Зимние люди

— Дядя! — мягкий, но непреклонный голос Фили догнал Торина у самых ворот. — Куда ты спешишь? Лекари велели тебе оставаться в постели. — Я всю зиму провалялся в постели. — Торин говорил глухо, скрипуче, будто зима поселилась в его горле, свив ледяное гнездо. — Мне нужно оттаять. Я хочу побыть на солнце. — Ты всегда говорил, что каменное кружево и чеканные узоры Эребора тебе милее любой лесной поляны и сверкающих рек. — Фили улыбнулся. Видеть дядю вставшим на ноги было самой большой радостью этой весны. Осенью и всю долгую зиму почти никто и не надеялся, что Торин справится — настолько слабо теплилась в нем жизнь. Но Фили верил в него — верил так отчаянно, что сейчас под веками жгло, и образ Торина расплывался перед глазами, дробясь и качаясь в сиянии светлых лучей. — Ну что ты. — Торин подошел и обнял племянника. Руки его были слабы, и суставы казались крупнее на исхудавших кистях. Фили вздохнул и на мгновение почувствовал себя, как в детстве, в уютной скорлупе этих рук. — Если не хочешь, чтобы я шел один, проводи меня, — предложил Торин. — Только недалеко, — поставил условие Фили. — Молод еще мной командовать, — возразил Торин, но его глаза говорили обратное. Фили подставил плечо. — Пойдем, дядя.

* * *

За воротами гулял весенний ветер, трепал макушки едва зазеленевших молодых падубов вдоль дороги, перегонял из края в край облака по синему полю небес. Внизу, в долине, слышались голоса и стук топоров. — Люди отстраивают Дол? — спросил Торин об очевидном. — Бард торопится, — кивнул Фили. — Начали, едва сошел снег и стало возможно расчистить руины. А сейчас уже и к первым постройкам приступили. Иногда мне кажется, что он одержим Долом, как ты — Эребором. — Не равняй меня с людьми! — Торин закашлялся. Фили поспешно запахнул на нем теплый плащ. — Ты потом решишь все вопросы, связанные с Бардом, с Долом и с кем угодно. А сейчас слушай лекарей, прошу тебя. Ты гном, но это не значит, что ты каменный. — Камень ничто в сравнении с сынами Дурина. Но ты прав, Фили, мне нужно обрести силу. А уж потом мы займем полагающееся гномам место среди королевств Средиземья. — Им придется считаться с нами, дядя. — Да, Фили, придется. Мы вернули себе Эребор, вернем и все остальное. Фили не стал напоминать, с чьей помощью гномы отстояли свои владения. Для этого еще будет время — пока же одна только тяжесть руки Торина на плече переполняла радостью и счастьем сердце Фили.

* * *

Слухи о выздоровлении Подгорного короля разлетелись быстро, как сойки над Лихолесьем, и вскоре посланцы от Даина, от Трандуила объявились в Эреборе с дарами и пожеланиями скорейшей встречи. Гэндальф не слал гонцов — он сам навестил подгорное королевство, обнял Торина, похлопал по плечам радостных, как щенки на лужайке, Фили и Кили, пожал руку Двалину, сквозь суровость которого сочилась улыбка, словно вода сквозь неплотную дамбу. Торин увел мага на балкон, откуда видна была вся долина, до самого выхода, и они долго обсуждали что-то, неспешно затягиваясь гэндальфовским табаком. Солнце садилось в туманную дымку, и в малиновом, тревожном свете Фили вдруг заметил, как много в волосах Торина седины — лишь вполовину меньше, чем у Гэндальфа. Сердце его сжалось. Фили впервые подумал о том, что битва за Эребор отняла у Торина не только здоровье, но и годы жизни. Но профиль короля на фоне отрогов Одинокой горы и первых, чуть видных звезд был таким же четким, как и прежде, словно вырезанный клинком по дубленой коже. — Любуешься? — спросил неизвестно откуда взявшийся под рукой Кили. — Да хоть бы и так. — Фили отвернулся от балкона. Вся прелесть вечера, все то, что, невысказанное, разрывало сердце, исчезло. Остался только разрушенный Эребор, несмотря на все старания гномов, с трудом приходящий в себя после веков запустения, да отдаленный шум работ в Доле. Люди тоже спешили отстроить свое жилище. — Не надейся понапрасну — не для тебя он, — вдруг брякнул Кили. Развернулся и исчез, не дав Фили времени на достойный ответ. Да и к лучшему — отвечать было нечего. Фили мог лгать кому угодно, даже Торину, но ни разу у него не вышло обмануть Кили. Тот словно чуял неправду или умолчание, как лиса чует мышь под землей. Через два дня после отъезда Гэндальфа в Эребор прибыла пышная процессия из Лихолесья. Трандуил чинно поклонился хозяину подгорного королевства, Торин ответил не менее учтивым поклоном. Видно, беседа с Гэндальфом пошла ему на пользу. Фили больше всего боялся, что Торин не сочтет нужным скрывать неприязнь и высокомерие, а то и вовсе сходу выставит эльфов за порог, и новая война будет грозить едва оправившемуся от ран гномьему народу. Но Торин был ровен и сдержан — что равнялось любезности. Фили перевел дыхание и с радостью приветствовал Леголаса под сводами своего королевства, помня о помощи, которую эльфы оказали им в Эсгароте и позднее — в Битве пяти воинств. — Новая весна пришла в Эребор, и зеленые листья распускаются здесь, — медленно, подбирая слова, произнес он на синдарине. Лицо Леголаса словно осветилось изнутри. — Невыразимо приятно слышать родную речь у корней горы, — с таким же трудом ответил он на кхуздуле. — Если бы владыкам было так же просто понять друг друга, — уже на всеобщем произнес Фили. — Надеюсь на лучшее, — склонил голову Леголас. — В битве мы смогли объединиться, будет обидно, если мир разлучит нас. Эребор пока не был готов устраивать пышные пиры, но гостей приняли, как полагается: в Зале королей, где стены еще пятнало Смаугово золото, поставили столы, музыка лилась со всех сторон, и запахи домашней стряпни щекотали ноздри проголодавшихся за дни перехода через Лихолесье эльфов. С кубком в руке первым поднялся Торин, в тяжелой короне на полуседых волосах, в богато расшитом самоцветами плаще. — Разные времена довелось пережить всем, сидящим за этими столами, — сказал он негромко, и зал затих. — Нам есть что вспомнить, есть о чем погрустить. Мы все могли бы припомнить давние и недавние обиды. Но эльфы и гномы вместе полегли у Одинокой горы, и ныне мы равно скорбим по тем и другим. Я не говорю вам — забудьте прошлое, я говорю — оставьте прошлое легендам и сказкам. Пришел новый день, и пусть он будет мирным! Трандуил, поднявшись, склонил голову в знак уважения, поднимая свой кубок. Отпив вина, гном и эльф обнялись. Фили не понял, насколько жест Торина искренен, а насколько обусловлен необходимостью дружбы с соседями, но это было не главным. Фили не мог понять собственных чувств. Мир с эльфами радовал его, но столь быстрое смирение Торина, не забывшего, конечно, темниц Лихолесья, было как ножом по сердцу. В глубине сердца Фили признавался себе, что предпочел бы затяжные переговоры, изматывающую борьбу с упрямством Торина, его недовольство и постепенные уступки, как крошечные шажки назад, нежели это внезапное примирение, свидетельствующее о том, что ни душевных, ни физических сил Торину еще недостает. — Улыбнись, братец! — крикнул ему Кили. — К чему эта грусть среди всеобщей радости? — Он слишком быстро сдался, — под нос пробормотал Фили, но Кили услышал. — Так пользуйся случаем, — жарко и пьяно выдохнул он в ухо. Фили обернулся. На дне темных глаз брата плескалась непонятная горечь. — Ты несешь ерунду, Кили, — сухо ответил он, поднимаясь. — Эльфийское вино ударило тебе в голову. — И вовсе не вино, — проговорил Кили ему вслед.

* * *

Вскоре и Даин навестил Подгорное королевство, по-родственному обнявшись с Торином. Подтвердив когда-то данные клятвы и взаимные обязательства, они расстались друзьями. Балин мог радоваться — Эребор, как он того и желал, налаживал связи с сопредельными владениями, вновь занимая в Средиземье место, которого некогда лишился. Оставались лишь самые близкие соседи — люди, эсгаротцы, возглавляемые Бардом. Хоть они и находились на расстоянии нескольких полетов стрелы, будущий государь Дола не спешил на встречу с гномьим владыкой. Фили видел, что Торина раздражает это обстоятельство. Не раз и не два слышал он от него о том, как много возомнил о себе «этот оборванец, пропахший рыбой насквозь». Фили догадывался, что Торину проще забыть о темницах Лихолесья, где с ним обращались, как с государем, чем о пути, которым они попали в Эсгарот. Он старался успокоить дядю, но чем лучше тот себя чувствовал, тем больше проступал в нем прежний Торин — властный, порой нетерпимый и не любящий ждать. Наконец в разгар июня просто одетый посланец доставил в Эребор письмо, где спрашивалось, сочтет ли Подгорный король возможным принять Барда из Дола на следующий день. — Пусть прибывает, — махнул рукой Торин, очевидно довольный учтивостью письма и тем, что спрашивали его дозволения прибыть. — Как думаешь, завтра все пройдет нормально? — спросил вечером Фили у Балина. — Трудно сказать. — Балин снял нагар со свечи, и пламя взметнулось над столом. — Бард помог нам — пусть и не бескорыстно, и помог еще раз — во время битвы, и тут уж его не упрекнешь в алчности или расчете. С другой стороны, он получил четырнадцатую часть сокровищ, натасканных под Гору Смаугом, да еще и преподнес эльфу изумруды Гириона, изготовленные нашими мастерами. Будь тогда Торин не на пороге смерти, он ни за что не допустил бы этого. — Значит, ты предвидишь трудности? — Поживем — увидим, Фили. — Балин развел руками. — Ждать осталось недолго.

* * *

К вечеру следующего дня посланцы Дола вступили в Зал королей. Торин сидел на троне, и Фили не сводил с него глаз, словно видел впервые. Никто другой не смог бы занять это место, уйди Торин в чертоги Махала. Фили было страшно представить, что он мог бы сидеть там, как будто имеет на это полное право. Это место принадлежало Торину и только ему. — Приветствую тебя в Эреборе, Бард, владыка Дола, — произнес тот, едва заметно склоняя голову. Бард выступил из гущи людей, среди которых не выделялся ни пышностью одежд, ни манерой вести себя. — Дол еще не отстроен, Подгорный король, и рано именовать меня его владыкой. Но раз уж нам придется жить по соседству, было бы неразумно не искать путей к добросердечным отношениям. — Ты прав. — Торин поднялся с трона и спустился по ступеням, остановившись так, что казался одного роста с Бардом. — Делить нам нечего. Эребор, как старший брат, всегда готов прийти на помощь Долу, оказать свое покровительство и предоставить поддержку, если она понадобится. — Благодарю тебя, Торин. — Фили поймал взглядом чуть заметную усмешку на губах Барда. — Но Долу не нужен старший брат, а лишь друг. Обещание покровительства из твоих уст дорогого стоит, однако мы никому не позволим быть сверху. Равные отношения — вот что предлагает Эребору Дол. Примет ли Эребор это предложение? Фили показалось, что искры посыпались, когда взгляды Торина и Барда встретились. — Эребор обдумает твои слова. — Речь Торина была словно отлита из металла. — Приглашаю тебя и твоих спутников отужинать и переночевать под нашей крышей. Может быть, утром, на свежую голову, ты иначе посмотришь на мое предложение. — Сейчас у нас каждый час на счету, — отозвался Бард, — но было бы опрометчиво не принять твое приглашение, Торин. Мы останемся. И может быть, за кубком вина отыщется решение, которое устроит нас обоих. Фили словно воочию увидел блеск опущенных клинков.

* * *

Ночь опустилась на Эребор, укрыв звездным покрывалом Гору и ее отроги, а Торину все не спалось. Он вспоминал прошедший ужин, пресный вкус вина, никчемные разговоры. Даже с эльфами оказалось проще найти общий язык, чем с посланцами Дола. Торин был уверен, что все дело в их предводителе, Барде. С первой встречи с гномами тот был слишком себе на уме. Торин не сомневался, что Бард всегда мечтал о возрождении людского города в долине, и гномы своим походом предоставили ему этот шанс. То, что именно Бард убил дракона, оставалось где-то на задворках размышлений. Торина раздражала самоуверенность этого рыбака, его невозмутимое спокойствие, готовое, впрочем, в любой момент обернуться всполохом подлинных чувств. Торин вспомнил, как они стояли друг против друга на ступенях трона, как непроницаемо упрям был взгляд Барда. А в волосах его Торин заметил обилие серебра против прежнего, и нахлынувшее внезапно, как летний дождь, желание зачерпнуть горстью это серебро сейчас снова вернулось, причиняя почти настоящую боль своей неосуществимостью. А потом, за ужином поднимая кубок и произнося речи, Торин не раз натыкался на внимательный взгляд Барда, и раздражение охватывало его с новой силой. Торин и сейчас не мог понять причины. Прежде они жили в мире с людьми, вели торговлю, бывали на праздниках. Что же изменилось теперь? Неужели в стремлении вернуть Эребор он стал отказывать всем остальным в праве на эту долину? Да нет же: и народ Даина, и магов, и эльфов он готов был числить в добрых приятелях; а если вздумают прибыть с визитом хоббиты, то и для них ворота Эребора откроются с добрыми намерениями. Торин готов был простить Бильбо кражу Аркенстона — тем более, что алмаз красовался на своем законном месте, озаряя сиянием трон. Торин видел, как сверкнули одобрением глаза Даина, как Трандуил приласкал взглядом чудесный камень. Бард же лишь глянул наверх, и глаза его остались темны — сияние камня не зажгло их. Впрочем, гномы и так отдали людям немало сокровищ. Будь тогда Торин в добром здравии, он переубедил бы сотоварищей, но теперь возвращать поделенное было поздно. Дол вскоре будет отстроен, и придется налаживать сотрудничество и торговлю с ближайшим соседом. Но все в Торине противилось этому. Поднявшись, он натянул штаны и вышел босой, в свободно болтающейся рубахе на длинный узкий балкон, что опоясывал жилой уровень. Балюстрада была полуразрушена, кое-где балкона и вовсе не было — его стесало падавшими глыбами до самой скалы, из которой он вырастал. Облокотившись о перила, Торин собрался уже чиркнуть огнивом, но еле заметная тень отвлекла его внимание. Кто-то не по-гномьи высокий стоял чуть дальше вправо, так же опираясь на перила и глядя в даль, в укрытую тьмой долину. Торин понял, кто это, прежде чем вспомнил, где разместили гостей, прежде чем разглядел четкий профиль, освещенный вышедшей из-за облака луной. Он задумался, не стоит ли отступить назад, в узкий коридор, пока его не заметили. На третий круг переговоров его могло сегодня и не хватить. — Я не нравлюсь тебе, верно, Торин Дубощит? — спросил Бард. Он выпрямился и сделал несколько шагов в сторону короля. Их разделял неширокий провал. При желании его легко можно перепрыгнуть — если не смотреть вниз, туда, где на огромной глубине виднелась площадка перед главными вратами Эребора и уходящая вправо, под утес, дорога. — Верно, — ответил Торин. Балин не одобрил бы этого, но Торин устал от недоговоренности, от необходимости улыбаться там, где стоило стукнуть кулаком по столу. Звать за собой было проще, чем поступаться собой, пусть даже в самых мелочах. — А вот ты мне нравишься, — неожиданно ответил Бард. — Твои воины готовы не единожды умереть ради тебя, ты сумел сделать невозможное — с кучкой храбрецов вернуть себе свое королевство. Ты достоин короны, Торин. Торин растерялся от внезапной искренности этих слов. — И за тобой пошли люди, — сказал он, собравшись с мыслями. — Я слышал, они любят тебя и верят каждому слову. — У них не было особого выбора, — усмехнулся Бард. — Ты же видел нашего господина бургомистра. Тут кто угодно покажется лучшей долей. — Ты не кто угодно, — возразил Торин. — Ты потомок Гириона. — Да. Потомок человека, чей промах привел к тому, что случилось с твоим королевством и с моим городом. — Нельзя так строго судить себя. — Торин сказал это искренне — что-то в голосе и словах Барда тронуло его. — Кто же будет судить меня, если не я сам? — Бард замолчал и вдруг легко, без разбега, перемахнул провал, оказавшись рядом с Торином. — Разве ты никогда не судил себя, Торин Дубощит? Не корил за промахи, не думал, что твои решения неверны и несут вред — не тебе, но другим? Разве ты считаешь себя безупречным правителем? — Нет. — Торина захватила врасплох эта пламенная речь. Он будто впервые увидел Барда — не рыбака, но короля, пусть пока и без королевства. — Никто не безупречен. Но часто следует казаться таким, чтобы твои подданные не утратили веру в тебя. — Ты кажешься вырезанным из камня, Торин. Невозможно утратить веру в тебя. Торин хотел возразить — он вовсе не был таким совершенным правителем, как описывал гость, но именно таким ему вдруг захотелось остаться в глазах Барда. Восхищение этого довольно замкнутого человека пьянило лучше, чем вино на пиру. И жажда запутать пальцы в его длинных, как у самого Торина, волосах вернулась с новой силой. Здесь, в ночи, вдали от чужих глаз, это стало казаться почти возможным. — Я уверен, что ты отличный правитель, Бард, — сказал он, проталкивая слова через пересохшее горло. — И ты всегда будешь желанным гостем в Эреборе. — Он говорил что-то пустое, снизывая первые подвернувшиеся слова, чтобы завершить эту ночную беседу и вернуться в прохладную спальню. Открытый балкон обдувал свежий ветер с гор, но Торину казалось, что его опаляет дыхание дракона. Бард улыбался одними глазами — а может, это тоже только казалось. — Прости, я должен отдохнуть, — Торин слегка поклонился, отступая в тень скалы. — Лекари настаивают на спокойном сне и не одобрили бы мои ночные вылазки. — Доброй ночи, — ответил Бард. — Береги здоровье. Мне было бы очень жаль, если б ты погиб в той битве. Торин вернулся в спальню и тут же выскочил обратно, не успев раздеться. Его вдруг охватило предчувствие, почти уверенность, что Бард поскользнулся, перепрыгивая провал, и лежит теперь внизу едва живой, в ожидании помощи. Эта картина нарисовалась перед глазами так ярко, что через несколько мгновений Торин уже был на балконе и стоял на коленях, вглядываясь в провал и вслушиваясь в ночь. Но все было тихо. Он подавил желание отправить кого-нибудь проверить, как там гости, — это выглядело бы странно, — и лег под одеяло. Сны, тяжелые и мутные, весь остаток ночи гнездились под веками, не принеся отдыха. Торин не мог вспомнить, что ему снилось — обрывками, клочками мелькали лишь снежная пустыня, холодный малиновый закат, летящие к нему вороны, словно угольки на снегу, и певчий дрозд, будто залетевший сюда из чужих, более теплых сновидений.

* * *

Наутро невыспавшийся хмурый Торин казался упрямей и неподъемней, чем каменная глыба. — Так что же ты решил, Торин Дубощит? — спросил Бард — в нем со вчерашнего дня ничего не изменилось. — Принимаешь ли ты мое предложение? Будут ли Дол и Эребор добрыми друзьями и союзниками? — Дол молод и слаб, — Торин говорил, глядя в дальний угол зала, мимо Барда. — Помощь и покровительство Эребора были бы лучшей поддержкой и опорой для твоего города. Равенство возможно между равными, Долу же преждевременно помышлять об этом. — Позволь нам самим определять своевременность наших решений. — Бард не смутился, будто знал, что так все и выйдет. — Жаль, что ты так упрям, Торин. Что ж, если передумаешь, мы всегда готовы протянуть руку дружбы. Он замолчал, но явно не закончил. — В знак наших добрых намерений позволь преподнести тебе скромный дар, — проговорил он наконец, беря протянутую ему кем-то из спутников небольшую шкатулку. — Может быть, глядя на работу наших мастеров, ты рано или поздно сочтешь, что мы не столь никчемны, чтобы отказываться от дружбы с нами. Он легко поднялся по ступеням и, склонившись, передал Торину шкатулку. Внутри на тускло-красном, как ночное зарево, бархате покоилась черная стрела — вполовину меньше настоящей, выкованная из серебра, с чернью, с мелкими алмазами в оперении. Губы Торина дернулись. Подарок Барда, как ничто иное, указывал Эребору на то, кто был истинным героем битвы со Смаугом. — Спасибо, — выдавил Торин сквозь сжатые зубы. — Обещаю, я буду часто смотреть на твой дар — чтобы не забыть о чем-либо существенном. Бард поклонился. Торину почудились в его глазах торжество и насмешка. — Еще увидимся, государь. — Увидимся, — согласился Торин, поднимаясь, чтобы проводить гостей. Его терпение держалось на тончайшей нити, которую могло оборвать что угодно — дуновение ветра, взгляд, дыхание. Он стоял неподвижно, пока люди не покинули зал. Когда последний из них скрылся за дверью, послышался треск. — Осторожней, — заметил Балин. Торин поднял руку. Зажатая в ладони шкатулка раскололась вдоль крышки. — Убери, чтобы я ее не видел. Балин принял шкатулку и поспешно спрятал за спину, чтобы многозначительный подарок лишний раз не попался Торину на глаза. — Кто бы мог подумать, что именно с людьми у нас возникнут неприятности, — заметил Фили, сопровождая Балина в сокровищницу. Тот неожиданно рассмеялся — будто горох просыпался. — Давно Торину не случалось столкнуться с упрямством почище его собственного. Ничего, Фили, я думаю, это даже к лучшему. Если Торин справится с собой на этот раз, все остальное пойдет как по маслу. — Хочешь сказать, с эльфами было проще? — Эльфы далеко, и с ними мы богатствами Эребора не делились. Да и владыка Трандуил, несмотря на свое тщеславие, видит в Торине равного. Он помнит его отца, деда и видит за его спиной предков-королей. — А Бард не видит? — Для него это давняя история. Люди живут здесь и сейчас. Бард видел Торина в бочке с рыбой, в собственном сортире, видел за одним столом с бургомистром, которого вовсе не уважает. Трандуил принимает Торина, как часть Эребора и его династии, — со всеми достоинствами и недостатками. Бард же только узнает его и судить будет лишь по собственным впечатлениям. — У Торина нет недостатков. — Ты слишком любишь его, Фили, чтобы замечать их. — Будь он менее упрям или менее уверен в себе, мы бы не вернули Эребор. — А может быть, вернули, и с меньшими потерями. Нельзя ручаться за то, что только могло бы случиться. — Так ты думаешь, нам не о чем волноваться? — С Торином нам всегда есть о чем волноваться, Фили. — Балин повернул ключ, закрывая сокровищницу, где осталась черная стрела. — Но именно сейчас все идет неплохо. Балин немного ошибался.

* * *

Хоть дар Барда и был надежно укрыт от глаз, Торин никак не мог успокоиться. Он ожидал чего угодно, но только не отказа Дола принять помощь и покровительство. Иной раз слова, сказанные Бардом на балконе, примиряли его с людской гордыней, и Торин представлял, как когда-нибудь, на празднествах в честь нового Дола или Эребора, они с Бардом пожмут друг другу руки и с легкостью найдут выход из положения, заключив подходящий обоим договор. Но потом в памяти всплывала черная стрела и насмешливые темные глаза, и мечты Торина сменялись иными, далекими от праздничных торжеств. «Дол никому не позволит быть сверху? Самонадеянно», — едва ли не вслух произносил он, и кулаки сжимались, будто стискивали длинные темные пряди. Торин не желал людям зла, но не отказался бы, чтобы Дол пришел к нему на поклон, не отказался бы увидеть Дол на коленях… увидеть, как Бард опускается на колени перед ним. Серебро кубка в такие минуты начинало мяться под его пальцами, Фили бросал беспокойные взгляды, а Балин опускал глаза в тарелку, будто знал, какие мысли бродят в голове его короля. — Дол ведет торговлю с Лихолесьем и Эсгаротом, — заметил как-то Двалин — единственный, кто мог завести такой разговор, не опасаясь, что его оборвут коротким «не сейчас». — Хотят разоряться — пусть разоряются, — буркнул Торин. — Товаров от эльфов им приходится ждать неделю, а Эсгарот пользуется возможностью и взвинчивает цены вдвое против обычного. — Но рано или поздно Дол отстроится, у них появятся свои товары на продажу и больше возможностей для нормальной торговли. Эсгароту придется умерить аппетиты, а с эльфами и вовсе проблем не будет. — Пусть делают, что хотят. — Торин! Уж не предлагаешь ли ты нам доставлять рыбу и овощи из Лихолесья вместо того, чтобы вести дела с ближайшими соседями? — Мы будем делать так, как скажу я! — отрезал Торин. — Дол нужно проучить! — Дол нужно навестить, — заметил Балин. — Побывай там под благовидным предлогом, может, и додумаетесь до договора, который устроит обе стороны. Не вечно же вам с Бардом смотреть друг на друга волками. Он ожидал очередной вспышки гнева, но Торин молчал. Балин бросил взгляд на Фили. «Видишь? — говорил этот взгляд. — Они еще найдут общий язык».

* * *

Торин не заговаривал о Доле, и остальные тоже предпочитали помалкивать, пока однажды за обедом Балин совершенно обычным голосом не поинтересовался, заедут ли посланцы Трандуила в Эребор по пути в Дол. — Зачем лихолесские эльфы направляются в Дол и почему я слышу об этом только сейчас? — спросил Торин. Его брови нахмурились, а взгляд блеснул подозрением. — Ты ведь не хочешь ничего слышать о Доле, — сказал Балин, отложив ложку и глядя на своего государя. — А между тем старшей дочери Барда исполняется семнадцать. Для людей это непростая дата, как тридцатитрехлетие для хоббитов. Друзья и союзники Дола шлют поздравления дочери градоначальника. Так принято между добрыми соседями. — Мы тоже не враждуем с Долом, — заметил Торин. — Тебе следовало сказать мне об этом раньше, Балин. Мы тоже должны направить гномов и дары в Дол. — Ввиду нашей близости от Дола ты мог бы и сам навестить город, Торин. Знаешь, рассказы рассказами, а посмотреть своими глазами, как там обстоят дела, не помешает. Торин задумался. Фили смотрел на него, не замечая, что ложка в кулаке угрожающе гнется. Дружба с Долом была бы полезна и выгодна Эребору, но почему-то Фили страшила возможная поездка Торина. Он твердо решил, что поедет с дядей, чего бы ему это не стоило. Кили наблюдал за ним с другого конца стола и так же хмурился, сверкая черными глазами. Балин делал вид, что не интересуется ничем, кроме грудинки, но ухитрялся замечать все. Узлы начинали затягиваться, но он надеялся, что их удастся распутать без повреждений. — Пожалуй, ты прав, — наконец произнес Торин. — Я поеду, и ты поедешь со мной. — И я, — слишком торопливо проговорил Фили. Торин перевел на него тяжелый взгляд. — Нет. Вы с Кили останетесь и под присмотром Двалина будете править Эребором то короткое время, что меня не будет. Когда-то нужно начинать. — Зачем это? — воскликнул Фили. Он еще не отошел от прошедшей зимы и постоянных тревог за Торина, чтобы снова задумываться о неизбежном. — Фили, тебе не пятнадцать, — отрезал Торин. — Не задавай глупых вопросов. Ты будешь отвечать за Эребор, пока я не вернусь. Фили опустил голову. Когда Торин говорил таким тоном, спорить было бесполезно. Кили догнал его в коридоре. — Хочешь, я поговорю с ним? — предложил он, и Фили не заметил привычной насмешки в голосе брата. — Скажу, что справлюсь и один, скажу, что… что тебе нравится Сигрид и тебе обязательно нужно поехать. — Да, только этого Торину и не хватало. — Фили через силу улыбнулся. — Если он решит, что мне нравится дочь Барда, он скорее запрет меня в темнице, чем возьмет с собой. Но лучше бы мне нравилась она, чем… — Недоговорив, он махнул рукой и скрылся за дверью. — Зачем ты так любишь его, Фили? — спросил Кили у гулкого пустого коридора. — Зачем? Он решил, что напьется, когда уедет дядя. Двалин был суров, но его Кили не боялся. Конечно, Балин сказал бы, что нужно поддержать Фили, впервые остающегося наместником, пусть и всего на пару дней. Но от Кили сейчас вопросы престолонаследия и ответственности были далеки, как никогда. Он не хотел трона — он хотел его наследника, и не было в недолгой жизни Кили желания более сильного и безнадежного.

* * *

Торин стоял на балконе, на том же месте, что и несколько недель назад. Только теперь был ранний вечер, и долина просматривалась до самого выхода. В Доле кипела жизнь: люди, крохотные, словно муравьи, сновали туда-сюда. На таком расстоянии ни один взгляд не смог бы различить их. Сколько Торин не вглядывался, он не мог понять, есть ли Бард среди работающих. «К чему мне это? — мелькнуло в голове. — Я увижу его уже завтра». Он спустился по винтовой лестнице в сокровищницу, куда велел Балину отнести дар Дола. Не без труда отыскав треснувшую шкатулку, Торин вынул стрелу. Ненастоящая, она все же была заострена и царапнула палец. Повинуясь внезапному порыву, Торин попытался сломать ее, но скрытое под серебром закаленное железо не поддалось даже его сильным рукам. Торин зло сжал губы. Обруч, обозначающий королевское положение, давил на лоб, и он снял его, положив на какой-то сундучок. Новая попытка тоже окончилась неудачей. Чертова стрела не поддавалась. — Все равно сломаю, — процедил Торин. И краем глаза заметил свое отражение в полированных доспехах: покрасневшее от гнева лицо, зацепившаяся за застежку плаща косица, одержимость во взгляде. Он откинул за плечо длинные пряди, уложил стрелу на место, надел обруч и, не оглядываясь, вышел.

* * *

— Он уехал, — сказал Кили. — Знаю. — Фили смотрел на трон, как на эшафот. Его не радовала возможность ощутить тяжесть и сладость королевской власти. Мысленно он был в пути, смотрел на широкую спину Торина, мерно покачивающегося в седле — Балин настоял на конной поездке, напомнив, как мало времени прошло со дня выздоровления. Фили плохо знал людей и хотел бы быть рядом с дядей, когда тот снова столкнется с Бардом. Не то чтобы Торин нуждался в нем — но Фили хотел быть поблизости, если такой момент наступит. Он знал, что Бард не причинит Торину вреда, но вот довести его до белого каления тот мог, как мало кто другой. И это тоже тревожило Фили. Любой, кто вызывал у Торина сильные чувства, был для Фили угрозой. Он признавал это, но никому не признавался. Хотя Кили наверняка догадывался. — Так и будешь стоять весь день? — Кили подтолкнул его в спину. Словно во сне, Фили поднялся по ступенькам и опустился на широкое каменное сиденье. Обвел взглядом зал, сжал подлокотники, чувствуя каждый завиток резьбы. — Ваше величество. — Кили шутовски взмахнул плащом, кланяясь ему. Фили вздрогнул. Нет, его не должны так называть. Этот титул принадлежит другому. — Двалин сказал, что расчищен вход в одну из старых оружеен, — сказал он. — Я осмотрю ее. Ты найдешь меня там, если я тебе понадоблюсь. Он поспешил к выходу из зала. Волосы и борода вспыхивали в узких солнечных лучах, попадавшихся на пути. — Понадоблюсь… — пробормотал Кили. — Будто ты не нужен мне каждый миг. Он взбежал по ступеням и небрежно развалился на дядином троне, перекинув ногу через подлокотник. — Кили, король Подгорного королевства, повелевает! — громко сказал он. — А что бы мне такого повелеть? Ему показалось, что за дверью смеются. Черные глаза полыхнули злым огнем. — Пожалуй, и вправду повелю себе сходить в винный погреб, — сказал он, утратив недавнюю браваду. — Вряд ли его величеству я до вечера понадоблюсь. При дяде Кили не решился бы так себя вести, но Торин был далеко. А Фили — еще дальше. И вино казалось кислым на вкус.

* * *

Ехали неспешно, торопиться было некуда. Торин всматривался в каждый уголок долины, которую не видел давным-давно. Ему было не до того, когда они искали потайную дверь и замочную скважину. Потом была битва, потом — долгое выздоровление; и вот теперь он будто впервые со времен налета Смауга видел и эту дорогу, подъеденную временем, и хлипкие молодые побеги на месте старых дубов и остролистов, сожженных драконом или поломанных троллями. Неизменными остались только каменные складки горных отрогов да берега реки, бурлившей невдалеке по левую руку. Лето вступало в свои права. Они выжили, вернули королевство. Все вышло так, как когда-то мечтал Торин, не смея надеяться на столь полное воплощение этой мечты. Он думал, что будет радоваться больше. Но вместо радости пришла усталость. Эребор был отвоеван, Фили осваивался в новом положении, род Дурина вновь был в почете — все в мире шло своим чередом, с Торином или без него. То, что он выжил, было случайностью — он должен был остаться в прошедшей зиме, оплатив тем все смерти и дав Эребору начаться с чистого листа, с новым королем на троне. Однако Торин оказался слишком упрям, чтобы умереть, хотя и безусловно живым себя не чувствовал. Прежде он двигал этот мир — теперь оказалось, что мир способен двигаться и без него. Балин нарушил задумчивость короля, подъехав ближе. — Люди взялись за дело всерьез, — сказал он, указывая на уже близкое поселение. Двумя-тремя рядами на краю будущего города были выстроены времянки — неказистые прочные жилища. Мастеров распределили по разным работам: одни возводили защитную стену, другие — торговые ряды, третьи — здание, судя по всему, ратуши. Подъехав ближе, Торин заметил среди работников несколько, выделявшихся из прочих особым изяществом и нездешней красотой лиц. Эльфы по-прежнему помогали Барду. Не зря, видно, были вручены изумруды Гириона. Торин скрипнул зубами. Драгоценный подарок, так просто и, судя по всему, удачно преподнесенный Бардом, не давал ему покоя. Было ли это попыткой купить благосклонность Трандуила, падкого на блестящие самоцветы? Или же за ожерельем стояло нечто большее? Трандуил свернул с пути к сокровищам ради просьбы обычного горожанина. Почему? Этот вопрос не давал Торину покоя. — Им понадобятся хорошие ворота, — ворчливо заметил он Балину. — Эльфам такого не выковать. — И оружие, и утварь, и инструмент для кузниц, — добавил тот. — И все это они могут заказать у мастеров Даина, заплатив золотом из Одинокой горы. Балин умел находить слабые места Торина и задевать их осторожно, но чувствительно. Гостей приняли в такой же времянке, больше прочих размером и убранной свежей зеленью и немногочисленными украшениями. Бард не изменил своей привычке и был одет просто, как обычный ремесленник. О его положении говорил лишь тонкий серебряный обруч на волосах — явно эльфийской работы, с неудовольствием отметил Торин. — Мы прибыли, чтобы поздравить твою дочь, Бард, — проговорил он немного напыщенно, не сумев сразу справиться с собой. Вид Барда всколыхнул в нем лавину чувств — неприязнь, интерес, раздражение, желание настоять на своем. — Я рад тебя видеть, Торин, — совершенно не в тон ему ответил Бард, шагнул вперед и тепло обнял гостя. Торин не ожидал такого приема и был сбит с толку. К счастью, появилась Сигрид, и все внимание переместилось к имениннице. Поздравив ее, Торин отошел в сторону и принялся наблюдать за Балином и Бардом, ведущими многословный разговор. Торин знал, что Балин сейчас, вопреки его запрету, прощупывает пути к возобновлению торговли с Долом, но не собирался прерывать своего советника. Двери в очередной раз открылись. Торин перевел взгляд на новых посетителей и сжал губы. Бард прервал разговор, чтобы поспешить навстречу сыну Трандуила. Они встретились, как старые приятели, Бард обнял его ровно тем же движением, каким приветствовал Торина. — Ты выглядишь так, будто у тебя снова крадут Аркенстон, — вполголоса произнес незаметно подошедший Балин. — Мне не нравится эта дружба. — Леголаса и Барда? — Причем здесь Леголас? Он бы не приехал без приказа отца. Эльфы работают на строительстве города, торгуют с Долом, ведут себя здесь как… — …как добрые друзья, Торин. И на их месте могли бы быть мы. — Мы не можем сейчас помогать Долу — своих дел хватает. И торговать нам пока нечем. — Ты же знаешь, Торин, дело не в торговле. Дружба — это не только помощь и общие дела. Гэндальф появляется не каждый год, но ты считаешь его другом. Так и у Барда с Трандуилом. — Да что у них может быть общего? — воскликнул Торин. — Десяток-другой лет, пока они живут по соседству? — Тише, — мягко укорил его Балин. — Иной раз и десяток-другой лет можно считать даром судьбы. Торин пожалел о том, что послушал друга и поехал в Дол. Лучше бы он остался в Эреборе. Не зря Фили не хотел его отпускать. В старшем племяннике Торин порой замечал какое-то чутье на людей и события — хорошее качество для короля.

* * *

Все оказалось не так страшно. И Двалин говорил по делу, не стараясь поддеть Фили или показать, что не принимает его всерьез, и Глоин на указание расчистить оружейню, показавшуюся Фили пригодной к использованию, только кивнул и принялся раздавать поручения. К середине дня Фили вздохнул свободнее. Он перестал бояться сделать ошибку, показаться слишком неопытным и нерешительным, словом, недостойным заменить дядю хотя бы на день. Легкую тревогу вызывало только отсутствие Кили. Фили то вспоминал о нем, то забывал, но когда брат не явился к обеду, нахмурился, почти как Торин, и решил поговорить с ним, как только Кили попадется на глаза. Но младший так и не появился до самого вечера. Свет, струившийся из высоко расположенных узких окон, уже иссякал, из золотого став малиновым и тусклым. Именно в этот закатный час Кили наконец объявился в коридоре, ведущем к главной караульне. Фили как раз шел проверить, заступила ли на дежурство ночная смена — Торин иногда делал так, нагоняя страх на молодых воинов. Кили, как и утром, низко склонился, увидев брата. Фили хотел пройти мимо — шутка перестала быть смешной, но долетевший от брата запах заставил его остановиться и вздернуть Кили за грудки, ловя его взгляд. — Ты пьян? — Немного, ваше величество. — Кили твердо стоял на ногах, но взгляд выдавал его с головой — темный, шальной, блестящий. Фили не был уверен, видит ли брат его или что-то свое, неведомое. — Как ты мог? — спросил он с возмущением. — На нас оставлен весь Эребор, Торин доверяет нам, а ты… — То-о-орин, — протянул Кили. — У тебя только он в голове. Ты ничего не видишь, кроме него. Ты слепец, Фили. Ты ни о ком не думаешь, ничего не замечаешь. — Иди проспись. — Фили не хотел говорить об этом. Ни сейчас, ни когда-либо еще и ни с кем, даже с братом. Это было тайное, темное, больное, что нельзя было никому показывать. Но Кили во хмелю был упрямее обычного и не собирался сворачивать с избранной темы, не чувствуя боли, причиняемой Фили каждым его словом. — Я напивался не затем, чтобы проспаться. Я напился, чтобы не ослепнуть от твоего сияния, Фили. На троне ты сияешь лучше Аркенстона. Я лег бы пылью на ступени под твоими ногами… но тебе ведь не это нужно, правда? Тебе не нужен я, не нужен трон. Тебе нужен тот, кто на троне. Но почему, Фили, почему? Фили попытался отцепить его пальцы от своего ворота, но Кили перехватывал ткань снова и снова. — Я уже сказал, что не хочу говорить об этом. — А я хочу, — выдохнул Кили ему в лицо. — Если бы ты только знал, Фили… если бы ты только знал… Его пальцы гладили щеку Фили, неуклюже, едва прикасаясь. А в его взгляде Фили с ужасом прочел вдруг все, чего не замечал раньше, и поразился тому, что был так слеп. — Кили! — Он оттолкнул брата и выставил вперед руки, не позволяя ему подойти. — Кили, не нужно!.. что происходит, Кили? Кили? — Неужели ты до сих пор не понял? — пьяно усмехнулся Кили. — Пойдем ко мне, Фили, и на эту ночь ты забудешь о Торине, я обещаю. Фили покачал головой, не опуская руку. — Я не хочу забывать о нем. — Говорить об этом вслух было тяжело, словно камни ворочать, и все-таки Фили говорил, устав от долгого молчания. — Я всегда помню о нем, Кили, всегда думаю о нем, я не помню тех дней, когда бы ни думал о нем. Как я могу быть с кем-то другим, если он единственный, кто мне нужен? — Иногда мне кажется, что я ненавижу тебя. — Кили словно внезапно протрезвел. — Но я не могу тебя ненавидеть. И хочу быть с тобой, даже если ты будешь думать о нем, не переставая. У меня есть упрямство, но никогда не было твоей одержимости. В этом ты похож на Торина. — Мне жаль, что так вышло. — Фили наконец опустил руку, и Кили тут же оказался ближе, с блестящими глазами, алыми от вина губами, прекрасный, как юный Махал. — И все-таки, Кили, иди к себе. То, чего ты хочешь, — блажь. Одна ночь не решит ничего и лишь запутает все. — Ты уверен? — Кили был совсем рядом. — А если бы ты мог провести ночь с Торином? Знал бы, что он думает о другом, что согласился быть с тобой из жалости или по доброте душевной, что ты исчезнешь из его мыслей раньше, чем наступит рассвет? Ты бы отказался от этой ночи, Фили? «Да», — хотел сказать Фили, но не смог солгать брату и опустил глаза. И тут же его губы накрыли чужие, влажные от вина, жадные, отчаянные и горячие. «Не нужно было», — мелькнуло в голове Фили, когда дверь в комнату Кили захлопнулась за ними.

* * *

Торин еле дотерпел до вечера, до пира, скудного по прежним меркам — но сейчас и Эребор не смог бы позволить себе большего. Однако хлеб был мягким, мясо — сочным, а вино — эльфийским, разумеется, и явно не из рядовой бочки. Торин подозревал, что это личный дар Трандуила. — Перестань, — сказал Балин, вгрызаясь в запеченный с травами ломоть оленины. — Ты будто не на празднике, а среди недругов. — Не стоило вообще приезжать. — Торин отодвинул кубок, вино плеснулось на свежеоструганные, белые доски стола. — Стоило, — возразил Балин. — И ты сам это знаешь. Кто-то должен сделать первый шаг, и обычно это делает более мудрый. — Твоя лесть слишком груба. — Это все вино. Плохой советчик, но хороший приятель. Торин невольно улыбнулся — Балин умел смягчить шуткой любой разговор. Ему вспомнилась жизнь на чужбине, годы скитаний, бесплодных мечтаний и тягостных снов. Что значили по сравнению с этим два дня в Доле? Мелочь, не стоящая обсуждения. Конечно, он наладит отношения с Бардом — ради пользы Эребора. В это время Бард склонился к Леголасу, с вниманием вслушиваясь в его слова. Темные и светлые пряди смешались, словно воды Лесной при впадении в Долгое озеро, и Торин убедился, что его выдержка не так прочна, как он только что думал. Бард сошелся с эльфами легко и просто; у Торина так никогда бы не вышло. Но он мог бы сидеть на месте Леголаса, и это к нему склонялся бы Бард, чтобы услышать речи, не предназначенные для других ушей. В это время Леголас вынул из кармана что-то, завернутое в серебристую ткань, и вложил в руку Барда. Тот улыбнулся, и вещица — дар? напоминание? — исчезла из виду. Торин выдохнул и отхлебнул-таки вина. Конечно, это было нечто, переданное Барду Трандуилом. У Торина не возникло сомнений на этот счет. Он почувствовал себя чужаком, приглашенным на встречу старых друзей. С ним были вежливы, но впускать в свой круг не собирались. «Да и не надо. — Вспышка злой досады заставила Торина выпрямиться и надеть на лицо любезную полуулыбку, словно это был не дружеский пир, а тронный прием. — Я найду способ убедить Дол вести с нами торговлю и вместе защищать границы, а дружба его мне ни к чему». Это решение помогло ему дождаться конца вечера и даже вступить в несколько полезных разговоров с людьми и эльфами. Он говорил веско и рассудительно, как подобает королю, и то, что к нему прислушивались, грело сердце. Он больше не был изгнанником — он обрел дом, обрел трон, и уже никому не надо было доказывать право говорить не только от своего имени. Гости стали расходиться. Наутро Бард собирался показать им будущий город, рассказать, каким станет Дол, где и что будет построено. Это было не только интересно, но и полезно — можно было прикинуть, чего и сколько понадобится людям, и договориться о кузнечных и каменотесных работах прежде, чем Бард надумает обращаться к Даину. Торин твердо решил, что будет говорить только о торговле и взаимной пользе, и ничто не заставит его утратить терпение. Он задержался на пороге, кивнув Балину и остальным, чтобы устраивались на ночлег. Легкие серые сумерки накрывали еще пустынный, плоский Дол, расчищенные участки, кучи камней, свежие бревна и доски. Торин прошел немного дальше, туда, где заканчивался ряд времянок и на севере открывалась во всей красе Одинокая гора — черная тень, съедающая первые звезды. «Дом, — подумал Торин. — Это мой дом». Он вдруг наполнился уверенностью, что отныне никакая тьма, кроме ночной, не падет на Эребор, и его обитатели не будут знать горя и несчастий.

* * *

Будто искры из горна, губы Кили впивались в лицо, шею, грудь, и Фили беспрестанно вздрагивал от стыда и удовольствия под этим огненным градом. Кили шептал что-то жаркое и исступленное между поцелуями, опускаясь ниже, становясь пред братом на колени, дергая завязки штанов. Казалось, он знает Фили наизусть: каждый узелок на одежде, каждую косточку, будто наблюдал за ним годами, лаская, трогая, беря взглядом, как… как сам Фили наблюдал за Торином. Фили задохнулся, захлебнулся воздухом. Он будто предавал их обоих одновременно. — Кили… — прошептал он, не имея сил отстранить брата или уйти самому. — Что? — Кили поднял голову. Даже в слабом свете звезд Фили разглядел его лицо, словно светившееся от счастья, такого большого, что каменный великан показался бы букашкой в сравнении. Фили только однажды видел подобное выражение на лице брата: когда он отказался отправиться с Торином и остался в Эсгароте с раненым Кили. Именно в тот миг Кили, забыв про боль, просиял так, что, не будь Фили дураком, понял бы все еще тогда. …Он просто вспомнил тогда слова Торина о том, что истинный король — тот, кто лично заботится о каждом своем воине. Фили не выбирал между дядей и братом. Он просто хотел показать Торину, что тоже умеет принимать решения и стоять на своем. Хорошо, что Кили не знал об этом. — Что? — переспросил Кили. И Фили не смог сказать ему правду. Он жалко улыбнулся и закрыл глаза, отдаваясь во власть пылающего горна, в котором плавился подобно металлу, теряя твердость и раскаляясь докрасна.

* * *

— У Эребора нет соседа ближе, чем Дол, — проговорил кто-то совсем рядом с Торином. По голосу он узнал Барда. Торин неспешно обернулся, помня о принятом решении — руководствоваться разумом и думать только о деле. — То же верно и для Дола. — Мы и не отказываемся от дружбы с Подгорным королевством. Я отказался только от покровительства, Торин. — И сделал большую ошибку. — Время покажет, — заметил Бард. — Хотя у нас его не так много, как у эльфов. — А ты попроси у них немного в дар, — шутливо предложил Торин, надеясь, что его голос прозвучит добродушно, а не язвительно. — Вином они делятся, подарки передают — неужели пожалеют для тебя век-другой? Бард рассмеялся. — А я предупреждал Леголаса — зоркие глаза всегда найдутся. Не то чтобы подарок Трандуила был таким уж секретом… Тем не менее, он не сказал, что именно получил от короля Лихолесья. Значит, это был именно секрет, которым оба они имели полное право владеть и хранить втайне. Но настроение Торина, и без того не блестящее, испортилось вконец. Он хотел пойти спать, но что-то держало его, будто невидимый крючок, заставляя стоять под стремительно темнеющим небом, чувствовать близость Барда, раздражаться, желать уйти и все же оставаться на месте. — Почему ты бродишь здесь? — спросил он. Теперь его голос точно звучал не так, как нужно бы. — Эльфы наверняка не уснут до рассвета со своими музыкой и пением. Там тебе будут рады. — А здесь, значит, нет? — Торину показалось, что Бард улыбается. Похоже, его развеселили последние слова. Выдержка Торина дала глубокую трещину, будто невидимая в сумерках улыбка была клином, вбитым в камень его благоразумия. — Что ты хочешь этим сказать? — отрывисто спросил он. — Может, хватит игр в добрых соседей? В ту ночь, в Эреборе, ты был более искренен и не стеснялся говорить то, что думаешь. — То, о чем думаю… — медленно повторил Бард. — Ты даже не представляешь, о чем я сейчас думаю, Торин. Но я согласен — хватит игр. Торин не знал, чего ждал в ответ — восхищения ли им, как в прошлый раз, признания ли в сговоре с эльфами, в зависти к Эребору, открытия ли какой-то тайны, — но только не того, что случилось. В темноте послышались шаги, жаркое дыхание опалило щеку и уверенные губы бросили ему вызов. Торин был воином — он не мог отступить. Он принял бой. Небо не рухнуло, Одинокая гора не стала огнедышащей, только земля качнулась под ногами Торина. Он расставил ноги, чтобы не упасть, и запустил пальцы в длинные волосы Барда, дернул, привлекая его ближе. Зубы сталкивались, когда они словно вгрызались друг в друга, и за кромкой губ, там, где жесткость и сухость переходили в нежное, ранимое, оставались вспухающие следы. Ни один не хотел уступить, ни один не соглашался сдаться на милость победителя. Торин не успел заметить, кто первый шагнул назад, переводя дыхание, но долго перемирие не продлилось. Они вновь ринулись в атаку, снова оказались так близко, что и паутину нельзя было протянуть между ними. Длинные пряди цеплялись и путались в шершавых пальцах, губы терзали чужой рот, и каждый хотел доказать свое превосходство, хотел брать, а не принимать, хотел диктовать свою волю даже в эти короткие мгновения. Словно на поле битвы, они решали, кто сильнее, не щадя ни себя, ни другого, кусая чужие губы, когда поцелуя казалось мало, глотая застревавший в горле стон, не видя ничего вокруг, не слыша ничего, кроме перестука сердец. — Видишь? — полушепотом сказал Бард, когда поцелуй снова был разорван, звон мечей в ушах затих и настало очередное перемирие. — Не договоримся. Он шагнул назад — и словно растворился в ночи. Торин зарычал, не находя вокруг ничего, на чем можно было бы выместить ярость. Бард, конечно, слышал его, но Торину было плевать. Бард ускользал от него, петлял, как рудная жила, вел свою игру, откуда-то узнав его характер лучше, чем Балин или Двалин. Лишиться того, что уже держал в руках, — мало что могло досадить Торину сильнее. Он хотел заполучить Барда — не Дол, не его золото, а самого Барда, теперь он признавал это, но исполнение желания было не в его власти. Бард ясно дал понять, чего хочет, и был прав, сказав, что им не договориться. Каждый искал путей к добрым отношениям — но на своих условиях. Выхода не было. Торин знал, что не уступит — и знал, что Бард таков же. Сейчас он словно воочию видел будущую торговлю с Долом, гномов, работающих на строительстве рядом с людьми и эльфами, совместные ярмарки и празднества в долине. Но под всем этим, под видимостью благополучия, никогда не будет подлинно доверительных отношений. Они с Бардом никогда по-настоящему не доверятся друг другу, будут стремиться превзойти один другого и за столом переговоров, и за праздничным столом. Торина не радовало такое будущее. Если бы этот упрямец покорился хоть в чем-то! Торин уже готов был признать Дол равным Эребору — в обмен на то, чтобы Бард оказался под ним, принимал его, желал принадлежать ему, а не владеть им. И снова его кулак сжался, будто сгребая черные волосы, губы заныли, желание обладать стало нестерпимым, жгучим, как красный перец из далекого Кханда. — Балрог встреться тебе на пути, Бард, — бросил он в темноту. Балин не спал, хоть и делал вид, что смотрит третий сон. По дыханию короля, по резким движениям и тяжелому молчанию он догадался, что прогулка Торина оказалась не из рядовых, но мудро решил не вмешиваться. Утром Бард вел их по будущему городу, показывал, что сделано, рисовал в воздухе очертания будущих зданий. Торин почти не слушал его, а прочих людей и эльфов вовсе не замечал. Он смотрел на губы Барда, выискивая следы вчерашних поцелуев, и хотел его со всей страстью гномьего сердца, тяжелой, как гранит, и прочной, как алмаз. И во время обеда он не сводил с Барда глаз, пока обеспокоенный этим слишком явным вниманием Балин не принялся отвлекать его путаными разговорами. И когда уже настала пора выезжать, Торин все медлил сесть в седло. Уехать и не знать, когда они снова встретятся, когда вновь скрестятся взгляды, будто мечи, было большей мукой, чем быть поблизости, смотреть на Барда, выгорая изнутри от невозможности дотронуться, стереть поцелуями безразличие из взгляда, взять тут же, не обращая ни на кого внимания, заставив все приличия померкнуть перед силой его желания. В последний раз перед отъездом он поднял взгляд на Барда — и отшатнулся, на миг увидев в нем отражение собственных терзаний. Бард тут же вернул на лицо привычную полуусмешку — и все же обратный путь показался Торину вовсе не так тяжел, как ожидалось.

* * *

Фили сразу заметил, что с Торином что-то не так. С ним и самим не все было в порядке. Кили не упустил ни мгновения прошедшей ночи, словно добирая сразу и за прошлое, и за будущее. Фили не мог не признать, что с ним было хорошо — особенно если забыть, что это Кили. С ним не нужно было что-то доказывать, стараться выглядеть лучше, чем есть. Любовь Кили была такова, что принимала Фили целиком, не разбирая его на части, не деля на черное и белое, годное и негодное. И Фили, подхваченный этим потоком, плыл по течению, позволяя Кили все, что только приходило тому в голову. Фили пытался не думать о старательном языке, мягких губах, пальцах, потрогавших его везде и даже изнутри, но на смену приходили четкие, словно тушью выведенные картинки — крепкая спина, прорисованная светом растущей луны, лохматая голова, то вскидывающаяся, то опускающаяся на скрещенные руки, тесный, узкий вход, шепот, до сих пор набатом отзывавшийся в ушах: «Возьми меня, Фили». Фили сглотнул, изо всех сил стараясь не покраснеть. Он гнал от себя воспоминания, но они снова и снова возвращались, переполняя голову, которая грозила лопнуть от избытка противоречивых переживаний. — Все в порядке? — спросил Торин, едва спешившись и широкими шагами направляясь в Зал королей. — Есть что-то заслуживающее внимания? «Я переспал с Кили», — подумал Фили и неожиданно для себя издал полузадушенный смешок. Торин глянул на него с недоумением. — В чем дело, Фили? — Прости, дядя. — Фили постарался взять себя в руки. — Все в порядке. Мы начали расчищать одну из оружеен. Я решил, что она пригодна для использования. — Пойдем, покажешь. — Фили едва поспевал за ним. — Поездка была успешной? — спросил он на ходу. Торин долго молчал, прежде чем обронить сухое: — Мы предприняли кое-какие шаги навстречу друг другу. Что-то не понравилось Фили в этих словах — не то краткость и скрытность, не то голос Торина. Кили держался в стороне, не лез дяде на глаза, на Фили смотрел, будто ничего не случилось. Казалось, одного только Фили прошедшая ночь выбила из колеи. Да еще Торин, который отдалился будто бы не на два дня, а на десяток лет. Фили никак не мог нащупать тропинку, по которой еще недавно мог пройти вслед за мыслями Торина, верно угадав, о чем тот думает и что скажет в следующий миг. Вечером, после ужина, он наведался к Балину. — Как вы съездили? Торин ничего не рассказывает. Балин затянулся трубкой, как делал всегда, чтобы выиграть время на обдумывание непростого ответа, и Фили понял, что его тревоги не напрасны. — Что-то там произошло, — наконец произнес Балин. — Я не расспрашивал Торина, но уверен, что он разговаривал с Бардом, и они так и не нашли общего языка. — Но тогда он был бы раздосадован, а не скрытен. — Верно. Что-то случилось там, кроме разговора о делах, но ты же понимаешь, Фили, что я не буду спрашивать об этом. — Понимаю. — Тяжелая лапища сжала сердце Фили. Не зря его грызли плохие предчувствия. У него не было ничего, кроме подозрений, но чутье подсказывало, что случилось именно то, чего он так боялся. Торин, так долго живший мыслями об Эреборе, нашел замену сбывшейся мечте. Фили скомкал разговор, сбивчиво простился с Балином, вышел и остановился, не зная, куда пойти, а потом решительно свернул налево. Коридор за коридором вел его вниз, в самые дальние переходы, к окраине Эребора, где жилые пещеры сменялись рабочими штольнями. В одной из них Фили остановился, сел у стены и уставился в темноту остановившимся взглядом. Его фонарь едва теплился, бросая желтоватый свет на причудливые переплетения каменных жил, похожие на волосы Торина. Фили откинул голову, мечтая, чтобы громада Одинокой горы обрушилась на него и похоронила вместе с нелепой любовью и несбыточными желаниями. Камни дрогнули, качнулись. На миг Фили показалось, что его невысказанная просьба сейчас исполнится, но он тут же понял, что это свет чужого фонаря озарил стены, заставив тени двигаться. Кто-то вышел из-за большого валуна и присел на корточки рядом с ним. — Как ты меня нашел? — равнодушно спросил Фили. — Я всегда смогу найти тебя. — Кили, перестань. — Я следил за тобой. — Зачем? — Я беспокоюсь. — Со мной все в порядке. — Я не стал бы навязываться, если бы видел, что все в порядке. Но это не так. Тебе плохо, Фили. — Плохо, — согласился Фили. — И ты мне не поможешь. Никто не поможет. — Я знаю. — Кили вдруг улыбнулся, и в этой улыбке не было радости. — Кому и знать, как не мне. Я просто посижу с тобой. Так мне будет спокойнее. Фили не возразил, и Кили перебрался поближе, устроился у стены. Фили чувствовал тепло его плеча. Дышать и вправду стало полегче. Он чуть подвинулся, опираясь на плечо младшего, словно черпая его силу. Кили молчал, и Фили был благодарен ему за это.

* * *

«Не договоримся», — снова и снова вспоминал Торин. Серп луны, видный в круглом окне под потолком, не давал ему заснуть, возвращая, словно наяву, прошедшую ночь, речи Барда, их столкновение, их безмолвное и неистовое сражение… Торин должен был быть расстроен, но, напротив, чувствовал прилив сил. «Не договоримся» означало, что они встретятся еще не раз, что будут искать общества друг друга, снова и снова сталкиваться лбами, пока битва не будет завершена. Чем все закончится, Торин не знал и не хотел знать. Важен был не итог, а возможность вступить в схватку, напрягая все силы, чтобы выиграть, — так вода весной бурлит и клокочет в попытках взломать толстую корку льда. Торин хотел выйти на балкон, чтобы увидеть далекий темный Дол, но сон одолел его так внезапно, что он даже не погасил свечу. Это сделал верный Балин, проведав короля заполночь. Он дунул на пламя и недолго постоял в лунной полутьме, глядя на спокойное, красивое лицо Торина и думая о непростой судьбе, выпавшей на долю троих потомков Дурина. Торин ненадолго проснулся среди ночи, встревоженный сновидениями. Там были и золотой дракон, и кипящее озеро, и лучник с черной стрелой, и сам Торин — бесплотный дух, одетый колючим инеем. Он пытался предотвратить опасность, но живые не видели и не слышали его, и Торин напрасно хватал заиндевевшей ладонью их горячие руки. А потом поток драконьего пламени смел его с лица земли, и Торина больше не стало.

* * *

Больше ничего подобного Торину не снилось — да и не до снов ему было. Последствия Битвы еще аукались — ноющим при смене погоды плечом, слабостью в груди, быстрой усталостью, но с каждым днем он все больше напоминал прежнего Торина, и рука его уверенно правила Эребором. Королевство гномов возрождалось из руин и пепла на глазах. Гномы из Железных холмов на все лето нанялись работать в кузнях и шахтах Эребора; лучшие каменщики прикидывали, как восстановить громадные колонны подземных зал, каким образом прорубить арки и вывести окна, чтобы обновленный подземный город не уступал прежнему в красоте и роскоши. Трандуил слал в Эребор то ткани, то украшения для столов в обмен на заказанные эреборским мастерам новые перила для моста через Лесную. Все были при деле, жизнь кипела в возрожденном королевстве, и только Кили замечал, что один гном не охвачен общим порывом. Со дня возвращения Торина Фили затих, стал меньше говорить и гораздо реже улыбаться. Перед дядей он по-прежнему держался с достоинством, и Торин хвалил его выдержку и мудрость, не зная причин, по которым Фили не отвлекается на обычные для молодых глупости, не понимая, чего стоит старшему племяннику эта выдержка. Еще несколько раз навещал он Дол, договариваясь то о совместной осенней ярмарке, то об общих заказах вина из Лихолесья, и всякий раз возвращался оттуда словно освеженный летней грозой, и глаза его лучились синевой. В такие дни Фили почти не показывался, отсиживаясь у себя или уходя на работы в самую глубину горы. Он будто потускнел, и однажды Кили случайно заметил в его золотой бороде белый, как снег, волос. Кили не говорил о происходящем ни с кем, даже с Балином, стараясь сам найти выход. Он изводил себя, беспрестанно думая, как помочь Фили, пока не начинала болеть голова. Однако верного решения так и не приходило на ум. Все, что он мог — оказывать брату ничтожные услуги: принести вечером свечу, когда тот забывал взять новую взамен догоревшей, закрепить разболтавшуюся бусину на косице, подать хлеб за столом. Фили с улыбкой благодарил его, и Кили выл по ночам в подушку от бессилия и бесполезной любви. Однажды, вскоре после очередной поездки Торина в Дол, он зашел к Фили в неурочное время — задолго до завтрака. Кили надумал позвать брата в одну из отдаленных пещер — накануне Балин сказал, что там нашли друзу сапфира удивительной красоты. Фили любил этот камень. Кили подумал, что лучше всего доверить друзу ему — пусть решит, что с ней делать, а заодно и отвлечется. Фили был уже на ногах, одетый по-походному. Кили удивился, а когда заметил, что Фили собирает вещи в дорожный мешок, сердце кольнуло невнятной болью. — Ты уезжаешь? Торин дал тебе какое-то поручение? Фили молча застыл над своим мешком. — Нет, — наконец ответил он. — Торин ничего мне не поручал. Просто я больше не могу, Кили. Кили видел глубокие, как ночь, тени под его глазами, тонкие морщины в углах рта, бьющуюся на шее синюю жилку. — Вчера мы стояли на балконе и говорили об осенней ярмарке. Я рассказывал, что пришло мне в голову насчет торговых мест. А он — он смотрел в сторону Дола, и у него была такая усмешка… Ты знаешь, Кили, — когда он бросает кому-то вызов и готов победить или умереть. Я боюсь, что если задержусь еще ненадолго, у меня не останется больше сил. — Хорошо, — сказал Кили. — Я пойду с тобой. — Нет. — Фили покачал головой. — Ему нужен наследник. Будет неправильно, если мы уйдем оба. — Меня это не волнует. — Кили говорил спокойно, будто на десяток раз обдумав свои слова. — Я всегда подчинялся вам обоим. Порой нехотя, через силу, но подчинялся, потому что уважаю и тебя, и Торина. Но на этот раз я сделаю то, что сам считаю нужным. Торин пусть решает вопросы с наследниками, ты — со своей любовью. А я буду рядом на случай, если тебе понадобится помощь. Пусть мое сердце не нужно тебе — но сам-то я пригожусь. Это мой выбор. Я не отговариваю тебя и не хочу, чтобы ты отговаривал меня. Не мешай мне идти своим путем. Фили посмотрел на него долгим взглядом. — Ты вырос, Кили, — проговорил он. — А я и не заметил. Я так многого не замечал. Он коснулся ладонью щеки брата. Кили замер. Шум в коридоре оборвал их разговор. Братья встревоженно переглянулись и выбежали из комнаты.

* * *

Когда они влетели в открытую дверь спальни Торина, тот поспешно одевался. Сбоку стоял гном из дозорных. — Что случилось? — в один голос спросили оба. — Орки напали на Дол, — ответил дозорный. — Там идет сражение. Торин затянул перевязь, прицепил меч и шагнул к двери. — Нет! — Фили встал перед ним стеной. — Торин, тебе еще нельзя в бой, ты не поправился до конца, не ходи, мы сами… — Фили! — Кили показалось, что Торин сейчас ударит племянника. — Не стой на моем пути! Они буравили друг друга взглядами, словно враги. Спустя несколько бесконечных мгновений Фили отступил в сторону. — Останешься за меня, — бросил Торин, выходя. — Эй, Двалин, собирай воинов! Седлайте коней! — донеслось уже из коридора. — Ты с ним? — спросил Кили и, не дожидаясь ответа, который знал заранее, добавил: — Я с тобой. Солнце еще не успело выйти из-за горизонта, когда всадники домчались до границы Дола. У времянок кипело сражение. Орки напали на город, не успевший выстроить защитные стены, в надежде на легкую поживу и, видно, не думали, что гномы придут людям на помощь. Торин и Двалин обрушились на врагов первыми, словно внезапная буря, сбивающая с ног и блистающая смертельными молниями. Фили старался держаться слева от дяди. Кили изменил своему луку, и его меч звенел согласно с мечом брата. Невысокие темные орки, похоже, добрались сюда из-за Андуина. Они и бились не по-морийски, рассчитывая не столько на численное превосходство, сколько на подлые удары исподтишка, со спины. Фили не упускал из виду Торина, бросавшегося в самые горячие схватки, и краем глаза успевал следить за Кили, беспокоясь, что тот чересчур увлечется и попадет между молотом и наковальней. Бой был страшен и короток: к восходу солнца все было кончено, кровь стекала с мечей, пропитывая сухую землю, Двалин с несколькими всадниками настигал убегающих к реке последних орков, а Торин переворачивал тяжелые тела, вглядываясь в лица. На него было страшно смотреть: синие глаза застилала чернота, морщины казались трещинами, и солнце струилось алым по серебру в волосах. — Мы должны помочь ему, — мертвым голосом сказал Фили. Кили хотел сказать, что достаточно будет одного его, но прикусил язык. Он видел, что Фили должен пройти через это, чтобы окончательно умереть. Или — на что боялся надеяться Кили — вернуться к жизни. Торин не удивился их присутствию. Они вместе принялись осматривать убитых, за ноги оттаскивая в сторону вражеские тела — на поживу огню. У большой хижины, где когда-то пировали в честь Сигрид, убитые лежали особенно густо, друг на друге. Очевидно, тут случилась первая стычка, сюда рвались орки за добычей. Кили отпихнул смердящий орочий труп и вздрогнул: он ни с чем бы не спутал эти черные волосы и залитый кровью подбородок. — Торин! — крикнул он сипло, пытаясь извлечь Барда из-под груды тел. И вздрогнул, услышал позади утробный звериный вой. Торин увидел его находку.

* * *

Фили тут же оказался рядом, поскользнулся на подсыхающей вязкой крови, но удержался на ногах. Он помог Кили отодвинуть в сторону мешающие тела — Торин так и стоял позади, Кили чувствовал его пустой взгляд, — и Фили, встав на колени, наклонился над Бардом, убирая липкие от крови волосы с его лица. Под смуглостью кожи проступала неприятная синеватая бледность, губы посерели. Кили боялся взглянуть на Торина. Он смотрел на Барда, будто в кошмарном сне, замечая то одно, то другое: глубокую рану на плече, рассеченный лоб, прилипшую к телу бордовую рубаху. Только когда его взгляд, блуждая, выхватил край светлого рукава, Кили понял, что лен не крашен. Бард был воином и погиб, как воин, так и не успев стать королем. Фили вдруг вскинул на брата изумленный, вопрошающий взгляд, а потом склонился к Барду и прижал ухо к груди. Кили не мог понять, что он делает. Но вот Фили выпрямился. Его щека была перепачкана кровью. — Он еще жив, — сказал Фили. — Что? — Это спросил Торин. Кили не узнал его голос, но это не мог быть никто другой. Кили обернулся. Все, что Торин скрывал даже от себя самого, было сейчас написано на его лице. Для Фили это лицо и этот взгляд не оставляли и тени надежды. — Он еще жив, — повторил Фили. Торин подошел и опустился на колени рядом с Бардом, потянулся к нему, будто не доверяя словам Фили. Тот встал и отошел в сторону, не поднимая головы. Через некоторое время Торин выпрямился. Его взгляд горел радостью и надеждой. — Берите доски, — приказал он, первым едва не бегом направляясь к штабелю. — Сделаем носилки. Его нужно перенести в дом. Ищите лекарей! — крикнул он людям, что уносили тела сородичей в сторону, чтобы позже подготовить для погребения. — Ваш государь жив! Радостный шум был ему ответом. — Кили, привези лучших лекарей из Эребора, — отрывисто распорядился Торин. — И отправь посланца к Даину, пусть пришлет и своих, лишними не будут. Его взгляд беспрестанно возвращался к лицу Барда. — Может быть, сначала нужно осмотреть его? — предложил Кили и запнулся на словах о том, что лекари, возможно, не успеют прибыть, так что не стоит и тревожить. — Я скоро вернусь, — пообещал он, усаживаясь в седло. Фили помогал делать носилки, и Кили не мог и представить, что творится у брата на сердце. Вихрем долетел он до Эребора, и вскоре уже две лошади мчались по дороге в Дол. Оин припоминал, все ли необходимое взял в спешке, а Кили торопился вернуться к брату и гадал, будет ли еще жив Бард к их приезду. Торин встретил их на пороге и молча отступил, чтобы Оин мог пройти в хижину, откуда доносились голоса местных лекарей и Сигрид. Несколько часов изменили его, словно он прошел через горн. Не покрытый инеем зимы металл был перед Кили, а живой камень: так резко обозначилась в лице Торина каждая черта, так тяжел был взгляд и так близка была лавина, грозившая обрушиться на окружающих при одном только слове лекарей. Кили поискал взглядом брата, но не нашел. — Он разбирается с орками, — ответил на вопрос о Фили кто-то из людей. Кили поспешил к месту боя. Он не знал, за кого ему больше тревожно, и старался поспеть везде. У большой хижины грузили на телегу последние орочьи трупы. Их собирались сжечь у реки, на песчаной косе, чтобы по весне пепел смыло талой водой. Фили был здесь. Кили издалека приметил его и дошел до хижины как раз тогда, когда телега отъезжала. — Пойдем, я полью тебе на руки, — предложил Кили. Фили взглянул на руки, запекшиеся бурой кровью, и кивнул. У колодца он долго вычищал кровь из-под ногтей. Кили видел, что брат думает о чем-то своем, и догадывался, о чем. Он не знал, что сказать. Найдя у сруба подходящую тряпицу, он смочил ее водой и оттер Фили щеку. — Это ведь его кровь? — спросил Фили, глядя на тряпицу. Кили ничего не оставалось, как кивнуть. — Как ты думаешь, если бы его нашли позже или если бы я не заметил, что сердце еще бьется, — он мог бы умереть? Казалось, Фили утратил понятие о приличиях, об условностях, о правилах. Он спрашивал о том, о чем страшно было и подумать, и спрашивал так, будто это было само собой разумеющимся. Фили будто дошел до какой-то последней черты, и Кили не знал, что там, за ней. Но знал, что должен ответить, потому что больше некому. — Да, мог бы, — сказал он то, что думал. — Но это ничего бы не изменило. — Ты ошибаешься. — Фили смотрел на него будто через десятки лиг, из такого далека, что трудно представить. — Все было бы совсем иначе. Кили хотелось броситься к нему, обнять так крепко, чтобы все страшные мысли вылетели из головы, удержать его рядом. Но это был Фили, и Кили знал, что никакое участие тут не поможет. Фили просто поблагодарит его и останется дальше наедине с болью, терзающей сердце. Чего бы только не отдал Кили, чтобы облегчить эту боль! Но средства не было, как не было средства от смерти. — Пойдем, — сказал он вместо этого. — Нам нужно поговорить с Торином.

* * *

Торин ругался с людьми. — Его нужно перевезти в Эребор, — настаивал он. — Там безопасно и надежно. — Его нельзя перевозить, — возражала Сигрид, за спиной которой столпились несколько человек — очевидно, ближайшие советники Барда. — Лекари запретили это делать, и я им доверяю. — Не смей указывать Подгорному королю, девчонка! — Я совершеннолетняя, и на время болезни отца я наместница в Доле! — не отступила Сигрид. — Ты угробишь его! — Он мой отец! А ты наш друг, Торин Дубощит, но ты нам не король! Кили поспешил занять место рядом с дядей. — Она права, Торин, — сказал он негромко, чтобы не слышали остальные. — Ты не можешь здесь командовать. Сигрид — наместница по праву. Если ты будешь и дальше распоряжаться, дело кончится еще одной стычкой — на сей раз с людьми. Ты действительно хочешь этого? Он старался говорить спокойно и четко, чтобы Торин услышал его. Торин услышал. И бросил на него такой же тяжелый взгляд, как на остальных. — Хорошо, — сказал он. — Если вы готовы рисковать жизнью короля — это ваше право. Но послушайте меня. Через несколько дней прибудет лекарь из Железных холмов. Однако гномы — не лучшие целители в Средиземье, они хороши для народа Махала. Отправьте гонцов в Рохан, Гондор, Ривенделл — пусть ищут Гэндальфа, мага. Его сила велика, он поможет. И, — Торин замолчал, словно решаясь на что-то, — еще одного нужно отправить в Лихолесье. Эльфы владеют недоступным нам знанием, и Трандуил не откажет в помощи… ему. Взгляд Торина снова устремился к кровати раненого. — Отправляйте гонцов, — приказала Сигрид. Ее голос слегка дрожал, но взгляд был твердым.

* * *

Вскоре за окном простучали копыта. Четверо всадников вытянулись цепью на дороге, ведущей к выходу из долины. Торин проводил их взглядом и вернулся к кровати раненого. Его пальцы впились в дерево изножья. Фили молчал. Кили подождал немного, потом подошел к дяде, тронул за плечо. — Нам пора ехать, Торин. Торин повернулся, окинул его медленным взглядом. У Кили нехорошо заныло под сердцем. — Куда? — В Эребор. — Я никуда не поеду. — Ты же не останешься здесь?.. — Почему? — взгляд Торина был на удивление ясен и тверд — будто синий лед, застывший под крепким морозом. — Вдруг орки нападут снова? Кто-то должен защитить его. — Торин, здесь полно народу. Люди позаботятся о своем государе. — Они чуть не позволили ему умереть. Это никуда не годится, Кили. Я остаюсь. — Торин, но… — Это бесполезно. Кили обернулся на голос. Бледный, как тень, Фили смотрел на Торина, и взгляд его был так же ясен, будто эти двое постигли что-то, неподвластное остальным. — Если б я умирал, разве ты оставил бы меня? — спросил Фили и, не дожидаясь ответа, закончил: — Вот и он не двинется с места. — Что же мы будем делать? — Ждать, — просто ответил Фили. — Вернемся в Эребор и заменим его, насколько сможем. А Балин придумает какое-нибудь убедительное объяснение тому, что Подгорный король нанялся в сиделки к потомку Гириона. Никто не должен усомниться в правильности его поступка. — Он не заслуживает такой любви, — вырвалось у Кили. Фили только улыбнулся. — Ты сам знаешь, что заслуживает. И он был прав, но в сердце Кили все равно вспыхнула ненависть к Торину — вспыхнула и прогорела, словно костер из сухой осенней листвы. Не Торин был виноват в любви Фили. Виноватых здесь не было, некого было вызывать на бой, и ничья смерть не решила бы дела. Они могли только вернуться в Эребор и делать все, что в их силах. Фили всегда умел увидеть верный путь, и за это Кили с самого детства восхищался братом, не заметив, когда и как восхищение перешло в иное чувство. Фили уже разговаривал с Сигрид. Кили знал, о чем, и не сомневался, что брат сумеет убедить наместницу не препятствовать намерению Торина остаться в Доле. И в самом деле, вскоре Сигрид недовольно кивнула. — Она догадывается, что происходит? — спросил Кили, когда они с Фили выходили из дома. — Она умна. Думаю, что догадывается. — И что же? — А что она может сделать? Разве нам удалось переубедить Торина? Бард такой же. — Фили. — Кили придержал за плечо брата, собравшегося вскочить в седло. — Я думаю, что если Бард выживет, Торин… — Кили запнулся, не зная, какие подобрать слова, чтобы Фили понял его. Но слов не потребовалось. — Я знаю, Кили. — Фили легко сжал его ладонь, лежащую на плече. — Для меня не останется надежды, ты хочешь сказать. Это ничего. Надежды у меня и так почти не было. Он отвернулся и принялся распутывать поводья. Кили смотрел на серебряный зажим, парный к его собственному, что стягивал на затылке рыжеватые косицы, и с какой-то новой, не бывшей раньше твердостью думал, что никому, ни Торину, ни даже самому Махалу не позволит обидеть брата. Старший всегда защищал его, спасал от наказания за мелкие проделки и вытаскивал из крупных передряг. Что же, теперь пришло время Кили быть сильным.

* * *

Балин не подвел и так искусно переплел слова, что к концу его и речи Кили сам чуть было не поверил в крайнюю необходимость пребывания Торина в Доле. Балин намекнул и на развитие торговли, и на военное сотрудничество, и на вечную признательность Дола — на все, кроме истинной причины поступка Торина. Вопросов ни у кого не возникло, один только Двалин нахмурил лоб, но промолчал. Жизнь пошла своим чередом, и Кили привык видеть во главе стола брата, а не дядю. Работы продолжались, Фили, по мнению Кили, неплохо справлялся с делами и почти не вспоминал о Торине. Кили надеялся, что это добрый знак, и глушил в себе чувство, подсказывающее, что все не так ладно, как кажется. Прошло несколько дней, и однажды на закате под стенами Эребора протрубил эльфийский рог. Фили подал знак, и караульные пропустили небольшой отряд — пять или шесть эльфов, среди которых Кили с немалым удивлением увидел Трандуила. — Рад приветствовать тебя в Эреборе, государь. — В знак уважения Фили вышел навстречу гостям. — И я рад тебя видеть, Фили. — Трандуил склонился перед наместником, затем поклонился стоящему в стороне Кили. — Расскажи мне, что случилось и где Торин? Дошедшие до меня вести слишком скудны и обрывочны. — Торин в Доле, — ответил Фили, и тень омрачила его лицо, как он ни старался сдержаться. Это не ускользнуло от глаз Трандуила. — Что же заставило Подгорного короля оставить любимое им королевство на племянников? — спросил он. — Насколько я знаю, Бард в битве пострадал, но его дочь достаточно взрослая, чтобы заменить отца. Зачем там понадобился Торин? Братья переглянулись, подумав об одном и том же. Появление Трандуила, его расспросы, наконец, изумруды Гириона и беспокойство Торина при каждом намеке на тесную дружбу Дола и Лихолесья — все это свидетельствовало, что положение еще запутаннее, чем кажется. «Будь осторожен в словах», — говорил взгляд Кили. «Я знаю», — отвечал ему взгляд Фили. Но как бы ни старался Фили спрятать за обилием слов правду, она все равно проступала, словно масляное пятно на ткани. Из уверток, недомолвок и умолчаний Трандуил складывал свою картину происходящего. И когда решил, что сведений для него достаточно, откланялся. — Может быть, стоило отправиться с ним? — спросил Кили, когда эльфы отъехали от ворот Эребора. — Торин никогда не ладил с эльфами. Если они столкнутся у постели Барда, Махал знает, чем это кончится. Фили все смотрел в сторону Дола. — Нет, — неожиданно жестко ответил он. — Это не наше дело. Торин сам принял решение остаться, сам потребовал позвать эльфов. Пусть теперь сам и разбирается с последствиями. Он пошел к воротам. Кили поспешил за ним, унимая неожиданно часто забившееся сердце.

* * *

— Еще мельче, — бросив в ступку, беглый взгляд, распорядился Оин. — В кашицу. Торин молча принялся растирать жестковатый корень. Орки не нападали, Сигрид ясно дала понять, что не нуждается в советах гнома. Торин скрипнул зубами, но стерпел. Он со многим научился мириться за эти дни: с тем, что у постели больного главные — лекари; с тем, что ему могут возражать те, чьи слова он прежде не принял бы в расчет; а главное, с тем, что есть вещи, неподвластные ему, требующие терпения и не имеющего срока ожидания. И Торин смирился с этим, потому что другого выхода у него не было. Он помогал Оину, готовил под его руководством припарки и отвары, менял постельное белье, с бесконечной осторожностью приподнимая Барда. Каждое утро начиналось с благодарности Махалу за то, что Бард еще дышит, и каждый вечер Торина охватывало отчаяние от того, что тот так и не пришел в себя. Он научился жить между этими двумя чувствами, как прежде жил между закатом и рассветом. Иногда ему казалось, что прошла не неделя, а несколько лет с тех пор, как он очутился в Доле. Он вспоминал об Эреборе, думал о том, что там сделано, как справляются племянники, хотел прикоснуться к родным камням. Но стоило ему взглянуть на Барда, и он забывал обо всех намерениях. Незаметно для самого Торина, в Барде для него сосредоточилось нечто важное, драгоценное. Как Эребор казался ему пуст без Аркенстона, так и Средиземье опустело бы, не стань в нем Барда. Стук копыт заставил Торина отвлечься от работы. Чуткое ухо уловило нездешнюю легконогость коней. Звонкие голоса вплелись в привычный рабочий шум улицы, хлопнула дверь. Торин обернулся, и его глаза встретили непроницаемый взгляд Трандуила.

* * *

Короткий обмен взглядами — и, слегка поклонившись Подгорному королю, Трандуил прошел в постели Барда. За ним следом вошли остальные эльфы — видно, целители — и несколько людей во главе с Сигрид, смотревшей на эльфов с непоколебимым доверием. Она помнила, как Тауриэль помогла Кили, и верила, что Трандуил обладает еще большими знаниями и могуществом. Торин не видел ничего из-за спин высокорослых посетителей. Отставив ступку в сторону, он обошел гостей, отодвинул пару из них плечом и очутился у самой кровати, напротив Трандуила. Тот склонился над Бардом, закрыв глаза. Длиннопалые ладони будто плыли над раненым, а с губ эльфа текла монотонная мелодия. Торин сжал кулаки, неотрывно глядя на Трандуила. Невольно он искал в его чертах какого-то особого выражения, особого чувства, которое сразу открыло бы истинную подоплеку его взаимоотношений с Бардом. Но лицо эльфа отражало только глубокую сосредоточенность. Казалось, целая вечность прошла в напряженной тишине. Даже дыхания не было слышно в полной народу комнате. Наконец Трандуил выпрямился. — Что ты скажешь? — нетерпеливо спросил Торин, не в силах скрыть волнение. Он заранее готовился не принимать слова Трандуила на веру. Если тот скажет, что не в силах помочь, Торин будет искать Гэндальфа, поедет к Элронду, к эльфам Лотлориэна, слывущим среди гномов могучими и лукавыми колдунами. Торин не собирался сдаваться. Он обратился бы и к Саурону, если бы была хоть крохотная надежда, что это поможет. — Мы применим все наше искусство, — ответил Трандуил. Это был не тот ответ, на который надеялся Торин. — Где мы можем расположиться? — Я покажу вам, — проговорила Сигрид, указывая на дверь. По распоряжению Трандуила один из эльфов остался в доме раненого и принялся готовить какое-то лекарство, достав травы из заплечного мешка. В комнате тут же запахло полянами Лихолесья и свежестью речных плесов. Торин не остался. Бросив взгляд на Барда, он вышел и, увидев, где разместили эльфов, постучал в дверь. — Входи, Торин Дубощит, — ответил ему голос, прятавший едва уловимую насмешку. — Ты узнал меня по стуку? — спросил Торин, входя. — Я знал, что ты придешь. Твои глаза говорили об этом. — И что еще ты знаешь обо мне? — Гораздо больше я хотел бы узнать. — Трандуил сделал знак, и другие эльфы оставили их. — Что ты делаешь здесь, Торин? Почему ты не занимаешь свой трон, доставшийся тебе дорогой ценой? — Может быть, потому, что есть что-то дороже трона? — хмуро спросил Торин. — Не делай вид, что ничего не понимаешь, Трандуил. Уж это-то и впрямь можно было прочитать по лицу. — Вот как? — Глаза Трандуила блеснули холодным любопытством. — С каких пор ты так открыто говоришь о своих желаниях, Торин? Помнится, ты предпочел темницы, лишь бы не выдавать тайну похода к Одинокой горе. — Тогда мне не требовалась твоя помощь. — А теперь, значит, потребовалась? — Трандуил. — Торин подошел к Лесному королю и запрокинул голову, ловя его взгляд. — Я сделаю все, что хочешь. Спаси его. — Все? — с насмешливым изумлением переспросил Трандуил. — Отдашь Эребор? Аркенстон? Самого Барда? — Это ему выбирать, — с усилием ответил Торин. — Но ты действительно готов отдать все? Это слишком высокая цена за жизнь одного человека. Короли не могут позволить себе такого. — Я могу. — Твой народ не простит тебя, если ты посадишь эльфа на трон Эребора. Быть войне. — Я постараюсь убедить их, уговорить. Но я не допущу, слышишь, Трандуил? — не допущу, чтобы он умер! — Воистину, любовь гнома — что лавина в горах, не остановишь, — проговорил Трандуил. — Что ж, вот что я скажу тебе, Торин Дубощит. Мне не нужен Эребор, не нужен даже Аркенстон. Но если нашими усилиями удастся исцелить Барда, ты оставишь его мне. — Я знал, что изумруды были не просто так. — Лицо Торина потемнело. — Зачем он тебе, Трандуил? У тебя впереди бесконечная жизнь, Бард — малая искра среди вечных звезд. Зачем? — И малая искра может согреть. — Трандуил не сводил глаз с лица Торина. — Так ты согласен на мое условие? Лицо Торина исказилось, как он ни старался сдержать боль, но голос был ровным: — Да, согласен. Он повернулся и вышел, не в силах больше находиться под одной крышей с эльфом. Трандуил задумчиво посмотрел ему вслед.

* * *

— Балин, ты должен понимать, что это никуда не годится. — Двалин, как всегда, говорил решительно и уверенно, наперед обдумав свои слова. Кили затаился за колонной. Он не собирался подслушивать, просто не думал, что разговор этих двоих окажется не для чужих ушей. — Мы пока справляемся. — Вот именно — пока! Кто знает, сколько еще Торин будет отсутствовать. И главное — как скоро выяснится, зачем он остался в Доле? Меня не обманешь твоими сказочками про добрососедские отношения! — Уж не ревнуешь ли ты? — Я думаю об Эреборе. — Торин тоже. — Так какого балрога он оставляет королевство на племянников? Они замечательные ребята, но корона ни одному из них не по зубам. Лето коротко, город нужно подготовить к зиме, а Фили не может принять ни одного решения, более серьезного, чем расчистка колодцев и вывоз битого камня. Припасы не закупаются, мастера не восстанавливают шахты, потому что у них нет материалов, а Фили все откладывает большие траты, только обещает, что подумает. Кили обдало жаром от слов Двалина. Он-то считал, что Фили прекрасно справляется с обязанностями, а оказывается, от него ждут куда большего, чем то, что он делает. — Торин должен вернуться, — твердо заявил Двалин. — Отсутствие твердой руки не на пользу гномам. — Ты же знаешь, как он упрям. — Он никогда раньше не ставил свои желания выше своего королевства. — Да ну? А по-моему, он только этим и занимался. Ты мог не замечать этого, Двалин, просто потому, что ваши желания совпадали. — Может, и так, но ему правда лучше вернуться. — Давай подождем еще немного. Эльфийские лекари искусны. — Потом не говори, что я тебя не предупреждал, Балин. Старшие гномы ушли, а Кили остался стоять, будто прилипнув к месту. Было стыдно, что они, племянники Торина, не справились, и очень обидно за Фили. Кили сразу же решил, что ничего ему не скажет.

* * *

Говорить ничего и не пришлось — вскоре Фили сам узнал обо всем. Это был день, когда гномы под руководством Бифура закончили вывозить камни и прочий мусор из плавильного цеха. Работа была тяжелой: большие глыбы приходилось раскалывать, щебень — сгребать и ссыпать в тележки. Им отсыпали дорогу, идущую вдоль реки и каждую весну подмываемую выходящей из берегов водой. Большие обломки складывали отдельно — Торин задумал на следующее лето подновить тракт, ведущий к Долу и дальше, к выходу из долины. В плавильном зале, в отличие от верхних ярусов и открытых галерей, не встречалось останков погибших при налете Смауга. Мастера, заслышав тревожное пенье рога, покинули цех, чтобы вступить в битву с драконом. Зато здесь было немало искореженного металла — погнутые, сломанные вагонетки, лопнувшие и свившиеся змеями тросы, обломки мостов и переходов. Меха за десятилетия слежались и требовали замены, печам нужна была починка там, где когти Смауга оставили на них глубокие раны, воздушная и наземная вагонеточные линии зияли провалами. Без печей мастера не могли выплавить металл и восполнить ущерб, а, не залатав дыры, нельзя было запустить цех. — Мы больше ничего не можем сделать сами. — Бифур смотрел на повисшие в воздухе оборванные тросы, как смотрит садовник на изгрызенные мышами стволы яблонь. — Вагонетки, тросы, меха есть у Даина. У них есть все необходимое. — А Торин так и не отправил посыльного в Железные холмы, — заметил Глоин, становясь рядом. — И Фили тоже не сделал этого. — Время уходит. — Нори тоже был здесь, и голос выдавал его решительный настрой. — Дней нам отпущено по счету. До зимы печи должны заработать, а восстановить цех — дело непростое. На одну только доставку из Железных холмов уйдет неделя. — Составим список и вручим его Фили. И не станем больше слушать отговорок. — Бифур будто заранее спорил с наместником. — Не знаю, что там себе думает Торин, но раз оставил здесь Фили — с него и спрос. — Верно, — поддержал его Глоин. Двалин надолго задумался перед тем, как кивнуть. Остальные гномы, глядя на него, шумно поддержали Бифура. Ори вынул неразлучные с ним перо и бумагу. Список составлялся на диво легко: опытные мастера с закрытыми глазами перечислили бы все необходимое для восстановления цеха. Кили стоял в толпе, не проронив ни слова и стараясь казаться незаметным. Он не знал, что делать. Предупредить Фили он не успевал, остановить гномов не мог — он ведь понимал, что те правы, что плавильные печи — горячее сердце Эребора — нужно восстанавливать немедля. Кили знал, почему Фили откладывает решение — тот опасался тратить золото без указания Торина, зная склонность дяди к порой чрезмерной экономии. Но даже Кили понимал, что сейчас для Фили было бы лучше ошибиться в решении, чем не делать ничего. Наместника, который правит своим умом, оценили бы выше, чем того, который опасается сделать хоть один серьезный шаг в отсутствие короля. Неужели Фили не понимает этого? Понимает, догадывался Кили, но страх разочаровать Торина неверным поступком перевешивает его желание быть настоящим наместником, вторым правителем Эребора. Неужели любовь Фили начинает вредить ему, разрушать его жизнь, как вода подтачивает камень? Фили обнаружился у старой караульни, через высокое южное окно которой отлично просматривалась вся долина. Он внимательно выслушал Бифура. Впрочем, тот говорил недолго, закончив прямым вопросом: когда государи Эребора сделают то, что должны сделать? — Я не государь, — поправил его Фили. — Ты отвечаешь за Эребор. — Двалин казался спокойным, но хорошо знавший его Кили видел, что старого друга Торина раздражает странное положение дел у трона. — У орла не бывает двух голов. Если ты, Фили, имеешь право принимать решения, так решай. Если же нет, я хочу знать, кто сегодня распоряжается судьбой королевства. Фили вскинул голову, отражая выпад Двалина, как меч отражает удар секиры. — Торин Дубощит привел нас сюда, и только он государь Эребора отныне и до конца его дней. Я думал, ты знаешь это, Двалин. — Но я не знаю, где сейчас Торин. — Двалин навис над Фили, словно грозовая туча, наползающая на солнце. — Вы с Балином много говорите, а между тем государь не кажет нос в Эребор вторую неделю. Чем его приворожили в Доле? Может, нам стоит пойти туда и поговорить с Торином? — Нет! — поспешно возразил Фили. Кили понимал его. На руках у Торина умирал тот, кто был ему дорог, а разговоры с прибывшим в Дол Трандуилом вряд ли были легки. Разве сможет сейчас Торин думать о вагонетках, печах, золоте, разве до того ему сейчас? Кили знал, что сможет. На то Торин и был Торином, чтобы удержать любой навалившийся на него груз. Фили откладывал обращение к дяде не потому, что это было бесполезно. Он только хотел облегчить ношу Торина, не добавляя в нее лишнего камня, — и попал в собственный капкан. Либо Торин примет участие в делах сейчас — либо потом ему придется разбираться с последствиями решений неопытного наместника. Фили слишком хотел быть идеальным в глазах Торина, и это мешало ему, как ничто другое. — Что значит нет? — Взгляд Двалина, словно копье, пронзил Фили. — Почему мы не можем поговорить с государем? Что происходит, наместник? Что ты от нас скрываешь? — Торин расстроен судьбой Барда. Не нужно ему сейчас мешать. — Да что ты? Разве для Торина не судьба Эребора всегда была превыше всего? С каких пор он думает о каком-то человеке больше, чем о собственном народе? Фили, сейчас ты не тот малыш, которого я катал на плечах и учил сражаться деревянным мечом. На тебе лежит большая ответственность. Я еще раз спрашиваю тебя — что происходит? — Сигрид не сможет управлять Долом, если Бард умрет. Она слишком молода. Главой города на время станет наместник. Трандуил сейчас в Доле, и поэтому Торин не может уехать — ему не нужен наместник лихолесского толка. Торин хочет, чтобы во главе города оказался его ставленник. Надеюсь, ты понимаешь, как это важно, Двалин? Торин не хотел, чтобы кто-то, кроме нас, знал об этом, но ты вынудил меня открыть секрет. Теперь тебе и всем, кто здесь есть, придется придержать языки. — Кили и сам не понял, как оказался между Фили и Двалином, как умудрился во мгновение ока сплести такую правдоподобную ложь. Он чувствовал, что Фили вот-вот сорвется, и не мог допустить этого. Двалин в задумчивости отступил. В его взгляде было раздумье. Ложь Кили оказалась воистину хороша. — А к дяде я с дозволения Фили съезжу сегодня же, — добавил Кили. — Не сомневаюсь, что уже к вечеру все вопросы будут решены. Ни Торин, ни Фили не забывали и никогда не забудут о благе Эребора. Тебе ли этого не знать, Двалин? Двалин посмотрел на Кили, и тому показалось, что в глазах старого воина мелькнуло восхищение. Наверное, взгляд предназначался Фили. Двалин протянул список, и Кили передал его брату. Двалин не добавил больше ни слова, но слегка поклонился обоим братьям перед тем, как выйти, уводя за собой остальных. — Спасибо тебе, — сказал Фили, когда братья остались одни. — Да за что? — Кили стало неловко — он влез не в свое дело и хорошо, если ничего не испортил. Что еще скажет Торин, когда узнает, чего он тут наплел. — Да за то, что ты есть, брат. — Неяркая улыбка, осветившая его лицо, напомнила о прежнем Фили — солнечном и спокойном. Он как будто колебался, но все же шагнул вперед и обнял Кили. Еще взбудораженный недавним разговором, Кили столбом застыл в этих объятьях, не зная, что делать, и стараясь на всякий случай сдерживать тяжелое, частое дыхание, выдававшее его с головой. Руки он сцепил за спиной, чтобы случайно не поддаться желанию обнять Фили в ответ, зная, что не получит ничего, кроме братского расположения. Щека Фили прижималась к его щеке, висок касался виска, и Кили просил Махала, чтобы это мгновение продлилось до конца времен. Соленое, едкое, как пот, счастье переполняло его, и Кили едва мог выдержать это.

* * *

Торин словно брел по пояс в глубоком, рыхлом снегу. Несколько раз они с Двалином, бывая в Мглистых горах, проходили через перевалы, где похозяйничали несколько метелей подряд. Снег ровным полотном застилал дорогу, и не было никакого способа преодолеть путь, кроме как идти вперед, ни о чем не думая, не поднимая головы чаще, чем это нужно для выбора направления. Идти не становилось ни легче, ни проще, нога пробивала плотный наст и проваливалась в рыхлую кашу — и так шаг за шагом, час за часом. Нельзя было ни ускорить шаг, ни присесть отдохнуть, можно было только трудом и терпением одолеть снежную пустыню, чтобы увидеть наконец по ту сторону зеленеющую далеко внизу долину. И теперь Торин будто снова шел по этой снежной пустыне, в одиночку. Его присутствие никому не было нужно. Эльфы занимались своим делом, Оин и Сигрид выполняли их мелкие поручения, что-то подавали, приносили, Торина же будто вовсе здесь не было. Он то входил, то выходил, а под утро, в самый темный час, даже прилег поспать, но выдержал не более получаса и снова вернулся в комнату, ставшую на время палатой целителей. Сон, заполнивший короткие минуты отдыха, был не сном, а скорее видением. Торин помнил огонь, и кровь, и темноту, и невыносимый страх, но не мог понять, о прошлом было это видение или о будущем. Но потом черно-красный, словно балрог, ужас сменился белизной, абсолютной и совершенной, и это было еще хуже. Чертоги Махала казались ближе живому сердцу, чем эта холодная, мертвенная белизна. Торин проснулся весь в поту и больше не пытался заснуть, вернувшись к делавшим свое дело целителям. В этом непрекращающемся тихом кошмаре все было по-настоящему — и жизнь, и смерть, и Торин предпочитал его сонным видениям. Трандуил не смотрел на него, занятый работой, но Торин не сомневался — тот чувствует его присутствие. За небольшим окном неспешно разгоралось утро — серело небо, роса ложилась на крыши времянок, отряхивались пичуги, готовясь встретить рассвет. На востоке облака из темных стали серыми, потом лиловыми. В комнате загасили свечи, и теперь только слабый свет утра, вливаясь в окно, позволял разглядеть, что где находится. Эльфы, всю ночь менявшие травяные повязки на ранах и готовившие сложные настои, казались в этом свете смутными тенями, едва ли принадлежащими этому миру. От короля же их словно исходило собственное сияние, едва видимое глазу. Трандуил касался ладонями то руки, то лица, то груди Барда, и его нескончаемый тихий напев словно звал солнце встать над миром. И вот розовый свет пролился на горизонте, сначала робко, потом уверенней, заливая облака, вершину Одинокой горы, верхушки деревьев в долине, лица утомленных целителей. Торин поднялся со стула, на котором просидел полночи, движимый смутным ощущением приближающегося чуда. Трандуил склонился над Бардом и произнес несколько слов, будто окликнул, позвал его. В комнате стало тихо-тихо, даже время, казалось, приостановило свой шаг. И в этой тишине Бард открыл глаза. Торин увидел это и застыл на месте, не в силах сделать ни шагу. Взгляд Барда скользнул по нему, не узнавая. В темных глазах еще не было осознания происходящего, это был взгляд человека, очнувшегося после долгого тяжелого сна, в нем не было мысли, но была жизнь. Торин шагнул было вперед, но узкая, в тонких кольцах ладонь, лежавшая на изголовье кровати, напомнила, что он больше не имеет на это права. Одна часть уговора была исполнена, теперь предстояло выполнить вторую. Торин перевел взгляд на лицо Трандуила и словно воочию увидел снежную пустыню, по которой отныне ему предстояло идти, не зная, будет ли ей край. — Благодарю тебя, король Трандуил, — проговорил он. — То, что ты сделал, не имеет цены, и я всегда буду помнить об этом. Он коротко поклонился в сторону Сигрид и вышел, не замечая взгляда, которым проводил его Трандуил, прежде чем снова склониться над Бардом. — Позволь мне задержаться, Торин, — попросил Оин, догнавший короля у коновязи. — Эльфийские лекари обещали научить меня кое-каким рецептам, когда еще выпадет такой случай. — Оставайся. — Торин казался спокойным, словно камень или ледяная глыба. — Чем больше ты знаешь и умеешь, тем больше пользы для Эребора. В его словах не было ничего особенного, но Оин поежился, будто морозный зимний ветер обнял его плечи.

* * *

На полдороге к дому Торин встретил другого всадника. Кили спешил выполнить данное гномам накануне обещание. — Что случилось? — крикнул Торин, придерживая лошадь. Кили тоже остановился. — Ты возвращаешься? А где Оин? Что с Бардом? — Все в порядке. — Торин? — Я же сказал, все в порядке. Бард пришел в себя, Трандуил исцелил его. Оин остался поучиться у тамошних лекарей, а я возвращаюсь домой. И повторяю: что случилось? — Ничего. — Раздражение, почти не скрываемое Торином, вызвало у Кили глухую досаду. — Хозяйственные вопросы. Гномы хотят знать, собираемся ли мы восстанавливать цеха этим летом. Мы с Фили не посмели тратить золото без твоего дозволения. — Да, — проговорил Торин, — да, верно. Цеха. Он тронул лошадь, словно забыв о существовании племянника, глубоко погрузившись в свои мысли. Кили не знал, что и думать. Он боялся представить, что будет с Торином, если Бард умрет, боялся представить, что будет с Фили, если тот выживет. Но то, что происходило сейчас, не укладывалось в голосе. Он приглядывался к дяде, но, кроме огромной усталости, видел только тень тяжких раздумий. Совсем не таким ожидал он увидеть Торина после известия об исцелении Барда. — Тебе нужно отдохнуть, — осторожно сказал он. — Иначе ты снова сляжешь. Торин покачал головой. — Нет. Я не слягу, пока не сделаю для Эребора все, что в моих силах. А после — будь что будет. — Да что с тобой сделали в Доле? — не выдержал Кили. — Я не узнаю тебя, Торин! И снова Торин поступил не так, как ждал Кили, — промолчал, даже не укорив племянника. И только когда узор на воротах Эребора уже был отчетливо виден, заговорил. — Кили, если бы у тебя был кто-то, кем ты дорожишь больше всего на свете, и в уплату за его жизнь у тебя попросили бы Эребор… как бы ты поступил? Кили невольно усмехнулся. Торин не знал, о чем говорит. — Тебе не понравится мой ответ, дядя, — предупредил он. — Но за жизнь того, кто мне дорог, я не задумываясь, отдал бы десяток Эреборов и был бы счастлив, если бы это помогло. — Вот как? Не бывать тебе королем, Кили. — А кто сказал, что я хочу им быть? — спросил Кили. — Это ты и Фили созданы, чтобы заботиться о благе государства и народа. А я хочу счастья только одному человеку, да и это не в моих силах. — Да, — согласился Торин. Он снова был где-то в своих мыслях. — Каждый должен делать то, что в его силах, большего нам не дано. И я сделаю все, чтобы Эребор вернул и превзошел былую славу. Вот моя судьба и мой путь, и не стоило мне искать иного. Он коснулся взглядом стен Эребора, словно обещая им вечную верность.

* * *

В такую рань город только начинал просыпаться. Отдав лошадей конюхам, Торин и Кили направились в жилой ярус. Торин шагал впереди, широко, размашисто, и Кили с трудом поспевал за ним. Он видел, что Торин бегло оценивает сделанное без него, и ждал выводов, замечаний, но Торин молчал. Только на подходе к своей комнате бросил через плечо: — Скажешь Двалину, Балину и Бифуру, чтобы подошли ко мне до завтрака. — Фили тоже? — уточнил Кили. — Да, можно и Фили. Мне все равно нужно будет с ним поговорить. И передай Глоину, что его брат вернется позже. — Хорошо. — Кили казалось, что он разговаривает с ожившим камнем или хитроумной машиной, только похожей на гнома, но сделанной из чистого металла. — Ты вернулся?! На одно опаляющее мгновение Кили показалось, что Фили обращается к нему — со всем нетерпением долгого ожидания и радостью встречи. Брат стоял в дверях своей комнаты, щуря глаза от косо падавших в коридор лучей восходящего солнца. Очевидно, его разбудил их разговор. А еще вернее, подумалось Кили, он и сквозь сон расслышал голос Торина и поспешил выйти навстречу. В груди привычно заныло. — Да, — Торин окинул Фили быстрым взглядом. — И, я вижу, вовремя. Посыльный к Даину еще не отправлен, мастера без работы, а ты спишь, хотя солнце уже встало. Даже в ярком утреннем свете Кили заметил, как побледнел Фили, услышав эти несправедливые обвинения. Словно жар печи захлестнул Кили, мешая дышать. — Ты сам оставил Эребор на нас, — запальчиво сказал он. — И Фили делал все, что мог. Он не стал самовольно распоряжаться казной — хочешь сказать, ты бы обрадовался, если бы он поступил иначе? — Не лезь не в свое дело, Кили, — равнодушно бросил Торин. — Фили должен понимать, что на нем лежит ответственность… — А я понимаю. — Голос Фили был звонок, как удары чекана по металлу. — И не говори так о Кили. Он такой же сын Фрерина и твой племянник, как и я, и он вел себя достойно, пока ты… занимался собственными делами. — Как всегда, заступаетесь один за другого? — Лицо Торина немного смягчилось. — Ну что ж, поглядим, как вы справлялись. И имейте в виду, спрашивать буду строго. С обоих. — Спрашивай как угодно, Торин. — Фили встретил взгляд дяди и не отвел глаза. — Я готов ответить за каждое свое решение. Торин только коротко кивнул и ушел к себе. Гулко хлопнула дверь. — За что он со мной так? — горько спросил Фили. Его глаза потухли, голос потускнел. — Он чем-то расстроен, — заметил Кили. — Ты просто попал под горячую руку. — И должен снова поблагодарить тебя за то, что вступился. — Не должен. — Кили замотал головой. — Я люблю Торина, ты знаешь, но когда он так говорит о тебе, мне хочется схватить его за бороду и трясти, пока он не поймет, насколько не прав. Как он может не видеть, какой ты на самом деле? — А какой я? — спросил Фили. — Что? — Какой я на самом деле? Кили пораженно уставился на брата. Он сотни раз крутил в голове слова, которые мог бы сказать Фили в подходящий момент, а теперь, когда этот момент наступил, когда Фили сам задал вопрос, растерялся. Но Фили ждал. Растрепанные со сна косицы золотились под ранним солнцем, а серые глаза смотрели так мягко, что Кили решился. — Ты как это солнце, — сказал он. — День начинается не с восхода, а тогда, когда я вижу тебя. Он попытался сглотнуть, смочить горло, но ничего не вышло. — Ты как вода. Звонкий ручей в камнях, который всегда чист. И когда пьешь из него, хочется еще и еще. Фили молчал и не уходил, слушал. — Ты как огонь в печи — греешь, а не обжигаешь, к тебе тянет, как тянет к родному дому в дороге, ты дороже любых самоцветов… Знаешь, Торин спросил меня сегодня, отдал бы я Эребор за жизнь того, кто мне дорог, — вспомнил Кили. — Я отдал бы за тебя все на свете. — Торин спросил о таком? — нахмурился Фили, и Кили проклял свой язык, так некстати упомянувший дядю. — Да, — признался он. — Неужели там произошло что-то подобное? — негромко спросил Фили, обращаясь не то к незримому Торину, не то к самому себе. — Неужели Торин пусть на миг, пусть в отчаяньи мог согласиться на такое? Поставить его жизнь выше Эребора… Кили не смел заговорить, не смел дотронуться, только смотрел, как чудовищная боль искажает лицо Фили, словно сминая его в огромном кулаке. — Фили, — неуверенно выговорил он наконец. — Фили… — Пойдем ко мне, — сказал Фили, не слыша его. — Пойдем, Кили. Кили пришлось собрать все силы, чтобы покачать головой. — Нет. — Кили? — Нет. Ты не позвал бы меня, Фили, если бы тебе не было так больно. — И ты не хочешь помочь мне? Кили стало страшно. Он подумал, что сейчас может потерять все — и то, что у него было, и то, что могло бы быть. — Нет, — сказал он торопливо, чтобы не передумать. — Тебе нужно пережить это, Фили. Самому, без помощи. И если ты позовешь меня потом… Дверь комнаты Фили захлопнулась перед его носом. Кили остался один в пустом коридоре. Солнце равнодушно играло золотыми пылинками у него под ногами. — Глупец. — Кили стукнул себя по голове. — Какой же я глупец! Но сказанного было уже не вернуть, и он направился в боковой коридор. Нужно было разбудить Двалина, сообщить о возвращении короля и передать его распоряжение.

* * *

Торин взялся за работу с таким рвением, будто за ним варги гнались. Он поднимался с рассветом — если вообще ложился, — и до самого вечера оказывался то тут, то там, осматривая плавильные печи, изучая шахты, оценивая объем работ в Зале воды, отправляя посыльных в Железные холмы, Эсгарот, Лихолесье. К концу недели прибыла первая поставка от Даина. Никто не ожидал, что это случится настолько быстро, — никто, кроме, казалось, Торина. Осмотрев доставленное, он передал родичу послание и приказал тот же час приниматься за восстановление воздушной линии, заверив, что металл для новых вагонеток будет доставлен в ближайшие дни. Он казался неутомимым, и Двалин все чаще обменивался с Балином встревоженными взглядами. Кили тоже хотел бы поговорить с Фили о дяде, но после утреннего происшествия они избегали общения с глазу на глаз. Балин боялся, что Торин загоняет себя, но тот будто и в самом деле был сделан из камня: голос его был все таким же властным, а взгляд — уверенным. Каждая минута его дня была заполнена делами. Казалось, он вовсе забыл о том, что существуют отдых и развлечения. Из Дола приходили известия о том, что Бард идет на поправку, а эльфы все еще остаются в городе — уже скорее как гости, чем как лекари. Торин выслушивал новости, не меняя выражения лица. Кили все ждал, что дядя отправится в Дол — сам он обязательно бы поехал, будь на месте Барда Фили, — но Торин словно и не думал о поездке, то самолично принимая участие в укреплении потолка шахты, то проверяя прочность новых подвесных путей. Кили думал, что дело, возможно, в Трандуиле. Но даже в день, когда Торину сообщили об отъезде эльфов из Дола, его лицо не дрогнуло и приказание оседлать лошадь не сорвалось с губ. Кили показалось, что в зале повеяло холодом, когда Торин передавал Барду через посланца пожелания окончательного выздоровления. Он подумал, что у Фили снова есть надежда. Все возвращалось на круги своя.

* * *

Кили прислушался. Шумели где-то рядом, за поворотом, кажется, в Летописном покое. Он поспешно направился туда. Чем ближе он подходил, тем понятнее становилась, что происходит в обычно тихой зале, где хранились сотни свитков. Спорили двое, и Кили не нужно было вслушиваться, чтобы понять, кто это. С того утра, когда Торин вернулся в Эребор, а Кили отказался от приглашения, о котором мечтал столько лет, отношения Торина со старшим племянником изменились. Всегда защищавший и оправдывавший короля Фили продолжал быть на его стороне в общих разговорах и защищал Торина даже яростнее, чем прежде, но стоило им остаться наедине, как между ними вспыхивал не менее яростный спор. Обсуждались ли изменения в наземной вагонеточной линии, напольная мозаика в Зале королей или цены на эсгаротскую солонину, в любом вопросе мнение Фили не совпадало с мнением дяди, и ни один даже не думал уступать во вспыхивающем с полуслова жарком споре. Они напоминали два камня, которыми ударяют один о другой. Искры летели во все стороны, и гномы благоразумно отходили в сторону, не желая оказаться обожженными. Даже Балин и Двалин, такие разные, на прямой вопрос Кили ответили одинаковыми словами: «Это их дело, пусть разбираются». Один только Кили не мог удержаться и раз за разом встревал в перепалку, рискуя оказаться между двух огней. Но пока ему везло. В Летописном покое Торин и Фили стояли по разные стороны дубового стола с раскатанным на нем старинным чертежом. Глаза обоих горели упрямым недобрым огнем. Спор был в разгаре. Кили набрал воздуха в грудь, как перед прыжком в омут, и ввалился в дверь с невинной улыбкой. — А я-то думаю, что за шум! — сказал он, делая вид, что не замечает насупленных бровей Фили и разъяренного взгляда Торина. — А это никак Триединая арка! — Он поднял чертеж, чтобы получше рассмотреть. — Красивая какая! Чтобы Смаугу пусто было, такую красоту разрушил! — Вот и я говорю — надо восстанавливать в прежнем виде, — бросил Торин. — А твой брат уперся — мол, раз есть возможность, нужно сделать по-другому, не тройной аркой, а… Что за чушь ты там предложил? — Единую арку с двумя колоннами, — четко произнес Фили. — Ажурную и легкую. — Ажур и легкость эльфам оставь, — зло посоветовал Торин. — Гномья работа — на века. — Что-то перед Смаугом никакие века не устояли. — Казалось, Фили доставляет удовольствие колоть Торина словами. — Впрочем, я и забыл — никакой Смауг нам отныне не страшен, у тебя же есть собственный охотник на драконов. — Фили! — голос Торина прогрохотал, как обвал в горах — Не смей, слышишь? Не смей! — А зачем нам арка? — вклинился Кили в мгновение тишины и, дождавшись двух злых и недоуменных взглядов, быстро заговорил, не давая никому вставить ни слова: — Сделаем купол. Четыре арки на четыре стороны света, на полу мозаика — карта с лунными рунами, приведшая нас к потайной двери, а вверху, под куполом — летящий Смауг, извергающий пламя. Тогда все гости Эребора, входя в Зал королей, будут вспоминать, что пережил Эребор и как он возродился из пепла. — Стоит обдумать это, — проговорил Торин. Кили видел, что задумка ему понравилась. — Неплохо, — кивнул Фили. Кили обернулся к Торину: — Тебя, кстати, Двалин искал. А мне нужно в кузницу, посмотреть, нет ли готовых наконечников для стрел. Кили лгал — ему не нужно было никуда идти, просто он боялся остаться с Фили наедине, не зная, о чем говорить и как себя вести. Не раз и не два он уже проклял себя за нерешительность, за стремление найти какой-то «правильный» путь, за то, что бросил Фили одного в то утро. Он был бы рад все изменить, но вернуть прошедшее не могли даже эльфы. Свернув за угол, Кили вытер взмокший лоб. Быть куском металла, попавшим между молотом и наковальней, становилось все труднее. Однажды он не сможет остановить ссору, и один Махал знает, чем все кончится. Фили словно мстил Торину за слова о его несамостоятельности и лени, а Торин был слишком упрям, чтобы признать, что был тогда неправ, что сорвался от раздражения и усталости. Оба они были не рады тому отчуждению, что пролегло между ними, но ни один не согласился бы признать долю своей вины в этом. Переведя дыхание и вернув себе беспечный вид, который он уже привычно надевал с утра вместе с курткой, Кили повернул обратно и чуть не налетел на Фили. — Я… я думал… — пробормотал он, не зная, что соврать. Как назло, в голову не приходило ничего хоть сколько-нибудь правдоподобного. — Ты думал, что я уже ушел, — договорил за него Фили. — Ты нарочно пережидал здесь, чтобы не наткнуться на меня, но не учел случайности. Я вспомнил, что где-то видел рисунок дракона, которого ты предложил для купола, и искал его. — Нашел? — спросил Кили. Притворяться дальше было глупо. — Почему ты меня избегаешь? — спросил Фили. Кили отвел глаза. — Я чувствую себя виноватым. — В чем? — Я оттолкнул тебя, когда тебе нужна была поддержка. Как раз после того, как распинался, сколько ты значишь для меня. — Кили. — Фили положил руку ему на плечо, заставляя поднять голову. — Ты все сделал правильно. — Можешь не утешать. — Кили хотел сбросить его руку, даже повел плечом, но не смог — тепло ладони успокаивало и будоражило одновременно. — А я и не утешаю. — Фили сильно встряхнул его, и Кили наконец поднял глаза. — Я пытался воспользоваться той властью, которую дает мне твоя любовь. Я был уверен, что ты не сможешь отказать. Но ты оказался сильнее, чем я думал. Помнишь, как говорил Гэндальф? «Вы полны сюрпризов, мистер Бэггинс!» Вот и в тебе, Кили, кроется много больше, чем мне казалось. Торин говорит, что тебе не бывать королем? Не верь. Может быть, из тебя король выйдет получше меня или даже его самого. — Ты не хлебнул ли эльфийского вина? — попытался отшутиться Кили. От слов Фили жар разливался у него в груди, и выносить этот жар в одиночку было почти невозможно. — Не думал, что ты можешь сказать что-то подобное о Торине… и обо мне. — Все меняются, Кили. — Фили вдруг подмигнул ему с прежней солнечной улыбкой. — Мир? Он протянул руку, но Кили не выдержал и бросился к нему на шею. — Мир, — шептал он, изо всех сил стискивая плечи брата, вдыхая его запах. Волосы Фили щекотали щеку и шею, а жар в груди все разрастался, грозя расплавить весь Эребор, а то и все Средиземье. — Мир, Фили! Мне было так плохо эти дни. Прости меня. — И ты меня прости, — так же шепотом ответил ему Фили. — За все. К вечеру этого дня, остаток которого пролетел для Кили незаметно, стало известно, что в Эребор приезжает правитель Дола, чтобы встретиться с Торином. Торин был мрачнее тучи, Фили опускал тревожный взгляд, а Кили кусал губы. Дневная радость померкла в нем, словно отравленная дурной травой.

* * *

Торин понимал, что рано или поздно ему не миновать встречи с Бардом, но все же этот день наступил слишком быстро. Не спалось, и Торин обходил притихший темный город, будто черпая силу в его каменных стенах, уходящих корнями в гору, в его возрожденной красоте и не утраченном за годы величии. Эребор стоял, как каменный великан, изможденный пленом, но не сдавшийся, не покорившийся, переживший все невзгоды с упрямо склоненной головой. Перед Залом королей Торин повыше поднял свечу, разглядывая полуразрушенную разъяренным драконом тройную арку и представляя, как можно воплотить в жизнь задумку Кили. Нужно было отдать должное племяннику: Кили обладал хорошим воображением и особым, редким зрением, позволявшим гномам-мастерам обнаруживать в куске камня — кусок мира. Торин улыбнулся. Фрерин был таким же. Брата давно не было рядом, и Торин привык к одиночеству, но иногда внезапная радость охватывала его сердце при виде привязанности Фили и Кили. Он бы многое отдал за то, чтобы они всегда были рядом и никакая тень не коснулась их братской дружбы. Вот только Фили в последнее время стал не похож на себя. Всегда спокойный, рассудительный, сильный, он был образцом наследника трона. Торин не сомневался, что когда-нибудь именно ему передаст корону и королевство. Но сейчас он не узнавал племянника. Торин подумал, что нужно бы расспросить Кили — кому, как не ему, знать, что происходит с братом. Вот только уедет Бард… На балконе, вне надежных сводов горы, было не так уютно. Прохладный ветер долетал от реки, долина спала под строгим присмотром звезд. Торин дошел до того места, где еще недавно щерился краями пролом. Сейчас балкон был восстановлен, и даже швов нельзя было разглядеть под покровом тьмы. Это успели сделать в дни отсутствия Торина, под руководством Фили. Камень балюстрады щедро делился накопленным за день теплом. Торин облокотился на гладкие перила. Наверное, стоило поручить Фили какое-нибудь важное дело и постараться реже вмешиваться. Пусть покажет, на что способен. Да и споров между ними станет меньше. Вот уедет Бард, и можно будет подумать об этом. Бард еще не приехал, а Торин не мог дождаться его отъезда. Не видя Барда, он мог думать, что того и вовсе не существует, мог загружать себя делами, забивать голову мелкими и крупными заботами, чтобы под вечер упасть в постель и проспать до утра каменным сном без сновидений. Снова увидеть Барда в Эреборе было немалым испытанием, и как ни старался Торин принять новое положение дел, сколько ни искал он непоколебимого спокойствия у каменных стен города, волнение не оставило его. После бесконечно тянувшейся ночи утро наступило слишком быстро, и Торин не вспомнил бы, ложился ли он спать, видел ли сны, как провел эти несколько предутренних часов. Он знал только, что должен быть любезным, невозмутимым и уверенным, как и подобает настоящему правителю, принимающему гостей. Память подводила его, подбрасывала осколки воспоминаний, в самый неподходящий момент оживляла прошлое. У Торина даже мелькнула мысль попросить у Балина какой-нибудь отвар — у старого хитреца наверняка было средство на такой случай, — но это показалось трусостью. Он должен был справиться сам, как справлялся всегда. Ровно в полдень пропел рог у Главной караульни, и вскоре люди появились в дверях Зала королей. Торин впился в них взглядом. Долго вглядываться не потребовалось — он увидел Барда мгновенно, едва тот показался на пороге, как будто больше никого и не было вокруг. И пока люди приближались, пристальный взгляд Подгорного короля отмечал каждое изменение в хорошо знакомом лице. Бард исхудал за время болезни, длинный полузаживший шрам наискось пересекал его лоб. Левая рука почти не двигалась, прижатая к боку, и шагал он не так быстро и размашисто, как прежде. Запоздалый страх ледяной рукой сдавил сердце Торина. Только сейчас он в полной мере понял, как близко стояла к Барду смерть. Трандуил совершил невозможное, и Торин не мог отплатить ему иначе, чем выполнив его условие. Спокойствие охватило его — спокойствие бессилия перед обстоятельствами, перед неизбежной поступью судьбы, не пожелавшей оставить ему что-нибудь, кроме Эребора. — Рад тебя видеть в моем доме, Бард, — проговорил он. Накануне Торин долго ломал голову над тем, с чего начать разговор, а теперь простые и понятные слова сами пришли на ум. — Мы все тревожились за тебя и счастливы видеть, что ты в добром здравии. — В Средиземье не найдется столько золота и драгоценностей, чтобы оплатить мой долг тебе, Торин. — Бард поклонился, тень боли пробежала по лицу, и Торин едва не вскочил, чтобы поддержать его. — Дол будет вечно благодарен вам за помощь. — Благодари эльфийских лекарей и короля Трандуила, — возразил Торин. — Если бы не его искусство… — Им я благодарен не меньше, — ответил Бард. — Но это ваши мечи рубили орков, это ты нашел меня в груде тел и не позволил умереть, это ты искал лекарей, способных совершить чудо. Потому я повторяю — прими мою благодарность, Торин Дубощит. — Я принимаю ее, — ответил Торин. Бард был все тот же — но как будто за тысячу лиг от него. Торин помнил каждый миг их общего прошлого — горячие споры, безмолвные сражения взглядов, оброненные словно между прочим слова, жаркой волной вздымающие кровь в жилах. Но сейчас это прошлое умирало, утекало между пальцев, становясь картинами на стене — мозаичной историей, в которой был смысл, но не было жизни. С каждым спокойно сказанным словом, с каждым дружески приветливым взглядом Торин чувствовал, что былое безвозвратно становится прошлым. Еще накануне он хотел именно этого — и боялся, что выйдет иначе, что они не смогут справиться с собой; а теперь, когда все оказалось так легко и просто, Торин ощутил потерю так же явно, как если бы потерял часть себя. Он уже не понимал, спокоен ли он или это затишье перед бурей, не знал, что чувствует на самом деле, хочет ли по-прежнему видеться с Бардом, пусть даже только на правах друга, или же желает, чтобы тот никогда не попадался ему на глаза. Смятение не покидало Торина и за обедом. Он поднимал кубок, отвечал на чьи-то речи, сам что-то говорил — а между тем его снежная пустыня взрывалась фейерверками огня, выжигалась потоками лавы, корчилась в драконьем пламени. Бард сидел рядом, по правую руку, и вино вздрагивало в кубке Торина. — Что ж. — Он поднялся, и за столом все затихли. — Пожалуй, стоило сделать это раньше, но для искренней дружбы не бывает опозданий. Дол и Эребор смотрят друг на друга через долину. Пора нам протянуть через эту долину руку дружбы. Пусть договор скрепит сегодня равные и дружественные отношения между королевством гномов и городом людей… — Прости, что осмелился перебить твою речь, государь. — Бард встал рядом с Торином, не поднимая своего кубка. — Но прежде чем ты скажешь то, что собираешься, я прошу тебя о недолгом разговоре с глазу на глаз. — К чему это? — нахмурился Торин. — Разве все наши разногласия не остались в прошлом? Он отчаянно хотел быстрее закончить церемонии, проводить гостей и остаться наедине со своими снегами, со своим одиночеством, где не было ни ярких пятен, ни полутонов, а только лишь тишина и скованный холодом, как цепями, покой. — Нам нужно поговорить, Торин, — повторил Бард, и это было уже не обращение к королю, а просьба, высказанная между теми, кто был близок друг другу. Не только Торин заметил это: Фили уставился на Барда, как на горную лавину, которую он не в силах остановить и которая способна снести все на своем пути, не разбирая ни ценности, ни важности этого. — Как пожелаешь, — произнес Торин, когда молчание уже начинало выглядеть странным. — Вряд ли наш разговор что-то изменит. Он улыбнулся, и Кили показалось, что каменная крошка осыпается с его губ.

* * *

— И о чем же ты хотел поговорить со мной, Бард? — спросил Торин, когда они оказались в Летописном покое — ближайшем месте, что подходило для подобных разговоров. — Для начала я хочу еще раз поблагодарить тебя. Не только за помощь в сражении, не только за лекарей. Я знаю, какую плату назначал Трандуил, и никогда бы не подумал, что ты согласишься хоть на одно из его предложений. — Эльфы не умеют держать язык за зубами! — с досадой бросил Торин. — Это наше с ним дело, зачем он рассказал тебе? — Эльфы прекрасно умеют хранить секреты, когда им это нужно, — заметил Бард. — А рассказал он, когда понял, что никогда не станет мне кем-то большим, чем друг. — Что? — переспросил Торин, от которого ускользнул смысл последних слов Барда. — И это второе, о чем я хотел поговорить с тобой. — Бард усмехнулся почти как прежде — на один бок, насмешливо и недовольно. — Я понимаю, почему ты согласился на условия Трандуила — нужно быть слепым, чтобы не видеть причины. Я понимаю, почему ты уехал — ты всегда верен слову. Но я не понимаю, почему ты не вернулся и не спросил, что думаю я об этом вашем проклятом договоре! — Он закашлялся от крика, и Торин уже не мог сдержаться — обнял, поддерживая, чувствуя худое тело под одеждой и с новой силой понимая, сколь многим готов пожертвовать ради этого случайно оказавшегося в его жизни человека. — Я уже говорил это Трандуилу. — Бард отдышался и выпрямился, отстраняя Торина. — Повторю и тебе. Между собой вы можете договариваться о чем угодно, но ни у одного из вас нет права решать за меня и за меня делать выбор. Почему ты даже не попытался узнать, что думаю я? — Эльфы бессмертны, прекрасны и мудры, — отрезал Торин. — Разве этого недостаточно? А если недостаточно, я могу припомнить ваши ночные бдения у одного костра накануне Битвы, и изумруды Гириона, и передаваемые с Леголасом дары. Тесна ваша дружба, Бард! — Ты прав, Торин, тесна. И Леголас привозит мне семена деревьев и цветов, рожденных в Ривенделле, чтобы Дол скорее зазеленел. Но ты ведь никогда не спросишь прямо, Торин, ты придумаешь для себя объяснение и будешь считать, что именно ты прав. Что же касается упомянутого тобой… Смертному сложно с вечноживущими — все равно, что бабочке-однодневке рядом с камнем, пусть и драгоценным. Красота эльфов вошла в песни и сказания людей; но вот что я скажу тебе — за всю свою жизнь я не встречал ни эльфа, ни человека, ни гнома, ни цветка и ни камня, который был бы так же прекрасен в моих глазах, как ты, Торин Дубощит. Торин неверяще вгляделся в него, но ни в глазах, ни в голосе Барда не было и тени насмешки. — А вот если говорить о мудрости, то тут тебе есть чему поучиться у эльфов, — гнев вновь зазвенел в голосе Барда. — Трандуил взялся бы лечить меня, даже если бы ты отверг его условия. Он мой друг и он эльф, он не отказывает в помощи там, где может помочь. Ты думаешь об эльфах с той же предвзятостью, что и обо мне. — Если он все равно помог бы, почему не сделал этого? — запальчиво спросил Торин. — Зачем он выдвигал условия, к чему эти игры? — Я сказал, что он добр, но не говорил, что у него нет недостатков. Трандуилу представился удобный случай убрать тебя с пути, и он не удержался. Хотя понял, что у него ничего не выйдет, еще с того момента, когда ты согласился пожертвовать Эребором. — Да, — подтвердил Торин. — Я предал свой народ, свое королевство, думая, что это ради тебя, Бард, а теперь оказывается, это была игра, небольшое развлечение Трандуила. Отличные у тебя друзья, Бард! — Ты не знаешь его так, как я, — заметил Бард. Казалось, он становился спокойнее по мере того, как в Торине разгорались обида и ярость. — И знать не хочу! — бросил Торин, отходя к столу и невидящим взглядом впиваясь в забытые там свитки. Каждый день, каждый час последних мучительных недель вставал перед ним: напрасные переживания, борьба с собственной памятью, домыслы, в которых Трандуил склонялся к Барду, захватывал в плен его губы, был с ним, был в нем… Ничего этого не происходило на самом деле, но Торин пережил каждое из этих видений, а значит, для него они все-таки существовали. И он не собирался оставить это без последствий. Барда не возмущала затеянная Трандуилом игра? Торин задумался. Ему не потребовалось много времени, чтобы прийти к рискованному решению. Снежная пустыня давно превратилась в кипящий котлован, и терять Торину было нечего. — Я передумал, — твердо произнес он, поворачиваясь. — Я готов был предложить договор равному. Но взгляни на себя, Бард. Ты едва ли когда-нибудь вновь сможешь натянуть лук — рука повреждена слишком сильно. Да и с мечом долго не выдержишь — подведет дыхание. Кто поведет твой народ в битву, если нападет враг? Будут ли люди верить в тебя, как прежде, если ты уже не сможешь защищать их? Нет, Бард, Дол не равен Эребору, Долу необходимо покровительство более сильного. Я предлагаю тебе прежние условия. Решай. Нас ждут. Бард побледнел, услышав эти жестокие слова. Торин сцепил руки за спиной. Он должен был проверить, должен был узнать… Впрочем… Торин чуть заметно усмехнулся. Все было проще. Он хотел, чтобы Бард пережил то же, что пережил он сам. Это было справедливо. — Ты прав, Торин, — негромко, но четко выговорил Бард. — Я не буду с тобой спорить. Дол принимает твои условия и твое покровительство. Торину стоило немалых усилий довести дело до конца. — Это разумное решение. — Этому королевскому тону позавидовал бы и Трандуил. — Я не буду требовать от тебя положенной клятвы перед всеми — в конце концов, этот ритуал лишь дань традициям и не обязателен для заключения договора, — но хочу, чтобы ты принес клятву передо мной. — Я готов. — Хорошо. Тогда преклони колени перед своим покровителем. — Что ты делаешь, Торин? — Я принимаю твою клятву, Бард. На колени! Бард медлил. Торин ждал. Он видел, как Бард напрягает все силы, чтобы выполнить его требование, будто пытается согнуть неподатливый, слишком тугой лук, натягивая на него тетиву. Торин не замечал, что на его собственных кулаках четко обозначился рисунок вен, губы сжались в плотную щель, а брови сошлись в мучительном ожидании. Тишина звенела между ними струной — пока ее не разорвал негромкий и неожиданный смех. Торин не мог поверить тому, что видел и слышал. Бард смеялся — и невеселые жгучие искры плясали в его глазах. — Прости, — сказал он легко, будто сбросив с плеч ношу. — Ради Дола я должен был согласиться. Но я не могу. Он повернулся к двери, но Торин оказался быстрее. — Не можешь? — спросил он. Только что сумрачный, темный, теперь его взгляд лучился синевой. — Не можешь смирить гордость даже ради своего города? Откуда в тебе это, рыбак? — А в тебе, кузнец? — вопросом на вопрос ответил Бард. — Ты ведь тоже не любишь ни перед кем склонять колени. — И не люблю оставаться в долгу, — хрипло сказал Торин. — А я тебе кое-что задолжал. Возвращаю. Он притянул Барда к себе, путаясь пальцами в длинных волосах — как в тот раз, о котором он безуспешно пытался забыть. Губы Барда горчили — наверное, от лекарственных трав, и этот вкус был лучше вина, лучше чистой родниковой воды. В этом сражении было меньше ярости, но больше огня, меньше напора, но больше тоски ожидания, и Торин ненадолго забыл, где он и кто он. — Так что — не договоримся? — спросил он в губы Барда, не отпуская его. — Там видно будет, — ответил Бард, не отстраняясь. — Но сейчас в зале ждут нашего решения. Что ты им скажешь, Торин? — Я скажу, что отныне в этой долине есть два равных государства. Но сегодня ночью, — его голос упал до шепота, — Эребор будет сверху. Ты еще не оправился от ран. — Там видно будет, — упрямо повторил Бард.

* * *

Кили заметил отсутствие брата почти сразу — едва улегся шум разговоров, вызванных неожиданным уходом обоих государей, — и тут же понял, куда и зачем направился Фили. Улыбаясь гостям, Кили покинул залу, и беспечное выражение его лица тут же сменилось беспокойным. Поспешно он заглянул в один коридор, в другой и наконец обнаружил Фили в третьем, том, что вел к Летописному покою. Фили прижимался плечом к косяку у неплотно закрытой двери, и, увидев его лицо, Кили понял, что тот не столько прислушивается, сколько опирается на прочный камень, чтобы удержаться на ногах. — Фили, — позвал он тихонько. — Фили, пойдем. Не нужно тебе быть здесь. — Можешь не шептать. — Фили взглянул на дверь. — Они ничего не услышат. Даже если ты запустишь фейерверк под дверью, они будут слышать только друг друга. Кили отлепил его от косяка, подхватил под мышку, будто раненого или пьяного. — Пойдем, — снова сказал он. — Не нужно, чтобы нас видели здесь.

* * *

На балконе, под свежим ветром Фили словно очнулся. — Не стоило тебе этого делать, — сказал Кили. — Стоило. — Голос Фили был тверд. — Теперь я знаю, что всем моим надеждам конец. Это лучше, чем мучиться сомнениями. — И что теперь? — Ничего. — Голос Фили был все так же ровен, но Кили показалось, что холодная туча закрыла солнце. Балкон был так высоко, а внизу зеленела и манила к себе долина. Кили всегда считал, что на свете нет силы, способной сломить его брата, но теперь впервые усомнился в этом. Не было сейчас слов, способных возместить Фили его потерю. Кили перевел взгляд выше, от пышной приречной зелени к синеющим на горизонте горным пикам. — А знаешь, — сказал он, — Двалин хочет отправиться в Морию и собирает отряд. Фили обернулся к нему. — В Морию? Надолго? — До первого снега, не меньше. Мы могли бы пойти с ним. — Я. Я мог бы пойти. — Я не отпущу тебя одного. — Кили, я не хочу тебе такой судьбы. — А мне плевать. Я тебе уже говорил — это мой выбор. Не беспокойся — я буду тебе братом и буду рядом, только пока нужен. Я не помешаю, если тебе встретится кто-либо, достойный тебя. — Из всех, кого я знаю, ты самый достойный, Кили, — серьезно произнес Фили. — Жаль, что сердце не подчиняется доводам рассудка. — Ничего. — Кили постарался улыбнуться. — Это я переживу. — Торин будет недоволен нашим уходом. — Тебя беспокоит то, что он скажет? — Конечно. — Значит, мы никуда не идем. — Кили отвернулся. Путешествие в Морию представлялось ему лучшим выходом из ситуации, и он не ожидал, что Фили с легкостью откажется от него из-за возможного неодобрения дяди. Ему казалось, что сейчас Фили смог бы поступить наперекор Торину. Видимо, он ошибся. Кили с досадой ударил по перилам. Разве Фили когда-нибудь взглянет на него не как на брата, если Кили даже понять его не способен? Ладонь Фили легла на его кулак. — Я сказал, что мне важно его отношение, но не говорил, что откажусь от решения, которое Торин не одобрит. — Правда? — Радость вспыхнула в темных глазах Кили, будто солнце внезапно показалось из-за туч, и Фили не мог не улыбнуться, любуясь братом. — Правда. Мы отправляемся в Морию. — С тобой — хоть к варгу в пасть, — неловко отшутился Кили. Непривычно пристальный взгляд Фили смутил его, отозвавшись теплом внутри, под ребрами. — Надо вернуться, — сказал Фили. — Неловко, когда за столом нет хозяев. А Торин может сильно задержаться. В его словах звучала горечь — но не отчаяние. — Дорогу наместнику, — сказал Кили, кланяясь и отступая. — Прошу, государь. Фили отвесил ему подзатыльник, проходя мимо. Кили, ничуть не обидевшись, двинулся следом, беззастенчиво разглядывая Фили с головы до ног. На сердце было легко, как в детстве, когда никакие привязанности, кроме родственных, не соединяли их троих. Предчувствия не обманули Фили — Торин и Бард и впрямь несколько задержались. Но весть о том, что все разногласия улажены, обрадовала и людей, и гномов, и не единожды в тот день опустошались кубки в честь долгой и тесной дружбы Дола и Эребора.