Медленно, медленно, медленно гаснет фитиль
И чадит, пустотой заполняя дыхание
Раненое сердце рваное мечется
Уже несколько месяцев бьётся резче
Но оно повешено и всё, что было вечным, повержено
Где она? Та первая, ясная, прекрасная, верная?
Только в сказках она меня ждёт, я приду
Но не я, а судьба не терпит погрешностей
Мои глаза в пепел, опущенный в воду
От скуренной нами нежности!
Радес подпаливает самый кончик сигареты, чтобы он потлел буквально пару секунд — и затух. Спирито думает, что это охуеть символично, что сигарета не поджигается. Особенно под этим сраным дождём. Зажигалка щёлкает ещё несколько раз — сигарета поджигается раза с десятого, от неё остаётся где-то половина, всё остальное уходит с шипением дыма. Прямо как сам Радес. Как, блять, Вальтос рядом со своим уёбком-наркоманом Лайером. Оба они потеряли уже охуеть сколько себя напрасно — перегорели они просто. Вот только Вальтос зависим, сам не понимает этого, но Радес видит — Вальтос глушит свою любовь стаканами, если не реками, чтобы не думать, что всё, хватит, заебался. Это не помогает совсем — Радес бинтует иногда своему другу-брату-семье запястья по несколько раз за день, сердито шепчет-твердит что-то прямо в лицо, удерживая голову руками за скулы — а Вальтос на него своим золотом глядит демоническим, блять. Только вот они не злые, они во много раз хуже — они пустые, они в себе отражают их жизнь от рождения до сегодняшних дней. Они Радеса до черноты в глазах бесят, потому что у него такие же, только «хлоридно-медные», как любила их называть Салли. Сигарета незаметно догорает до фильтра и Радесу это тоже кажется забавно-ироничным: фильтр короткий, но всё равно длиннее оставшейся жизни Салли. Потому что, бадум-с, нет у них больше Салли после взрыва. Пшик один, да пара костей — остальные почему-то сгорели. Спирито даже знать не хочет, как у неё такое вышло — он уже, блять, ничего знать не хочет. Ну, разве что Лайер всё-таки оставил Вальтоса в покое — ещё один псих в его окружении, который даже о себе и своих думалках-чувствах позаботиться не может, не то что о Вальтосе и его симпатиях, лгун патологический — да где Дамнатио прячет свой доисторический — дореволюционный точно, Радес похожий уже тырил, даже подделывал пару раз вместе с Салли — револьвер. И больше ничего. Хотя нет, он хочет знать, почему он вообще позволил этой Деменции влезть в свою жизнь и почему тот в неё так лез, а как влез, так не свалил. До сих пор, блять, не свалил. Что там у него и в нём такого интересного Радес не знал, а потому бесился жутко, рычал и огрызался, отталкивал как мог. А потом сдался. И вот, полюбуйтесь! Стоит сейчас на этой чёртовой крышей у низкого, перекошенного ограждения, думает о том, как его всё заебало и будет ли лучше выбить себе мозги револьвером или лучше по-старинке, сигануть вниз — эта старая общажная коммуналка самое то для суицидов, двенадцать этажей с высокими потолками и асфальтом на крыше подъезда. Антиутопическая идилия, м-мать вашу! Лучшей картины для смерти и не придумать. Ну, не в кровати же траванувшись снотворным!!! Радес сплюнул горчащую слюну куда-то в бок и откунул туда же полусгоревший фильтр, тут же поджигая следующую «отраву в палочке», как готовил про это Дамнатио. А ещё этот Дамнатио всячески пытался к нему прикоснуться, когда Радес расслаблялся, хотя знал, сукин сын, что у Радеса сильная гаптофобия, а потому все прикосновения просто напросто ис-клю-че-ны, но нет, надо же проверить, привык он к нему или нет!!! Нет, нет и ещё раз нет, не привык, да и не привыкнет уже, всё, хватит с него! Перегорел от частых панических атак, понимаете?! Пе! ре! го! рел! — Просто «финита ля комедиа» какая-то, — бурчит Спирито, смотря вниз и прикидывая, с какой энергией он врежется в асфальт подъезда и хватит ли его, чтобы пробить его крышу. Но стать оригинальным украшением для дома на Хэллоуин ему было не суждено — максимум украсить своими мозгами эту площадку. Тоже неплохо. Не оригинально, но неплохо.Немой секс, политый лидокаином
Закрытые глаза — передо мной не ты!
Я ничего не вижу, мне больно, я стыну
Прости, но мне надо уйти!
Холодный душ мне теперь по душе
Мёртвые мысли стекают по исцарапанной шее
Мы перегорели... Мы перегорели...
Сегодня Радес еле успел. Хотя он был переполнен облегчением от этого, внутри ползала гадкая противная мысль, что лучше бы Вальтос успел ебануть себе по венам и отошёл в мир иной, чем продолжал мучаться со своей зависимой любовью. Радес даже готов был поступиться своими эгоизмом и трусостью, да даже желанием, чтобы его Вальтос похоронил, а не государство их чёртово или этот придурок Кира, который не теряет надежды к нему пробраться в душу. Некуда пробираться, у него последний кусочек души задыхается от своей зависимой любви, а остальные два уже давно червяков в земле кормят: одна физически, второй морально и духовно. Уходя, Радес сталкивается в прихожей с Лайером — и не сдерживается, бьёт ему кулаком в ебало несколько раз, встряхивает в руках, да угрожающе шипит: только попробуй, сука, Вальтоса в гроб загнать, только попробуй его ударить ещё раз, только попробуй у него деньги на наркоту взять, только попробуй ещё хоть раз соврать, и я тебя убью, по асфальту размажу в неприметном месте, мне не страшно, всё равно скоро умру, а Вальтосу надо жить. А ещё Радес ему в глаза смотрит — и видит там такую же зависимость, только от Вальтоса уже. Радес выдыхает — его окружают одни психи и идиоты, для которых он, блять, хирург и патологоанатом для душ — и валит обратно на крышу общаги. Но на полпути весь гнев из него пропадает совсем почти — возвращается в то полусонное состояние, которым всё ещё заставляет Радеса жить, но не даёт перейти на убийство кого-нибудь. Радес нервно поправляет воротник свитера, потакая старой привычки, чтобы успокоиться. Большие толпы пиздец страшные для такого неуравновешенного гаптофоба, думает медик, сворачивая в проулок. Нахуй общагу, сегодня он будет спать в квартире-лабе Салли. В маленькой студии совсем другая атмосфера: не давят лица икон, которые всё никак не может выкинуть Вальтос, в воздухе не витает тяжёлая атмосфера заёбанности, которая даже пыли придавливает порою, как в комнате Радеса; отсутствует аристократический минимализм Деменции. Здесь витает атмосфера Салли, и Радес не знает как её объяснить, но она успокаивает, и он радуется, что взрыв произошёл не здесь, а на другом конце города. А ещё здесь хорошее место, чтобы позволить себе побыть слабым, и потому Радеса накрывает будто вся та паника, которую он так старательно гонит от себя всё время. Он трёт буквально всё тело, царапает себя ногтями, чешет — прикосновения, кажется, везде, везде эти чёртовы прикосновения, которые пугают, потому что зачастую несут за собой боль и то, что оставляет на сознании противный осадок мутной плёнки. То, что кожа не скрыта одеждой только на пять процентов, не помогает ни капли — Радес помнит все случайные касания, его голова разбухает, когда в голову ползут сюрреалистичные фантазии больного сознания, в которые почему-то так сложно не поверить. Под ногтями скапливается подсохшая кровь, и только после этого Радес успокаивается, поднимается с пола и опирается устало на раковину, смотрит в зеркало, стянув с глаза повязку. Белёсый зрачок в компании с располосованными торсом и шеей уже выглядят как полноценный косплей-костюм какого-нибудь полудохлого ведьмака из глубин леса, особенно с его растрёпанной гривой. Радес усмехается, роняет смешок и запивает горькие таблетки водой из-под крана. Ему сейчас до полного комплекта только истерики не хватало. Он и так уже совсем перегорел. Словно лампочка в подъезде, которую, блять, скрутить не успели вовремя.Я падаю, даже когда ты держишь
Ведь я погас раньше, чем твои надежды!
Но всё же Радес возвращается обратно, не остаётся на ночь у Салли, вещь только одну забирает. Внутри горит профессионально-научный интерес, пусть и не из его области, но тоже по человеческому телу. Стучать по железной двери — в звонок звонят нормальные, адекватные люди, а Радес себя к таким не относил — долго не нужно, и уставший Дамнатио распахивает вход в свою квартиру, смотрит чуть удивлённо, потому что Спирито к нему сам не ходит принципиально почти. У Радеса нет ни времени, ни желания ему что-либо объяснять, поэтому он просто притягивает Киру к себе за воротник домашней рубашки и осторожно целует, зажмурив глаза и мимолётно вспоминая все разы, когда к нему приказался этот аристократ. Понимая, что они все-все были случайны и случились от того, что Радес сам расслаблялся слишком сильно, а после не желал признавать своей в этом вины. По щеке, кажется, стекает то ли пот, то ли слеза, а Дамнатио не позволяет себе даже притянуть Спирито ближе, держит руки рядом с талией, но не прикасается, и Радес в голове кричит от отчаяния и собственной дурости.Целую тебя с горьким комом в горле
Радес жмётся к Дамнатио ближе, игнорируя все больные мысли, роящиеся в такой же больной голове. В горле комок стоит, мешает дышать, и Радес размыкает губы и зубы, зарывается рукой в чёрные волосы, даёт разрешение действовать откровеннее, увереннее. Дамнатио его обнимает, осторожно кладёт руку на скулу, углубляет поцелуй, приоткрывая рот — Радес, кажется, тает от того, насколько осторожно Кира к нему относится, и рычит на себя в мыслях за то, что был таким слепцом, что так поздно заметил. Мысли роятся, путаются, занимают всё больше места — Радес отстраняется резко, дёрганно, хватается за горло, в котором паника комкается и мешает дышать. Радес бежит спотыкаясь прочь, ему страшно-страшно-страшно, в голове страшные картины. На знакомой крыше прохладно, но безопасно, потому что на неё никто не ходит. Холодный металл греет сердце во внутреннем кармане. Щелчок. Выстрел. Звон. Грохот.Мы перегорели... Мы перегорели...