Мария

      Домой возвращаться совершенно не хотелось. Однако особого выбора не было: завтра надо было обязательно явиться на пары – противная тетка, которая лишь по ошибке судьбы стала преподом по зарубе, а не Цербером в паспортном столе, завтра собиралась провести пробное тестирование по Греции. И условия выставила самые бесчеловечные: не явишься – не видать тебе доступа к экзамену.       А торговый центр, в фудкорте которого Лиза предпочитала отсиживаться, уже закрывался.       Так что пусть и не хотелось, но домой идти все-таки пришлось. Ну, если только можно так назвать однушку, которую из экономии и без того тощих студенческих средств приходилось снимать с соседкой.       И именно в последней-то и крылась столь страстное желание погулять подольше.       Мария была ее старше: заканчивала магистратуру, попутно подрабатывая. Точнее, в ее случае куда правильнее было сказать «работала, подучиваясь».       Лиза подавила тяжкий вздох.       Нет-нет. Не то чтобы старшая компаньонка прошлась ей по душе наждачкой, так сказать, с порога. Маша поначалу ей даже нравилась: будущая соседка выглядела очень жизнерадостным и открытым человеком, к тому же без всяких заморочек в плане ведения хозяйства, к которому Лиза, только уехавшая из уютного дома в другой город, приспособилась не сразу. В общем, жить можно.       Так она и думала, пока не прознала, что заморочки у новоявленной соседушки были (да еще какие!) и прятались глубоко в характере. Например, обращаться к себе разрешала исключительно Мария. Все уменьшительно-ласкательные версии, даже обычные «Маша» и «Мари» вызывали на ее полных губах острую, презрительную усмешку, да такую, что ей можно было убивать, не меньше. А когда Лизавета поинтересовалась, почему, собственно, нет, то получила нелогичное: «Это и так излишне неформально, куда ж еще».       Но имя – это ерунда, к которой привыкнуть еще можно было. Куда больше Лизу убивали ножницы. Любые: кухонные, маникюрные, канцелярские, большие, маленькие, старые, тупые – все они вводили соседку в необъяснимый трепет. Она могла начищать и затачивать их, словно ножи, часами, для каждых придумала свое отдельное место, непременно на виду, словно те могли зачахнуть без ее внимания, как цветы без воды. А когда Лизавета, не найдя свои, решила воспользоваться соседскими – позолоченными швейными, отделанными каким-то узором, – Мария так вцепилась ей в запястье, что синяки не сходили неделю. А на вопли «какого хватать, можно было просто сказать», лишь кинула: - Они не для бумаги. Никогда больше их не трогай.       Подруги, с которыми Лиза потом это обсуждала, решили, что та себя просто накручивает: небольшая бытовая перепалка, да и надо было сперва разрешение спросить. Да только Лиза к этим проклятым ножницам и потянулась без разрешения, потому что соседки дома не было. До того, как она вцепилась в ее руку пираньей.       Но было что-то еще. Что-то необъяснимое.       Что-то, что водилось в их квартире, будто третий жилец.       Сначала Лиза думала, что это просто стресс после переезда, потом – перегруз от непривычного объема нового материала на учебе. Начала даже медленно и верно соглашаться с «шуточками по-доброму» от подружек, что у нее уже просто развилась паранойя.       Но это было.       В слишком густых тенях. Во внезапном запахе нарцисса. В могильном холоде, что сковывал внутренности даже при бабушкиных шерстяных носках и работающем обогревателе. В легком громыхании железного покрытия крыш за окном – даже в безветренную погоду.       Причем, это было не ее разыгравшееся воображение – Мария это замечала тоже. Отшучивалась, смотрела на нее как на дитя малое, отрицала – но замечала. Потому что после очередного смешка всегда (всегда!) собиралась на внезапные «сверхурочные».       И что самое страшное – переступив порог квартиры, словно бы забирала всё это с собой.       Может быть, Лиза сходила с ума. Но даже сумасшедшие считают, что их картина мира единственно правильная. А потому девушка ну очень хотела, чтобы именно сегодня соседка вновь ускакала в ночь по своим рабочим делам.       Но реальность полна разочарований: Мария была дома. Благо дело, обращать особого внимания на нее не торопилась, позволяя спокойно заниматься своими делами.       Задала только один вопрос, заметив, как Лиза вместо традиционного сидения в телефоне начала с куксивой миной доставать тетради и томик Куна:        - Контрольная?        - Ага, - протянула соседка обреченно. – Античка, чтоб ее.        - Мои соболезнования.       Еще час прошел в образцовой тишине библиотеки, которую прерывал лишь шелест страниц. Но потом студенческое горе потребовало выхода:        - Ну вот что курили эти греки?!        - Очень многое, за что сейчас бы отправили в каталажку, - ответила Мария с железобетонной уверенностью. И с лукавством, изящно скрытым маской сочувствия, поинтересовалась: - Совсем не идет?       - Мне кажется, что слово «секс» появилось исключительно как производное от «Зевс», - простонала Лиза в книгу. – Это ж каким надо быть извращенцем, чтобы добиться женщину золотым дождем?       - Просто порадуйся, что в веках затерялась большая часть его ординарных «подвигов», без всяких превращений и великих детей. А то курс мифологии пришлось бы растянуть лет на пять.       - Мужик вообще меры не знал! – подвела итог Лизавета. – Я уже всерьез начинаю любить Аида – прям радостно, что хоть у него никаких отпрысков учить не надо!       Смешок Марии внезапно оказался холоднее, чем воды Стикса, про которые ее соседка только-только прочитала.       - На самом деле у него был ребенок, - задумчиво произнесла она после долгой паузы. – Дочь. Богиня блаженной смерти.       - Мдэ? – приподняла бровь Лиза и залезла в главу, посвященную Подземному миру. – А тут ни слова.       - Да просто в Средние века его стали ассоциировать с Дьяволом, а у того априори нет детей. Вот и вымарали это при переписях. Зато студенты теперь радуются.       Лиза не ответила, приняв слова за шпильку в свой адрес. Но странная уверенность в глазах соседки ее напрягла, и девушка тайком проверила сказанное в Интернете: и правда, была такая. Богиня блаженной смерти. Макария. С ножницами.       В памяти царапнуло что-то знакомое, но схватить нужную мысль Лизавета не успела. И, решив, что это не так уж важно, предпочла вновь вернуться в омуты страдания родословной Зевса.       А потом снова пришло Оно.       Времени было уже глубоко за полночь. Кун и греческое веселье довели до слипающихся глаз и невыразимой зевоты. Лиза, еще читающая лишь из-за собственного упрямства, нервно поёжилась: Тьма вдруг как-то раз – и сгустилась, словно невероятно быстрый закат зимой. Стук железной кровли вновь стал отравлять тишину абсолютно безветренной ночи. Захотелось сразу встать, навключать везде свет и лично убедиться, что всё это не более чем игры разума от переутомления в последние дни.       Но внезапно не вышло: одеяло вдруг стало тяжелее бетонной плиты, а руки-ноги налились свинцом и ни в какую не соглашались шевелиться. В нос подлым диссидентом пролез запах мака.        «Но у нас нет цветочных духов…» - слабо трепыхнулась последняя здравая мысль.       А потом Лиза заметила Марию. Правда, сходства с привычной и раздражающей соседкой почти не осталось.       Мария возвышалась в их маленькой комнатке величественно, будто памятник какой-то древней силе. Джинсы и блузу сменило какое-то белоснежное струящееся платье, а непослушные волосы украсили цветы рыжего цвета. Темные же глаза и вовсе будто впитали в себя всю окружающую темноту.       Но больше всего внимания привлекали ножницы – те самые, с цветочным орнаментом. Только потертый металл сменило золото с ярким, но недобрым блеском.       Картина была настолько странной, что враз заставила память поднапрячься и выдать еще одно воспоминание.       Мария выглядела один в один как изображения древнегреческих богинь из книги.        - Тихо-тихо, это просто сон, - внесла некоторую ясность в сюр происходящего соседка. – Утром ты всё забудешь. Так что можешь смело закрывать глаза. И не беспокойся о шуме: Танат сердится, вот и грохочет на весь район. Устал ждать, когда я выйду на работу, - и после тихо, в сторону окна, - Гипнос, добавь-ка еще.        Гипнос, Танат – знакомые имена… прочитанные еще вечером. Точно. Сон. Гипнос – Сон. Сон и Смерть. Но ведь она сама говорила, что Смертей было две…       Склонившийся над ней силуэт Марии довольно хмыкнул, а после попросту растворился в недобром матовом свете ножниц.       Нет, напоследок осенило Лизу, прежде чем Сон окончательно подчинил ее своей власти.       Не Марии.       Ма-ка-рии!..       …и после всё накрыла полная железного перестука и маково-гранатового флера темнота.