Отель «Калифорния»

— Перестань так на него смотреть, — говорит Хэнк и жмурится, наслаждаясь солнцем, шумом пляжа и очередным «Мохито». — Капитан, должно быть, слепой, раз не замечает твоих взглядов. — Ага, никакие очки от солнца не помогают, — подхватывает Ву. — Слепит. — Идите к черту, — говорит Ник. Он бы отодвинулся от остряков, но под калифорнийским солнцем двигаться лень. Портлендцы на юге разленились, растеклись, как яйца на сковородке — ровным счетом шесть штук. Ник не хочет уходить еще и потому, что к лежакам направляется Ренард. Весь в белом, прохладный и невозмутимый, будто айсберг. Ник поклялся бы, что солнце боится тронуть его, если бы загар с каждым днем не делал кожу капитана на тон темнее. Ник никуда не уйдет, даже если в пляж ударит молния, потому что Ренард неторопливо раздевается — шесть футов четыре дюйма совершенства, и у Ника больше не будет шанса увидеть это. Он и сейчас-то здесь случайно. Ренард выбрал для участия в семинаре троих: Хэнка, Ву и доктора Харпер. Но доктор, дай ей бог здоровья, в последний день перед отъездом попала в больницу с печеночной коликой, и Ник взял капитана измором, доказывая, что в нем сочетаются все необходимые для участия в семинаре качества: профессионализм, умение выступать на публике и готовность выехать в Сан-Диего немедленно, прямо из участка. Ник не знал, на счет чего Ренард отнес такую горячность — не иначе, решил, что у подчиненного мозги расплавились после расставания с девушкой. Ник бы и спорить не стал — сам знал, что у него с головой не в порядке. Разве может у нормального, уравновешенного, почти женатого копа стоять на собственного начальника, да так откровенно, что уже половина отдела в курсе его желания, а другая половина не сегодня, так завтра тоже поймет, отчего детектив Беркхардт бледнеет и глотает слюну, когда капитан Ренард проходит мимо его стола? Наверное, может. Ник не раз слышал и читал, какие штуки выкидывает с человеком его собственный мозг. Однажды он вот так же стал из полицейского — Гриммом, а теперь, видимо, из гетеросексуального мужчины стал немного би. Случается. — Немного «ре», — ржет Ву, проливая ржаво-красный коктейль на худую грудь. — Немного ренардосексуален. Ник хочет возразить, но, подумав, плюет на подначки и запрокидывает голову. По небу над ними проплывает одинокое белое облачко. Ник закрывает глаза. Под веками — Ренард в ослепительно белых брюках. — У тебя улыбка ренардосексуала, — подает голос Хэнк. — Тебя нельзя выпускать к людям. Вас обоих нельзя выпускать. — Его-то почему? — спрашивает Ник, повернув голову. — Или ты тоже… заинтересовался? Не советую. Собственными руками голову оторву. По-нашему, по-гриммовски. Теперь ржет Хэнк. Они развлекаются за его счет в этой поездке. Ник не против. Они его лучшие друзья. К тому же было бы гораздо хуже, если бы пришлось все скрывать. Ник уверен, что сорвался бы. Рано или поздно — обязательно бы сорвался. Ночевал бы на коврике у двери в его номер, или заказал бы на всю зарплату билборд с задницей Ренарда и надписью «Самый охренительный кэп в Штатах», или… Нику кажется, что он способен на все. Возможно, у Ника просто поехала крыша. Но пока это не мешает работе, кому какое дело? «Ник, ты мне нужен», — говорит Ренард, и Ник плавится, как мороженое, истекая сладкой слюной… — Ник! — Что? — переспрашивает Ник, одним движением перетекая из лежачего положения в сидячее. Ренард возвышается над ним — самый настоящий Ренард, не тот, что под веками, лучше, гораздо лучше. — У нас есть дело, говорю. — Какое дело? — не понимает Ник. — Мы же здесь вроде как на учебе. — Не полицейское, — понижает голос Ренард. Он присаживается на лежак Ника, а Хэнк и Ву группируются на лежаке напротив. Смотрят, сволочи, понимает Ник, папарацци недоделанные. Но молчит и даже грозными взглядами не бросается. Все силы уходят на то, чтобы слушать Ренарда, складывать слова в фразы, понимать смысл сказанного сквозь барабаны в ушах, висках, в груди. Близко-близко, так близко… Загоревшая, золотистая кожа, золотистые мышцы, белые брюки, подчеркивающие загар, все подчеркивающие, вызывающие слюноотделение, как у собаки при виде сочной кости. И как только к нему очередь не выстраивается, думает Ник, где у людей глаза, впрочем, и хорошо, что не выстраивается, к чему прекрасному городу Сан-Диего лишние жертвы ярости Гримма… Он понимает, что все же отвлекся, и пытается вникнуть в разговор. — Значит, в отеле происходят вещи, которые никак нельзя объяснить естественным образом? — повторяет Хэнк слова капитана, и Ник понимает, что напарник прикидывается идиотом для него, пропустившего все мимо ушей. — Люди исчезают — и не только люди, но и существа. Но кто и как вышел на нас? — У одного из пропавших Добряков есть родственники в Портленде, — поясняет Ренард. — Они и так хотели обратиться к Нику, известность которого, очевидно, перешагнула границы штата, а тут мы очень удачно приехали сами. Вообще-то это дело Ника, но, полагаю, мы не допустим, чтобы вся слава досталась ему одному. — Разумеется, — говорят копы в один голос, разумеется, такого нельзя допускать. — Завтрашний день посвящен работе с образцами тканей, — говорит Ренард. — Я предполагал, что наш участок будет представлять доктор Харпер, но поскольку ее нет, можем с чистой совестью поработать на благо Сан-Диего. Он встает и уходит. Барабаны Ника играют последний мощный аккорд. Он замечает, что вцепился в край лежака, как в спасательный круг. — Можешь уже подобрать челюсть, — говорит Ву. — Серьезно, Ник, ну нельзя же так. Как будто тебе пятнадцать и у тебя первая любовь. Нику похрен, нельзя или можно. Допустим, не первая, да и не любовь — как можно влюбиться в капитана Ренарда? Но переспать с ним он хочет до боли в яйцах. Розали проверяла — никаких чар. Никто не опоил Гримма, никто не плел заклятий. Бывает, сказал Монро, обнимая жену, иногда один человек становится центром вселенной. Не смеши меня, ответил Ник, Розали — это Розали, а капитан… Это даже звучит смешно. Звучало бы. Ренард не был центром вселенной Ника. Он и был вселенной. Всей. Пройдет, думает Ник. Не может же так продолжаться вечно. Значит, пройдет. Они выезжают из Сан-Диего с рассветом. Восходящее солнце заливает алым салон капитанского «юкона», и Ник щурится навстречу свету. Его усадили сзади, рядом с Ву, и это чертовски несправедливо — но в то же время дает возможность смотреть на затылок Ренарда и тормозить по полной — за Ника на переднем сиденье отдувается Хэнк, помогая капитану выстраивать версии, перечисляя прецеденты и вытаскивая из глубин памяти цифры сводок по округу Сан-Диего, которые он и знать-то не должен. Отель «Калифорния» — небольшой, уютный, тихий, нужды в постояльцах здесь не испытывают, хотя и ажиотажным спросом местечко не пользуется. Добряк, чей двоюродный брат снял номер в «Калифорнии» на выходные и исчез, трясясь от страха, предпринял небольшое расследование, расспросив бывшую горничную. Узнав, что его брат — не первый постоялец, безвестно канувший в коротких коридорах и чистеньких номерах «Калифорнии», Добряк совсем струхнул и стал искать возможности связаться с самым необыкновенным Гриммом в Штатах, в надежде, что тот разрулит ситуацию и вернет пропавшего в лоно семьи. — Добро пожаловать в отель «Калифорния», — бормочет Ник, глядя, как напрягаются мышцы на шее Ренарда, когда тот поворачивает голову в сторону Хэнка. — Такое замечательное место, в любое время года…* — Кто испортил мне Гримма? — спрашивает капитан. — Ву, это ты напоил его какой-нибудь восточной смесью, которую называешь чаем? — Нет, капитан, — рапортует Ву, наслаждающийся всем сразу: поездкой, свободой, изводящим себя Ником. — Я ничего не делал. Это ваш Гримм, вот вы с ним и разбирайтесь. — И разберусь, — обещает Ренард, и сладкая дрожь пробегает по позвоночнику Ника, будто ему предстоит не сложный разговор, а ночь любовных утех. — Вот вернемся в Портленд, и разберусь. Ник стискивает зубы, Ву смеется, Хэнк безуспешно вспоминает динамику исчезновений без вести в Сан-Диего за последние десять лет.

* * *

Отель «Калифорния» выглядит цветком в плотной темной зелени деревьев. Сюда хорошо приезжать пожилым супружеским парам, еще сохранившим свежесть чувств и желание выбираться из дома дальше, чем на десяток-другой миль. Четверка полицейских смотрится здесь, как коннектор, засунутый в USB-порт. Они проходят к стойке регистратора, Ренард просит четыре одноместных номера, и Ник начинает молиться, чтобы остались только двухместные — хотя в такой лотерее у него будет только треть шансов. Но треть — лучше, чем ничего. — Пожалуйста, — говорит администратор. — Номера с двенадцатого по пятнадцатый ждут вас. Гореть тебе в аду, добавляет Ник про себя. В шутку, конечно. Обязанности они распределили заранее. На Хэнке — постояльцы, на Нике — обслуга, Ву попытается порыться в компьютере администратора, Ренард… Ник не знает, чем займется Ренард. Возможно, он будет дрочить в номере, выстанывая имя своего Гримма. Шансы ничтожно малы — по правде сказать, уходят в минуса, — но разве кто-то запрещал Нику надеяться? Он заводит разговоры — с горничной, пришедшей спросить, не нужно ли заменить полотенца на более холодный цвет, со швейцаром, помнящим еще войну с Мексикой, с прыщавым парковщиком, мечтающим накопить денег и перебраться в Сан-Диего, где он сможет парковать машины постояльцев в «Олд таун вестерн инн» или в «Хард рок отель». Осторожные расспросы и обаятельная улыбка, включенная на всю мощь, приводят к тому, что горничная упоминает еще двух пропавших постояльцев, а мальчишка, кажется, западает на него. После обеда, оккупировав беседку, романтично расположенную на середине искусственного озерца, они сводят воедино собранные крупицы информации. Больше всех повезло Ву — каким-то чудом, о котором тот упорно молчит, он на четверть часа получил компьютер администратора в свое полное распоряжение, и теперь они точно знают, сколько постояльцев, въехавших в отель «Калифорния», никогда не выписались отсюда. Четырнадцать за год. Включая тех двоих, имена которых озвучил Ник. — Отлично, Ву, — говорит Ренард, когда Ву, эта мелкая канцелярская крыса, выкладывает список номеров, в которых проживали исчезнувшие. Ник уставился на бодро докладывающего о своих успехах Ву, и взгляд у него, видимо, говорящий. — Да похвалите и его тоже, капитан, — громко просит Хэнк, — а то, того и гляди, из штанов выпрыгнет. Ренард ничего не говорит, только улыбается и смотрит на Ника таким взглядом, что тот немедленно прощает напарника, а сердце проваливается куда-то в кишки и уже оттуда стучит, как бешеное, нечитаемой морзянкой: «Он на тебя смотрит… смотрит… смотрит…» — Все, с кем я говорил, отдыхают здесь впервые, — рассказывает Хэнк. — Никто не приезжал в отель прежде. В принципе, ничего удивительного, хотя у маленьких отелей часто есть «свой», постоянный контингент. Однако его отсутствие — не криминал. — Не криминал, — соглашается Ренард, — но показатель. Если нет антирекламы — а ее нет, я проверил, — значит, люди просто не хотят сюда возвращаться. В маленький милый отель «Калифорния». Я хочу, думает Ник. Если он может так смотреть на меня только здесь, я поселюсь тут навечно. — Либо постояльцев похищают и куда-то вывозят, — рассуждает Хэнк, — либо убивают на месте. Не думаю, что их держат в отеле — здесь просто нет места для такого количества людей. Если речь о существах, я ставлю на убийство. Массовые эксперименты — не в духе существ. Я прав, капитан? — Верно, — соглашается Ренард. — Примем это за рабочую версию. Итак, если в отеле обитает существо, убивающее постояльцев, нужно понять, что оно делает с трупами. Четырнадцать в год — это немного больше одного в месяц. Что думаете? — Может съедать, — успевает первым Ник, и Ренард устремляет взгляд на него. — Ежемесячный цикл питания свойственен многим видам. — Может растворять в кислоте. Может расчленять и выносить за пределы отеля по кусочкам — за месяц можно вынести труп любого размера. Тут интересно другое — где обитает само существо? Кто это? Постоянных жильцов в отеле нет, значит, это кто-то из персонала. И, скорее всего, имеющий доступ к номерам. Либо администраторы, либо горничные. — Все исчезнувшие постояльцы проживали в номерах с десятого по двадцатый, — говорит Ренард, изучая список Ву. — Думаете, существо настолько самоуверенно, что решило уничтожить всех полицейских одним ударом? — спрашивает Хэнк. — Оно же не может не понимать, что это привлечет внимание? — А кто знает, что мы здесь? — отвечает Ренард. — Добряк будет так перепуган нашим исчезновением, что заляжет на дно и даже не подумает сотрудничать с полицией. А сотрудники отеля подтвердят только то, что мы здесь были. Нет тел — нет доказательств. — От четырех трупов за сутки не избавишься, — замечает Ник. — А может быть, нас просто разместили в свободных номерах, — предполагает Ренард. — Может быть, никто не собирается на нас нападать. Допустим, существо рассчитывает, что мы ничего не нароем и уберемся подобру-поздорову. — Извините, но если существо знает, что я Гримм, вряд ли оно всерьез верит в благополучный исход. — Кстати, ты не заметил никаких подозрительных существ? — интересуется Хэнк. — Если бы заметил — сказал бы. Пара Добряков — пожилые супруги с Аляски, Козлорог, подросток-Ягуард, Потрошители, Свинорылы — обычный набор. — Попытаемся обнаружить его, — завершает разговор Ренард. — У нас еще шестнадцать часов. Вся надежда на тебя, Ник. Ник готов наизнанку вывернуться, лишь бы оправдать доверие капитана, но ничего не выходит. Среди персонала ему попадаются сплошь благонадежные люди и существа. Козлорог-администратор рассыпается в любезностях. Ник машинально улыбается в ответ, думая о Ренарде. Странно, что Козлорог не воспринимает его незаинтересованность и продолжает попытки. Обычно они более чутки в выборе жертвы. Сбились настройки, понимает Ник внезапно, пытаясь после ужина поймать у себя в номере радиостанцию с какой-нибудь ненавязчивой музыкой. Это существо, кем бы оно ни было, сбивает остальным картину мира. Козлорогу кажется, что Ник отвечает ему взаимностью. Это то, чего он хочет, и существо дает ему такую иллюзию. Может быть, все, все, кто есть в отеле, видят мир немного иным, чем он есть. Ближе к идеальному. Ближе к мечте. Ник не успевает додумать мысль до конца — в дверь стучат. — Ву? Что случилось? — спрашивает Ник, впуская непривычно взъерошенного, дерганого коллегу. — Мне позвонили, Ник, — объясняет тот, задыхаясь от волнения. — Семья. Я поссорился с ними перед отъездом в Штаты. Они не хотели меня видеть. А сейчас они здесь, все. И бабушка. Я поеду, Ник. — У него широкая, неверящая, счастливая улыбка. — Это невероятно, Ник. Я снова обрету семью. Они простили меня. За все. Нику кажется, что Ву светится невозможно ярким светом. — Я рад за тебя, — говорит он, обнимая Ву. — Это здорово. — Я думал, ты влюблен в капитана, — слышит Ник голос Хэнка и выпускает Ву из объятий. Тот мгновенно исчезает. — Я передумал, — по привычке огрызается Ник. — Ву лучше — ниже и по росту, и по званию. Чего тебе? — Зури позвонила. Они с братом в Тихуане. Им нужна помощь. — По Хэнку видно, что он доволен, как слон. Зури просит его о помощи — значит, доверяет ему, нуждается в нем. — Да ты влюбился, напарник, — подначивает Ник. — Не тебе одному, — парирует Хэнк. — Не говори капитану, я успею смотаться туда и вернуться до рассвета. Пожелай мне удачи. — Удачи, — говорит Ник искренне. — Привет от меня Зури и ее брату… как его там? — Майк, — отвечает Хэнк уже с порога, — его зовут Майк. Непременно передам. За него Ник тоже рад. Единственный, за кого радоваться не приходится, — это он сам. Ничего не поделаешь. Нужно было выбирать кого-то попроще. Ник вспоминает Ренарда — шесть футов четыре дюйма чистого совершенства — и мотает головой. Он не хочет попроще. Он хочет капитана. Шона. Хочет так, что горло болит от нехватки в нем члена. Дышать трудно, и барабаны стараются вовсю. Ник сползает спиной по стенке, широко расставляет колени, вжикает молнией джинсов и сжимает член под тонким трикотажем. И двигает ладонью, не находя сил хотя бы стянуть трусы, торопясь, изнемогая от невозможной жажды, представляя Ренарда — на себе, под собой, всюду, во всех позах и немыслимых ракурсах. На мгновение он проваливается в черноту, кончая, а когда снова выныривает на поверхность, мыслей остается совсем немного, и одна из них холодом плещет по позвоночнику. Бабушка Ву умерла. Он упоминал об этом — вскользь, когда рассказывал про асванга. Тогда информация показалась несущественной, а вот теперь всплыла в памяти. Ник уверен в этом — он коп, его память обладает профессиональной цепкостью. Бабушка Ву не могла приехать в Америку. Она покоится на семейном кладбище — если, конечно, у них есть семейное кладбище. А брата Зури зовут не Майк — приходит вслед за первым второе несущественное воспоминание. Его зовут Джаред. И Хэнк не может забыть об этом или перепутать. Все равно что Ник забудет, как звали Эрика Ренарда. Почему он не заметил этого сразу? Почему? Настройки сбились. Кое-как застегнувшись, Ник машинально стучит в дверь номера Ву — и, не дожидаясь, реакции, выбивает ее. Ву сидит на кровати в окружении людей, удивительно похожих на него. У всех — включая Ву — дебильно счастливые улыбки и черные, абсолютно черные глаза без белков и радужки. У всех. Включая Ву. Ник шарахается от зрелища семейной идиллии, ударяется о противоположную дверь, ловит краем глаза номер. Тринадцатый. Это номер Хэнка. Не открывай, говорит он себе, ты уже знаешь, что там будет, не открывай. Но ему нужно убедиться. Хэнк вытянулся на кровати, он обнажен, и Зури тоже обнажена. На белых, как лед, простынях они смотрятся черной скульптурной композицией. С черными, словно дыры в никуда, глазами, из которых на Ника смотрит пустота. Жадная, холодная, нерассуждающая пустота. Страшно. Ник захлопывает дверь и держит ручку, будто ждет, что существо станет ломиться наружу. Но за дверью тихо. — Пожалуйста, — зло говорит Ник потолку отеля, протягивая руку к последней двери. — Ну пожалуйста. И открывает рывком. — А стучаться уже не обязательно? — спрашивает Ренард, вытирая голову большим пушистым полотенцем — видно, только что принял душ. На нем одни тренировочные штаны. — А, это ты, Ник? Какие-то проблемы? — Существо, — говорит Ник, не сводя глаз с незавязанного шнурка на поясе. — Оно вселилось в Ву. И в Хэнка. Оно творит иллюзии. Я не знаю, что делать. Я еще никогда не сталкивался с таким. Капитан подходит ближе, опускает полотенце. — Это серьезно, Ник, — говорит он. — Это очень серьезно. Куда ты смотришь, Ник? Что ты делаешь? Ник опускается на колени, захлебываясь желанием, тянет вниз серый трикотаж, вылизывает все, что попадает под язык, берет в рот мягкий, полувозбужденный член, старательно сосет. Разум стремительно покидает его — не только от ощущения крепнущего прямо во рту члена, но и от того, что Ренард молчит, не возражает. И Ник дает себе волю, берет так глубоко, как только может, заглатывает, чувствуя, как начинает саднить горло от непривычных усилий. Под пальцами вздрагивают бедра Ренарда — сильные, тренированные мышцы. Ник тянет его на себя. Заставляя качнуться, еще глубже вонзиться в горло. Ему нужно это ощущение — якорь реальности, боль, наслаждение, пытка удовольствием. Когда Ренард кончает, Ник сползает на пол, обнимая его колени. У него стоит так, что больно двигаться. Он тяжело дышит, пытается встать, цепляясь за руки склонившегося к нему капитана, но ничего не выходит, и тогда Ренард сам опускается на пол, избавляется от свалившихся к щиколоткам штанов и тянет Ника на себя. У Ника дрожат руки, и Ренард помогает ему расстегнуть ремень, стаскивает вниз джинсы, запускает руки под футболку и стискивает его коленями, словно торопя. Презерватив, смазка, хоть что-нибудь, что-то же нужно, думает Ник, торопливо обходясь слюной и закусывая губу, прежде чем толкнуться первый раз. Член входит так туго, что Ник кончает, едва яйца прижимаются к заднице Ренарда. Он стонет от восторга и разочарования, он хочет еще, он хочет никогда не вынимать член из этой роскошной задницы, но увы, его минута славы позади, его первый раз с мужчиной, которого он хочет до боли в стиснутых зубах, уже случился и больше не повторится. — Сэр? — неуверенно спрашивает Ник, думая, что же теперь говорить, как вообще быть, что делать. — Шон, — поправляет Ренард, сгибая ногу в колене и устраивая Ника на себе поудобнее. — Шон, — повторяет Ник следом и понимает, что снова хочет его — потому что дважды повторенное имя холодным мехом скользит вдоль позвоночника, мурашки разбегаются во все стороны, Ник тихонько скулит и прикусывает кожу на шее своего капитана. — Пойдем в постель, — говорит Ренард. Ник пошел бы за ним в ад, но в постель даже еще лучше. Он хочет сказать про Хэнка и Ву, но ведь им сейчас хорошо, они в иллюзиях, они подождут еще несколько минут или пару часов, потому что у Ника, возможно, никогда больше не будет такого шанса, такого Шона. Шона, который толкает его на кровать, нависает над ним, фиксирует запястья над головой и целует, пока Ник не освобождается — все-таки он Гримм. Они меняются ролями, а потом еще раз, и еще, и еще, пока лучи восходящего солнца не застают их, потных, затраханных и вымотанных, посреди разоренной постели. — Тебе заказать блинчики с маслом или с джемом? — спрашивает Шон, стоя с трубкой в руках, совершенно голый, красивый настолько, что Ник согласен умереть на этой самой кровати, лишь бы никто после него никогда не прикасался к этому телу. — Терпеть не могу масло, — отвечает он. — Тетя Мари всегда делала с джемом. Сливовым. Положив трубку, Шон толкает его в плечо, проводит языком по шее. — У нас есть пятнадцать минут до того, как принесут заказ. — Целых пятнадцать минут? — восхищается Ник. — Это то, чего я всегда хотел — пятнадцать минут, когда ты в моем распоряжении. На этот раз Ник способен продержаться дольше, может быть, даже использовать все отпущенные ему четверть часа. Он двигается плавно и сильно, он берет Шона так, словно отдает ему себя — всего целиком, ничего не оставляя за душой. Ник отдал бы больше, если бы мог, но, кажется, уже не может. Сквозь пелену, прищуренными из-за стекающего со лба пота глазами он смотрит на своего капитана — пока понимание не простреливает его навылет, словно пуля из глока. — У нас еще осталось две минуты в запасе, — говорит Шон, улыбаясь так, как умеет только он, и боль бежит по венам Ника, словно яд, выкручивая его, выворачивая наизнанку. — Да, — отвечает он. — И я покажу, на что их можно потратить. Подожди секунду. Он тянется к своей одежде, кучей сваленной у кровати, свесившись, роется в карманах. Шон крепко шлепает его по заду. — Что ты собираешься показать мне, Гримм? Тебе еще есть чем удивить? — Да, — говорит Ник, оборачиваясь к нему. — Да. Вот этим. Серебряное лезвие удивительно легко входит между ребер. Шон широко открывает глаза и рот, из которого выплескивается кровь. На одно мгновение Ник думает, что ошибся, и это мгновение остается с ним до конца жизни. Потом чернота заливает глаза Шона, и Ник бьет снова, и тело под его руками хлюпает и опадает. Черная, маслянистая, воняющая помойкой жидкость заливает постель, колени и руки Ника. Он роняет нож и отшатывается, чуть не падая с кровати. Не отводя взгляда от жирно блестящего пятна, он натягивает на голое тело джинсы и, натыкаясь на стены, идет к соседнему номеру, на всякий случай прихватив оружие. Хэнк стоит на четвереньках, и его рвет прямо на маслянистую жидкость. Ник понимает его, как никогда. Он заглядывает в следующую дверь. На пергаментно-неживом лице Ву такое выражение, что в гроб краше кладут. Ник машет ему рукой. Не получает ответа и отступает назад. И впечатывается в кого-то. — Вы? — говорит он, сжимая нож. — Где вы были, сэр? — Зашел к тебе в номер за зарядкой для ноута — моя не работает, — поясняет Ренард. — А после началось черт знает что… — И не говорите, капитан. — Ника трясет. — Вот это мы вляпались. Сдохли бы все, как пить дать. Оно бы нас высосало через иллюзии… досуха. А мумии можно спалить в бойлерной. Горничная легко увезет их в тележке с грязным бельем. Ренард сжимает его плечо. — Ты молодец, Ник, — говорит он. — Не знаю, каким чудом ты выпутался, но больше никто не сумел. Даже я. Ник не спрашивает, что ему привиделось. Он не знает, как будет жить с фальшивыми воспоминаниями. Но как-то придется. — Шон, — беззвучно выдыхает он вслед входящему к Хэнку Ренарду, желая, чтобы хоть что-то из произошедшего было настоящим, существовало на самом деле. Иллюзии, мать их, чертовы иллюзии. Он бьет кулаком по косяку, пока чья-то рука не останавливает его. Ник поднимает голову. Ву смотрит на него так, будто все понимает, и не произносит ни слова. Горничная, отвечающая за номера с десятого по двадцатый, при виде Гримма чернеет в прямом смысле слова, истекает черной жидкостью, из которой состоит. Ник сворачивает ей шею без жалости, без ненависти. Он вообще ничего не чувствует. Он устал.

* * *

Сан-Диего остался все тем же — рай для вернувшихся из иллюзии. Оставшиеся дни семинара проходят, будто в тумане. Ник больше не гипнотизирует Ренарда взглядом — он даже не поднимает на него глаз. Да и капитан, похоже, избегает детектива. Неужели догадался, ломает голову Хэнк. Ву считает, что дело в чем-то другом. Они заезжают в придорожное кафе перед самым Портлендом, не столько ради ланча, сколько для того, чтобы еще раз почувствовать себя группой, командой. Друзьями. — Блинчики с вареньем, — перечисляет Хэнк, Ву поднимает палец, и Хэнк добавляет: — Две порции. А тебе, Ник? Масло? Ник, задумавшись, не сразу понимает, о чем его спрашивают. Вместо него отвечает капитан: — Он терпеть не может масло. Лучше джем. Сливовый. — Откуда вы знаете, сэр? — Ник сжимает край стола, и столик ходит ходуном. — Откуда вы это знаете? — Ву, пойдем… руки вымоем, что ли, — говорит Хэнк, спешно утягивая за собой Ву. Они остаются вдвоем. Ник едва ли замечает это. — Я никогда не говорил вам об этом, сэр. Я и об этом сам не вспоминал. До вчерашнего дня. Он выпускает стол и сгребает начальника за отвороты легкой куртки. — Можете меня потом уволить за нарушение субординации, но скажите, что вы видели в иллюзии? Несколько долгих секунд Ренард молчит, потом поднимает голову, и их взгляды скрещиваются. — Я видел тебя. Я был с тобой. Ник все не отпускает его, и Ренард добавляет: — Если ты пережил то же самое, у тебя сейчас должна чертовски ныть задница. Ник выпускает его куртку, к облегчению бармена и официанток, и падает на свой стул. — Оно на нас сэкономило. Вместо двух иллюзий транслировало одну — на двоих. — Похоже на то, — подтверждает Ренард. Они молчат. Показавшиеся в дверях Хэнк и Ву решают, что руки еще недостаточно чистые, и возвращаются в туалет. — Сэр, — спрашивает Ник, — что же нам делать? — Для начала, — твердо отвечает Ренард, словно уже приняв решение, — ты можешь называть меня Шон. Странно говорить «сэр» человеку, который знает на вкус твою сперму. — Это была иллюзия, — возражает Ник, на самом деле вовсе не желая возражать, а лишь расставляя все точки над «и». — А вот это как раз легко поправимо, — улыбается Ренард, и у Ника заходится сердце, будто вторя ритму невидимых барабанов. — Хоть сейчас, — говорит он. — Наверняка в мотеле есть свободные номера. К черту блинчики. И сливовый джем туда же. Когда Хэнк и Ву возвращаются, на столике лежат ключи от машины и наспех нацарапанная записка: «Скажите, что мы задержались в Сан-Диего». — Думаю, не стоит им звонить, — говорит Ву. — Я забираю порцию кэпа, — предупреждает Хэнк, глядя на расставляемые официанткой тарелки. — А я — Ника, — соглашается Ву. — Люблю сливовый джем. _____________________ * цитата из песни Hotel California (The Eagles)