***
Он добирается до заросшего какими-то совершенно странными стеблями с шипами ограждения едва ли не к ночи: Оливер уже определённо не чувствует пальцев, на чистой инерции сжимающих лямку рюкзака, и вокруг почти непроглядная темень; вязкий страх накрывает силуэтами странно-изогнувшихся деревьев. Замок небольшой, скорее просто высокий: этажи как-то абсолютно нелогично расположены друг над другом, и под теми самыми башенками нет опоры; кажется, это не должно так работать, но почему-то работает. В окнах темно: множество увитых изнутри лианами арок нагоняют жути; Оливеру кажется, что из каждого на него смотрит с десяток тёмных глаз. - Вы потерялись? - голос раздаётся справа, слишком неожиданно и резко, чтобы Оливер остался спокойным; он крупно вздрагивает, с шарканьем проходя пару шагов вперёд, навстречу голосу; из-за колючих кустарников показывается отдельная башенка, чуть темнее, чем сам замок, и в дверном проёме стоит кто-то в кремовом фраке. И, если бы Оливер знал, чем обернётся это неожиданное знакомство; Он бы пришёл сюда года на три раньше. Или, ещё лучше, в самом начале своей жизни.***
Этого кого-то, как оказалось, зовут Джордан, и у него самые синие глаза, которые Оливер только видел; от Джордана пахнет солёным морским воздухом, хотя здесь на несколько километров вокруг нет ни моря, ни океана. Джордан всегда ходит в кремовых и белых фраках, совершенно непонятным образом умудряясь в этом пыльном месте без благ цивилизации выглядеть опрятно и едва ли не идеально; особенно на фоне Оливера в его дырявом свитере и потёртых джинсах. Фраки, к слову, потрясающие: нежные, что на ощупь, что на цвет, такая же рубашка с едва заходящими на ладони кружевными манжетами, и абсолютно потрясающе сидящими брюками, чуточку длиннее, чем нужно, и неизменный атрибут - синий шёлковые кусочек ткани в нагрудном кармане. Он здесь что-то вроде смотрителя - с его же собственных слов; и живёт в башне круглый год уже больше десятка лет; Оли не знает точно, но, по всей видимости, ему под тридцать. Если, конечно, он не родился в семье смотрителей странных старинных замков с восхитительно-синими глазами и не обитает тут с самого детства. Он странный. У него нет фотографий, домашних застиранных маек или чуть покоцанных кружек со стёртыми от времени рисунками, из которых так приятно пить дома кофе или чай, стены внутри башни - каменные, тёмные и вечно холодные - абсолютно пустые; пол всегда едва ли не вылизан, и кровать застелена с явной педантичной аккуратностью. Даже повидавшая многое обветшалая дверь из тёмного дерева не скрипит на своих монструозного вида железных засовах. Здесь вообще везде такие двери: огромные, тяжёлые и слишком сложные для открывания в одиночку. Именно поэтому при осмотре замка изнутри и подбирании комнаты для себя, Оли, в первую очередь, с самым серьёзным видом наваливался на старое тёмное дерево, пока сзади раздавались понимающие смешки.***
Комната, которую Джордан выделил специально для Оли, за пару минут превратилась в настоящую барахолку: он раскидал вещи везде, по привычке вывешивая всё на спинки стульев, практически выкинул со дна рюкзака листки и салфетки с набросками строк, оставил на память пару карандашей, закатившихся под старинный шкаф; Джордан смотрел на весь этот беспорядок ласково, лениво постукивая кончиками пальцев по дверной ручке. Здесь всё было намного больше, чем снаружи: высоченные потолки с витражами, из-за которых у Оливера с периодичностью в несколько часов затекала шея, просто потому, что он выхватывал взглядом очередное мифическое существо с тремя хвостами и непонятно какой головой, а потом часами не мог оторваться; грубоватые каменные стены, немного отдающие сыростью, и, главная любовь Оливера - окна. Ему полюбились эти широкие проёмы в форме арок моментально: обросшие изнутри немного пожухлыми переплетёнными стеблями, они как будто отгораживали от внешнего мира своеобразной паутиной; он мог часами сидеть на каменных подоконниках, облокачиваясь на вязь растительности затёкшей спиной, и писать. Правда, когда Джордан увидел это в первый раз, он моментально согнал Оливера с облюбованного местечка. Чтобы на следующий же вечер принести пару подушек и шерстяной вязаный плед: ночами в замке было действительно холодно, и, с хрупким здоровьем Оли, с которым Джордан познакомился в первый же день, после того, как Сайкс вывалился ему из чащи едва ли не прямо в руки, постоянно чихая; возможность заболеть была слишком велика. Вообще, смотритель из Джордана был и правда восхитительный: он, казалось, успевал всё и везде. И всегда, всегда был в своих драгоценных фраках, с синим платочком в нагрудном кармане. Порой Оливеру казалось, что он явно пересмотрел Диснея; Джордан упрямо представлялся ему таинственным принцем, в этом своём нежном и лаконичном кремовом, со всегда идеально-ровной осанкой, обворожительной улыбкой и абсолютным спокойствием. Иногда он испуганно ловил себя на мысли о том, что весьма не против побыть рядом с ним принцессой. Проблема в том, что никакой принцессой он никогда не был. Он был резким, несдержанным, немного инфантильным и безответственным; это раздражённо говорили ему все вокруг, это учтиво сообщал ему его психолог, это настойчиво твердили его родители, об этом глумливо кричало ему собственное отражение каждый раз, когда он зависал перед зеркалом слишком долго, съедаемый сомнениями и разочарованностью; однажды он даже разбил одно такое зеркало. Скорее случайно, чем специально; ему слишком явно показалось, что самоненависть начала обрастать формой; но ладони он тогда изрезал знатно. А потом отхватил от родителей. Но это уже совсем другая история. Именно поэтому никакой принцессы из него бы не вышло; он, скорее, диснеевский злодей. Хотя там даже те продуманнее, чем вся его жизнь начинающего музыканта, без образования и планов на будущее, вместе взятая. Поэтому Джордан в его воображении был принцем без принцессы, вечно одинокий в своём каменном добровольном заточении, спокойный, таинственный и немного печальный. Правда, уже не настолько одинокий: с тех пор, как Оливер переступил черту колючего заграждения, они не расставались буквально ни на день. Джордан водил его по окружностям леса, часами рассказывая о странных безвестных гостях, которые периодически здесь появлялись; редкое солнце путалось в его тёмно-каштановых волосах, падая на переносицу, отчего он смешно щурился каждые пару минут, прикрываясь ладонью. Они излазили весь замок; огромную залу на первом этаже, с длинными каменными столами и каменными ступенями в том месте, где, видимо, раньше располагался трон; с десяток маленьких неприметных закутков, по ошибке называющихся комнатами, сырых и промозглых; четыре гостевые, в том числе та, где временно жил Оли, с большой кроватью и тяжёлыми синими шторами; старая кухня с древней-древней печью и поцарапанным вообще повсюду огромным круглым столом посередине. Но самым любимым местом Оли стала западная башня, где жил Джордан. Скорее всего, если бы здесь был садик, с клишированными максимально бутонами роз и разросшимися кустарниками, парочкой каменных резных лавочек и фонтаном, на который слетались бы смолисто-чёрные вороны по вечерам, гулко каркая в полутьме, то он выбрал бы сад. Но вокруг рос лес, высокий и кажущийся почти неприступным, и садик был бы попросту неуместным. Поэтому Оли проводил почти все дни с Джорданом в башне при замке, из окон которой открывался замечательный вид на замок в целом. Вообще-то, так быть не должно: башни - последняя надежда замка, оплот. Никаких широких дверей и проёмов здесь не бывает в принципе; но, со слов того же Джордана, эти новшества пришли намного позже, когда вся эта готика уже стала почти бесполезным символом власти и превратилась в весьма бессмысленное, громоздкое каменное украшение, которое скрывали за рощами и оврагами. Но зато тут всё так же сохранилась шахта, глубокая и пугающая; Оли узнал из рассказов своего сожителя о множестве народа, которым эта яма служила тюрьмой, а кому-то и смертным одром; и, разумеется, благодаря богатому воображению, моментально нарисовал себе сотни страшных глаз, смотрящих на него снизу шахты. Это пугало. Но было настолько красиво и сказочно для такого городского ребёнка, как Оливер, что он только и успевал впитывать в себя новое вместе с мягким размеренным голосом, переплавляя это во вдохновение. А ещё ему безумно нравился огромный, во весь потолок, витраж в хозяйской спальне. Там, наверху, в толще воды охотился Левиафан, покрытый весь прочным хитином, от широкого, длинного хвоста до мощной челюстью с монструозно-острыми зубами, и его четыре шипованных подобия клешней хищно взметались за спиной, с глухим перестуком, поглощённым толщей вод, сталкиваясь с ощеренным подобием рогов, пока большое количество ласт перебирало сверху-вниз, чтобы огромный зверь двигался быстрее. Джордан рассказывал ему легенды о Левиафане каждую прохладную вязкую ночь, пока он лежал головой у него на коленях, расслабленно записывая новые идеи для текстов; про каждую из жертв, вынужденных затонуть навсегда ошмётками едва теплящейся жизни; о бесконечном количестве гордых кораблей, которые ломались, словно щепки, под жутким захватом жестоких клешней; про то, как Левиафан выходит на сушу раз в несколько столетий, проводя в колодцах и тёмных сырых помещениях последние несколько лет перед обращением, а потом в свите неизвестного Короля появляется неизвестный придворный, бледной тенью исследуя изменившийся мир. Он рассказывал, как Левиафан выходит из воды, огромный, чарующе блестящий в отражениях солнца на гладком мокром хитине; он рассказывал, как однажды Левиафан забрался в шахту этого замка, и с тех пор - с тех пор никто его больше не видел. Он, казалось, не мог прекратить говорить, тихо и печально, пока Оливер не мог оторвать себя от его губ и начать по-настоящему слушать, и его глаза были синие-синие. Синие, как толща океана; с беснующимися вкраплениями бури, когда Джордан смеялся, ярко и едва хрипло; тёплые-тёплые, переливающиеся чистым аквамарином, когда Джордан улыбался ему мягко и ласково. Оливер любил историю о Левиафане в синей толще вод ровно настолько же сильно, насколько любил синий витраж на потолочном своде. Настолько же сильно, насколько любил синие глаза странного смотрителя замка.***
Он написал альбом меньше, чем за два месяца. И это было невероятно, а ещё грустно одновременно, потому что июнь он потратил на исследование замка, а июль и август - на написание всего вот этого вот и бесконечных вечеров с Джорданом, и теперь он стоял снова возле колючей изгороди, всё ещё удивляясь, как кремовый пиджак оставался идеально чистым. Джордан проводил его на рассвете, чтобы к закату Оли добрался до шоссе; он смотрел своими синими глазами с обещанием, прячась в тени разросшегося бука, и Сайксу пришлось крепче сжать лямку родного рюкзака, чтобы не скинуть его прямо сейчас и не переехать в этот замок навсегда, даже если в итоге его придётся полностью выкупать. Его отросшие чуть ниже мочек ушей волосы трепал ветер, когда Джордан просил прислать ему однажды диск с их будущим студийным альбомом, и в этот момент Оливеру стало так печально; он так не хотел уходить, и так безвыходно не мог не уйти. Деревья смыкаются за его спиной плотными ясеневыми рядами, почти не пропуская солнце. Башенки скрываются за кронами, постепенно превращающимися в горящие оранжевые шары опадающей листвы яркого начала осени. Он ловит ближайшую машину.***
Он появляется на пороге замка следующего первого июня, и в рюкзаке за спиной у него старый магнитофон и кассета; Оливер, кажется, оббегал весь город в поисках мастерской, где им перепишут дисковую версию на эту древнюю непонятную диковинку; он, кажется, надеется, что Джордану понравится. И, может, немножко на то, что Джордану понравится он сам. Но только совсем немножко. Джордан встречает его в своём очередном кремовом фраке, и платочек в этот раз чуть темнее, чем обычно; его глаза горят нежным счастьем так же ярко, когда он смотрит в карие напротив, и красивые губы растягиваются в не менее красивую улыбку. Оли влетает в него всем телом первый, удобнее перехватывая за шею, и прижимается близко-близко, жадно вдыхая море; он всё ещё пахнет так же. Сердце бешено колотится, и он не чувствовал себя таким счастливым долгие девять месяцев тяжело работы и снов про тёмную башенку возле замка. Он сжимает руки крепче, наглухо спаивая их вместе; детальки единого целого. Море обнимает его в ответ.