более осязаемым, лишаясь прежней призрачной прозрачности, подаренной солнцем. — Тем более именно я предложил сбежать, вынудил тебя все бросить. Отойдя наконец от окна, Джейсон сел рядом на локоть кресла, откинулся на стену, закинул длинные ноги на кровать, доставая до нее одними только пятками. Любой, кто сейчас увидел их, наверное, скривил бы лицо. Со стороны они выглядели, — по крайней мере так казалось Джагхеду — как те юноши с дагерротипов и фотографий эпохи Оскара Уальда, что в широкополых шляпах, твидовых пиджачках и коротких брючках сидели на креслах или стульях с резными ножками, и один из них всегда садился именно на локоть, грациозно закинув ногу на ногу. Грациозностью, правда, Джейсон не отличался: он все же предпочитал беганье по полю с мячом балету. Боковым зрением Джагхед видел чужую согнутую спину, выпирающие рельсы позвоночника, чувствовал невесомое присутствие Джейсона рядом. — Люди исчезают каждый день, — начал он. — И их близкие, что учатся жить с этим, однажды понимают, что больше не думают о пропавших. Джагхед Джонс, пропавший без вести четвертого июля, вскоре превратится для всех жителей Ривердейла в отголосок прошлого. А мой отец, когда будет готов, найдет нас. Я сказал ему, куда мы направляемся. — Сказал? — Джейсон заметно напрягся. — И он тебя отпустил? — Скажем так: я поставил его перед фактом, — Джагхед позволил себе победно ухмыльнуться, вспомнив, как пришел в провонявший пивом трейлер, чтобы попросить достать для них какой-нибудь ржавый, но ходовой линкольн. Тогда же рассказал ему о плане, о том, где их искать, заставил пообещать, что когда-нибудь он сумеет вырваться и добраться до западного побережья. Эф Пи, как всегда, был пьян, но взгляд его на удивление оставался трезв и ясен. Когда гибель Джейсона Блоссома и исчезновение младшего Джонса позабудутся, померкнут на фоне повседневных мелочей или иных потрясений — Джагхед знал — он найдет их. В Америке нельзя потерять друг друга. Пальцы вновь забегали по клавиатуре, выбивая особый ритм, написали несколько строк, продолжавших историю, и замерли. Словно отринув последние сомнения, Джагхед смог, наконец, коснуться нагой спины Джейсона, кожей ощущая теплоту живого тела. День 2. ДженкинсВ номере никого (с)
К счастью, под возмущенные крики дверь выбивать не пришлось, даже в предъявлении ордера не было необходимости, хозяин захолустного мотеля «Перепутье» в ответ на просьбу осмотреть номер, где остановился один из его постояльцев, только пожал плечами и молча побрел по коридору, провожая до нужной двери. Ключ медленно вполз в замочную скважину, с надрывным всхлипом повернулся, после чего дверь, поддавшись толчку, открылась, представляя посетителям пустую, захламленную комнату. Шериф Дженкинс вместе с младшим офицером Гордоном Краузе беспрепятственно зашли внутрь, не скрывая досады от осознания, что поиски зашли в тупик, по крайней мере на данном этапе расследования. — Я же говорил, что нет его. Был бы — видел бы. А так, паренек уже несколько дней не появлялся, хотя и заплачено у него на неделю вперед, — подал голос хозяин мотеля, наблюдая за офицерами уставшими, водянистыми глазами. Лениво почесав затылок, он и сам вошел в небольшое грязное помещение, раздраженно цокнул языком. — А шмотки-то свои не забрал. Все в комнате было брошено, забыто, оставлено на тех же местах, на которых, скорее всего, лежало изначально, так что создавалось впечатление, что владелец на пару минут вышел купить бутылку пива или взять в прокат пару сд-дисков с фильмами, чтобы скоротать вечер, и в то же время, несмотря на царивший вокруг беспорядок, сразу становилось понятно: даже если Джагхед Джонс какое-то время жил здесь, то уже давно уехал. Оставив все, что только можно было оставить. Странную мешковатую одежду, недоеденные заплесневевшие бургеры, одноразовый стаканчик с недопитым молочным коктейлем из ближайшей круглосуточной закусочной, сотни исписанных вдоль и поперек бумажных салфеток, разбросанных повсюду, перепачканных синими чернилами, наполненных обрывочными заметками, именами, которые шерифу были незнакомы. На кресле лежал разряженный ноутбук. Плотно занавешенные окна не позволяли яркому свету улиц проникать в комнату, поэтому атмосфера создавалась довольно гнетущая; застоявшийся за несколько дней полного безветрия, влажный воздух сдавливал легкие, так что дышать становилось почти невозможно. Со стены на Дженкинса смотрело красными, воспаленными глазами маковое поле, заключенное в рамку без стекла и приколотое к стене над кофейным столиком. — Когда ты в последний раз видел парня, что здесь жил, Уиллер? — вновь обратился он к застывшему на пороге старику. Давно ли, подумал он, вместе бегали по школьному двору с этим прожженным пьяницей, который мотель до сих пор не пропил только благодаря постоянному контролю сестры, убившей треть жизнь на непутевого братца. В маленьком городе каждый знал другого, каждый был связан прочной нитью с каждым — родственники, одноклассники, соседи, и надо же не могли найти провалившегося как сквозь землю чужака. Сбежавшего школьника. Куда делась прежняя настороженность, свойственная жителям мест, не заслуживших точки на карте? Оборвется след этого таинственного Джагхеда в их штате и на тебе, очередное не раскрытое дело, должное было стать головной болью Ривердейла, а, если быть предельно точным, очередной провал. Да даже если не оборвется, если улизнул, тоже ничего хорошего, — значит дело передадут другому шерифу в другом городе и единственная заслуживающая внимания работа опять закончится. — Ну, в прошлое воскресенье он, как обычно, тащился за полночь из закусочной. Вечно в своей этой глупой шапке и с кипой салфеток. Только подумайте, ваше величество, Стивен Кинг. Какой-то писака, ей богу. — Не говорил, что собирается уезжать? Может, что-нибудь странное заметил? Уиллер тупо посмотрел на него, потом перевел взгляд на картинку на стене — Дженкинс знал, чем она так притягивала к себе — чистая, аккуратно протертая глянцевая бумага изображения резко контрастировала с окружающей грязью. — Давай, соображай. Любая информация будет полезна. Не мог же парень испариться. — Не особо он был разговорчивый. Странный, нелюдимый. Почти не спал, писал все свои пописульки, то заперевшись в комнате, то уйдя куда-нибудь с ноутбуком или без. Я наблюдал за ним изредка — уж больно чудным был, да и постояльцев не так уж много. Этим летом сезон совсем не пер. Нынче ехали все в Калифорнию. Пляжи, небоскребы, Голливуд. Никому не нужна была рыбалка в тихой заводи. Поэтому и осенью дело стояло, постояльцев мало, понимаешь ли, и тут этот парень. Я все пытался с ним заговорить, выспросить. Так вот он как-то раз обмолвился, что они тоже едут в Калифорнию. — Они? Дженкинс переглянулся с младшим офицером, который все это время с любопытством пытался разобрать заметки на салфетках. — Сказал, что с другом едет. Больше ничего не сказал. Острым, пристальным взглядом шериф впился в хозяина мотеля, пытаясь уловить ложь или что-нибудь похожее на шутливое лукавство. Ничего. По бараньему виду Уиллера было понятно все как на духу — он не врал, не издевался в попытках посмеяться над полицией (а такие шутники тоже находились), просто монотонно вытягивал из памяти нити воспоминаний, одну за одной. И вот она, наконец-то, та самая нить, обрубок, за который можно было ухватиться и начать вытягивать в попытке распутать клубок, брошенный им, как котятам, от безделья тычущимся носом в стену. Он бы соврал, если бы сказал, что не был рад, когда в один из тысячи однотипных осенних дней в участке зазвонил телефон. Мужской голос на том конце провода представился шерифом Келлером и сообщил, что угнанную машину неких Змеев видели мчащейся по тридцать пятой магистрали, недалеко от их города. Они уже сообщили всем постам, просили быть бдительнее, мол, какой-то школьник сбежал из дома. Неблагополучная семья, тяжелая жизнь, травля в школе и бла-бла-бла. Подобных историй он наслушался за свою жизнь очень много. Пусть Америка и была прогрессивной страной, но школьная травля оставалась извечным ее бичом, искоренению которого не способствовал даже тот факт, что некоторые из забитых белых ворон слетали с катушек и брались за пушки. Чертовски цинично, Дженкинс, мысленно обругал он себя, возвращая внимание разговору. — Он также подозревается в убийстве семнадцатилетнего Джейсона Блоссома. Может быть вооружен, — продолжал вещать голос. Для их безжизненного болота, где разве что кошек с деревьев снимать — ну прямо истинное монохромие Плезантвилля — поиск сбежавшего подростка был глотком свежего воздуха. Дело, сравнимое по масштабам, наверное, с убийством Лоры Палмер. Конечно, шанс, что Джонс решит остановиться именно здесь, был невелик, но, пока он был, весь участок проснулся от спячки и принялся усердно работать. Как оказалось позже, удача благоволила им. Вскоре выяснилось, что Джагхед Джонс вот уже несколько недель жил в мотеле на въезде в город. Жил и пропал, наследив буквально у них перед носом. — Ладно, — произнес Дженкинс после минутного молчания. — Спасибо, Уиллер. Ты очень нам помог. «Погрязнуть опять в скуке и ковырянии в носу ты нам помог», — ворчливо добавил он про себя, направляясь к выходу и напоследок махнув Краузе, чтобы брал необходимые улики и тащил свою задницу обратно в машину. Из плюсов в случившемся, пожалуй, только то, что головная боль Ривердейла вновь стала головной болью одного Ривердейла, разделять которую им больше не придется. Другому шерифу дадут возможность исполнить гражданский долг. Спустя пару минут младший офицер нагнал его, перешел с бега на шаг. — Сэр? — Что, Краузе? — Как звали того парня, в убийстве которого подозревают Джонса? Шериф вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну, зажал между губ. Жестом предложил напарнику и, получив отрицательный мах головой, сунул пачку обратно в карман. Щелкнул язычок зажигалки, взметнулось вверх оранжевое острие и тут же скрылось. Выдохнув густой белесый дым, шериф ответил, не улавливая связи между столь внезапным вопросом и постигшей их неудачей, хотя, возможно, Краузе сумел что-нибудь нарыть в том мусоре, пока сам Дженкинс был занят беседой с потенциальным свидетелем. Словно прочитав его мысли, молодой мужчина протянул ему сложенную вдвое стопку пресловутых салфеток — черт бы их побрал — и, не моргая, посмотрел прямо и строго, будто требуя благодарности за более качественно проделанную работу, мол, если бы не я, у вас из-под носа с легкостью ушло бы кое-что весьма занятное. — Что там? Исповедь беглого убийцы? — насмешка прозвучала гораздо ядовитее, чем хотелось, но Краузе, кажется, проигнорировал столь явное пренебрежение к своей персоне. — Здесь только и написано, что о Джейсоне Блоссоме. Дженкинс подумал: это и правда весьма занятно. Когда им удалось вернуть к жизни давно сдохший ноутбук, к большому сожалению, они не обнаружили там ничего по-настоящему стоящего. Никаких зацепок, чистосердечных признаний, раскаяний или наоборот злорадствований и бахвальства; на жестком диске так же не было ни фотографий, ни аудиозаписей, ни игр — один лишь безымянный документ. Десятки страниц текста с обрывками чужих жизней. Джагхед Джонс писал обо всем подряд: том, что когда-то видел, слышал, знал; том, что чувствовал и таил в глубине души. Джагхед Джонс очень много писал о Джейсоне Блоссоме — не только на ноутбуке, они также сложили бумажные фрагменты паззла — откровенно, не упуская ни одной детали, так, чтобы можно было по одним буквам и словам сложить в голове цельную картинку — живой, настоящий, простой человек. Счастливый. И то, что было между этими двумя подростками, если написанное правда от начала и до конца, разве похоже это на отношения главного хулигана, коих часто нарекают королями школы, и затравленного чудилы? Нет, между ними, определенно, было нечто большее, о чем никто не догадывался. Поразительно, подумал Дженкинс, как им ловко удалось провести весь город. Он готов был биться об заклад, что никто не знал об их связи. И все же почему история кончилась убийством? Шериф надеялся найти ответ в тексте, но после событий, произошедших четвертого июля, когда должен был состояться сорвавшийся в дальнейшем побег, Дженкинс обнаружил, что читает продолжение жизни Джейсона Блоссома. «Вот уже ночь как мы в пути. Выехали из Ривердейла, пересекли границу штата и к утру добрались до Нью-Бейтауна. На соседнем сидении, после утомительной ночи за рулем, спал Джейсон. Его рыжие волосы…» — Почему он не забрал ноутбук и все эти салфетки с собой? — Краузе недоуменно моргнул, отвлекаясь от чтения. — Подобные записи слишком личные, чтобы просто бросать в мотеле, где рано или поздно их найдут и прочтут или просто выкинут. Дженкинс ответил не сразу, но все же ответил. Сухо и резко. — Парень слетел с катушек, Краузе. Вообразил, что его дружок до сих пор жив, что им удалось сбежать, переписав историю Ромео с Джульеттой, ну, а потом, может, иллюзия развеялась. Суровая реальность и — бам! Он один в чужом городе, в грязном мотеле, его друг окончательно и бесспорно мертв, продуманный до мелочей план сорвался. Может, Джонс сам его и убил из ревности или еще чего. Тогда до кучи мозг разъело чувством вины. — Голословно и бездоказательно. Презумпцию невиновности еще никто не отменял. Дженкинса аж передернуло от отвращения к нравоучительному тону младшего офицера. — Я и не обвиняю, лишь строю предположения, версии. Одно я знаю наверняка: с головой парень не в ладах. Перешли это Келлеру в Ривердейл. Теперь это не наше дело. Больше не было никаких зацепок. Приведший в лисью нору след оборвался. День 3. ДжагхедВ хостеле эконом сныкаюсь, отсижусь (с)
С улицы тянуло по-осеннему терпким запахом паленой листвы, которую с утра, подгребая все новые листья к общей куче, жег хозяин мотеля. Джагхед как раз возвращался в номер после бессонной ночи в круглосуточной кафешке за углом, когда столкнулся с ним, выходящим из гаража в резиновых перчатках, с граблями и электрическим огнивом подмышкой. Само собой пройти незамеченным уже не вышло; любопытные, поддернутые постоянной пьяной поволокой глаза зацепились за него, как крючок зацепляется за рыбью щеку, смерили оценивающим взглядом. Свойственная одиноким пьяницам навязчивость заставляла этого маленького, одутловатого старика непроизвольно придумывать при каждой подобной встрече все новые и новые поводы для бесед, хотя, если быть точным, почти всегда поводами становились одни и те же банальные очевидности, словно выученные из книжки «Как легче заводить друзей: пособие для чайников». Не то чтобы старику, мистеру Уиллеру, нужны были друзья, скорее просто собеседники, с которыми можно было бы обсудить последние сплетни или выудить из них какую-нибудь личную информацию, или по крайней мере размять затекший язык. Он был одинок, стар, но в то же время ужасно болтлив и приставуч. Единственным постоянным собеседником была сестра, тучная дамочка из тех, что дышат через раз, Джагхед видел ее однажды. Она жила в квартале от мотеля с мужем и двумя уже взрослыми детьми, довольно часто приходила сюда проведать брата, а заодно проверить, как идут дела. С такой собеседницей говорить было особо не о чем, на уме бытовые проблемы и про запас не один том бранных слов и выражений, а так как, кроме Джагхеда, постояльцев в мотеле не было, несмотря на то, что Уиллер настойчиво уверял его в обратном, то пытался вывести на откровение он только его. Сегодня уловкой стал вопрос про погоду, сетование на то, что летом постояльцев не было целых два месяца, так как все махнули в южные штаты, а как отдых рыбалка, для которой тут были отличнейшие условия, уже не в почете. Ввязываться в пустую болтовню у Джагхеда не было ни сил, ни желания, но из чувства жалости и чтобы не портить отношения, потому что избежать разговора без грубости в любом случае не удалось бы, он сообщил, что и сам надеется добраться до Калифорнии к Рождеству. Зачем он сказал о Джейсоне, Джагхед не знал. Вырвалось машинально. Видимо, подсознательно он до сих пор пытался сделать вид, что все нормально — не было дождливой июльской ночи, проведенной в машине за деревянным указателем блоссомовской фермы, и целого пустого дня, последующего за ней, когда так никто и не пришел; не было Шерил, набросившейся на него с упреками в духе, какого черта ты здесь забыл и почему вы с Джейсоном не уехали на своей калымаге, и где собственно Джейсон; не было нескольких месяцев томительного ожидания неизвестности. Если старик вспомнит и разболтает сказанное полиции, а Джагхед был уверен, что его уже ищут и рано или поздно выйдут на этот мотель, полицейские решат, что он рехнулся, помутился рассудком от горя, совсем поехал крышей. Ему это даже было на руку. Решат, что поступки ненормального не поддаются логике, сами же запутаются в следах. Меньше всего на свете Джагхед хотел, чтобы его нашли. Сначала нужно было, как Энди Дюфрейн, добраться до Сиуатонехо, обосноваться в бунгало и обтесывать старые лодки, чтобы однажды Ред по заметкам и оставленным подсказкам нашел его. Войдя в комнату и повернув защелку, Джагхед положил на кофейный столик кипу исписанных салфеток, по инерции протер рукавом маковое поле и, даже не стянув кроссовки, рухнул на кровать. Несмотря на бессонную ночь, спать не хотелось, есть, к слову, тоже, хотя у него все еще оставалась пара гамбургеров, которые, наверное, уже скоро начнут плесневеть из-за постоянной влажности и отсутствия холодильника. В конце концов, была середина осени, от частых дождей фанерные стены отсырели, воздух стал влажным и густым. От этой сырости волосы Джагхеда стали виться еще сильнее. Не зная, чем себя занять, он разглядывал пожелтевший по углам потолок, пробежал глазами по небольшой трещине. В кармане куртки пальцы нащупали еще один бумажный уголок, вытащили смятую салфетку, видимо, застрявшую и поэтому оставшуюся внутри, после аккуратно разгладили и положили рядом на покрывало. То, что он таскал салфетки из закусочной, для других было чем-то нелепым, в какой-то мере необычным. Еще необычнее было то, что эти самые салфетки никогда не были пустыми — перемаранные чернилами с обеих сторон. Джагхед придумал писать на салфетках после того, как ноутбук разрядился и ему, по глупости забывшему зарядку, пришлось искать новые листы для историй. Купить в таком захолустье зарядное устройство было невозможно, их не было даже в хозяйственных магазинах. Конечно, можно было приобрести тетрадь или блокнот, но салфетки казались чем-то более романтичным, прямо как в том фильме с Джоном Кьюсаком в главной роли, где судьба свела парочку после обмена номерами весьма нестандартным образом. Главный герой как раз написал его на бумажной салфетке. Или это была пятидолларовая купюра? Джагхед не помнил. В кинотеатре не часто крутили этот фильм, в добавок он считал его глупым. Главным аргументом в пользу салфеток было не это — они просто всегда оказывались под рукой. Мелани, местная официантка и по совместительству владелица закусочной, кажется, смирилась с тем, что за столиком, где сидел приезжий парень, вечно их нет. Сначала Джагхед писал обо всех, кого знал. Чтобы лучше запомнить их лица, разбудить воспоминания об ушедших днях, думать о них. Потом он стал писать о Джейсоне и, когда ноутбук выключился окончательно, продолжал писать о том, что их связывало. Ему жизненно необходимо было изложить на бумагу каждый эпизод, встречу, свидание — все! Иначе от них не осталось бы ничего, кроме картинок в голове, что однажды похоронят в землю, как похоронили Джейсона. Последним местом в Ривердейле, которое слушало их бессмысленные разговоры, видело, каким настоящим мог быть Джейсон Блоссом и как по-настоящему он переплетал их пальцы, ища заурядной простоты межличностного общения, был теперь уже снесенный кинотеатр. Джагхед всегда знал, почему Джейсон выбрал именно его. Чудаковатого, нелюдимого, далекого от футбола и привычных подросткам развлечений. Отчаянно пытаясь вырваться из тюремных стен Торнхилла, словно выстроенного специально для тоскливого существования отпрысков Дракулы, стремясь испробовать жизнь не столь идеальную и зазубренную от корки до корки, он тянулся ко всему, что было для него непонятно и в то же время принадлежало другому миру — миру бедности, простоты и свободы. В глазах Джейсона жителем именно этого мира являлся Джагхед, поэтому ему так нравилось проводить время вместе. Нравилось ломать облик холеного Кена, доводя до бешенства отца и заставляя мать осуждающе поджимать губы. Джейсон часто ночевал в убежище Джагхеда, чтобы утром растрепанным, во второго дня рубашке опоздать в школу, иногда пропускал мячи на тренировках (только не в те редкие моменты, когда туда по просьбе Арчи заявлялся Джагхед, тогда уж инстинктивное желание покрасоваться брало верх), иногда намеренно или нечаянно разбивал колени. Этим он отличался от Шерил, что всегда любила быть безупречной и относилась к Джонсу со снисходительным пренебрежением. Конечно, Джейсон обладал своими недостатками. Порой он был тщеславен, честолюбив и невыносимо капризен, но попытки искоренить эти недостатки, несомненно, заслуживали внимания. Позже Джагхед узнал, что синяки Джейсон зарабатывал не только на тренировках. У Клиффорда Блоссома имелись свои методы воспитания, а весь подростковый бунт осуществлялся только вне стен Торнхилла. Через открытое окно ветер ворвался в комнату, сдул со стола салфетки, и те в хаотичном беспорядке легли на пол, переворачивая историю с ног на голову. Теперь было не разобрать, с чего все начиналось и чем закончилось. И чем закончится. В истории Джагхеда Джонса Джейсон Блоссом был живее всех живых: сидел на соседнем кресле, подставляя бледное лицо июльскому солнцу, пока Джагхед уверенно вел машину, будто всю жизнь только этим и занимался; развалившись на кровати, тихо сопел, пока Джагхед лениво прихлебывал горячий кофе из пластикового стаканчика, пытаясь взбодриться ранним утром; просил заправщика залить полный бак и совал тому купюры, пока Джагхед разминал затекшие ноги. В истории Джагхеда Джонса Кевин никогда не находил труп на берегу Свитуотер, Вероника Лодж никогда не приезжала в Ривердейл, Арчи не крутил роман с мисс Гранди, а кинотеатр не сносили с легкой руки мэра. Джагхед помнил: как-то они с Джейсоном решили устроить внеплановый ночной киносеанс. В тот момент их отношения только начинали зарождаться, перешли в дружбу и незначительный шутливый флирт вне школы — в школе же с ее иерархическим устройством приходилось ограничиваться переглядыванием в коридоре и редкими сардоническими фразами. На большой перемене принадлежавшая Джейсону идея бережно опустилась ему в карман смятым уголком тетрадного листа, на котором довольно корявым почерком было начеркано: «Как насчет ночного свидания в «Сумерках»? Сможешь устроить? С тебя фильм, с меня — еда» — и подпись «Д.Б.» Тогда он не обратил на это внимание, но сейчас, воскресая в памяти момент, Джагхед отчетливо видел собственную улыбку после прочтения записки. Забавным было то, каким порой по-детски наивным мог быть Джейсон Блоссом в своей странной привязанности в идее запретности отношений, через которую он, возможно, сам того не желая, пришел к привязанности к человеку, позволяющему воплотить данную идею в жизнь. Ночь в тот день выдалась морозной и безветренной; молча убегали в мглистое небо пустые улицы. Ближе к полуночи запыхавшийся Джейсон, в привычном сине-желтом бомбере, ворвался в убежище, где Джагхед уже вставлял бобину в слот, и, когда последний, удивленно моргнув, спросил про ободранную на правой ладони кожу, небрежно отмахнулся, мол, неудачно вылез из окна замка с привидениями. Им, всклоченным, вспотевшим, правда, можно было любоваться, хотя лицо все равно выдавало отточенную фарфоровую безупречность. У Джагхеда в груди трепетало сердце каждый раз, когда он видел настоящего Джейсона, не вымоченного в фамильной напыщенности. — Что у нас сегодня на повестке дня? — голос вырвал его из мыслей. Джейсон стоял, прислонившись к косяку, с любопытством осматривал проектор. — «Назад в будущее». Рыжая бровь скептически изогнулась. — Серьезно? Сколько раз можно смотреть этот фильм? — Это классика, Блоссом. Классику можно смотреть вечно. К тому же всем нравится «Назад в будущее», поэтому я подумал, что если выберу его, то точно не прогадаю, — Джагхед не врал, он действительно не знал, какой фильм мог бы понравиться Джейсону, долго думал над этим вопросом, перебирал бобины, и в итоге решил выбрать нечто проверенное временем и вполне безобидное. — Раз всем нравится, значит и мне должно. Хотя я больше предпочитаю тупые комедии, знаешь, как все футболисты, — в голосе улавливалась ирония. — Нужно было выбрать «Полицейскую академию»? Последние слова Джейсон пропустил мимо ушей. Запущенный проектор тихо застрекотал, бобина завертелась, и на улице, на экране, начали мелькать первые кадры фильма. Они устроились в кузове ржавого пикапа, в прошлом году брошенного на стоянке кинотеатра хозяином и отныне являвшегося чем-то вроде местной достопримечательности, символом Америки, поэтому до сих пор и не сданного на металлолом. Прижались друг к другу, надеясь уберечь тепло под махровым покрывалом, прихваченным из кинобудки. Приятное чувство близости грело изнутри. Пикап, словно саваном, обволакивала тишина, не нарушаемая даже шумом деревьев, исходивший от экрана белый свет разгонял темноту, превращая ее в сумрак, и, если бы не осенний пронизывающий холод, в луче проектора, наверняка, крутились бы мотыльки, мешая своими тенями. Пару раз такое бывало, глупые мотыльки могли сорвать целый сеанс. Когда Марти Макфлай в костюме инопланетного захватчика залез в дом своего отца, вставил тому в уши наушники и уже готов был врубить на полную катушку Ван Халена, экран загородила рыжая голова. — Эй, эй, это мой любимый момент, — возмутился Джагхед, дожевывая переслащенный финик в глазури, притащенный Блоссомом вместо попкорна, но Джейсон и не думал отодвигаться, все также, не произнося ни слова, откровенно изучал его лицо. — Чувак, ты не просвечиваешь. Нос и уши у Джейсона были такими же красными, как и волосы; на губах, рдеющих из-за холода, застыла легкая улыбка, а в глазах играл лихорадочный блеск. Забыв про фильм, Джагхед ждал, что последует дальше. А дальше — сократив расстояние между ними, Джейсон коснулся его губ. Поцелуй вышел неловким, быстрым, смазанным, как первое неуверенное прикосновение кисти к холсту. Джагхед бы даже сказал — боязливым, словно Джейсон только спрашивал разрешения, пробовал почву на наличие трясины, и, когда он отстранился, сказал: — Марти пообещал расплавить ему мозги, если тот не пригласит Лоррейн на бал. Ты видел этот момент сотни раз, — Джагхед, честное слово, хотел поцеловать его снова. Вместо этого он сделал нечто более интимное: снял свою шапку-корону и натянул на рыжую шевелюру, прикрывая замерзшие уши. Джагхед прокрутил в голове последний кадр и открыл глаза. Вокруг клубился сумрак комнаты мотеля, гнездился по углам, сгущаясь, подобно надоедливому рою мошкары; тишина становилась невыносимой, беззвучно вальсировала от окна до двери. Он был один. Сел на кровати, провел ладонями по лицу, смахивая дымку воспоминаний, тупо уставился в стену. Он помнил десятки таких моментов, приятных и отвратительных, которые теперь паутиной окружали его, рассыпанные по полу, а он, как паук, сидел в самом центре и бессмысленно взирал на плоды своих трудов. Нужно добраться до Калифорнии, пульсировала в голове навязчивая мысль. Дописать историю до точки. До счастливого конца. Обмануть судьбу. Нельзя забывать Джейсона Блоссома. Нельзя переставать думать о нем.