You, me and autumn

      Понемногу мир Брайта начинает сужаться, все превращается в одно непонятное пятно; все превращается в какую-то абстракцию, в которой запутаться можно, не понять и не уловить суть. Раны на губах, и напротив Вин дышит часто-часто, словно сейчас задохнётся. Вытирает кровь тыльной стороны ладони и смотрит, смотрит с недопониманием, с обидой. На дне его карих глаз запрятана грусть, тяжёлая, как воздух между ними. А Брайт не знает куда спрятаться, куда деть стыд, смешанный с затихшей злостью. Ему бы сейчас развернуться и убежать прочь, стереть чёртову память и угомонить взволнованное сердце, потому что это неправильно, этого не должно быть. Но бежать, кажется, уже некуда. Ближе, ближе как никогда. Брайт чувствует, как чужое дыхание становится тревожным и усталый голос шепчет: — Что ты делаешь? Знать бы Брайту самому, что он делает. Прикосновения холодных губ обжигает все внутри, смешивается со вкусом крови и мысли путаются уже окончательно. Брайт жмурится, ожидая, что его оттолкнут. Может, ударят. Но Вин не двигается, он застыл, как серое небо над ними: в безмолвии. Брайт сложный и Вин, в принципе, тоже. Брайт отстраняется, тушуется под непонятным взглядом, хочет что-то сказать, но замолкает. — Дурак, ненавижу тебя. И Вин оставляет его одного на пустой площадке. Пасмурная погода созывает осенний ветер для полного создания атмосферы, чтобы немного озябнуть от холода и сильнее уткнуться носом в грусть. Брайт достает сигарету. Дождик стучит по окну несильно, он шуршит, о чем-то говорит, вечно о своем. Такая погода всегда успокаивала Вина, он мог часами слушать дождь и снова возвращаться в свое обычное, обыденное состояние. Но сейчас все кажется не так, не вовремя. Стук его сердца оглушает все вокруг, и волнение охватывает тело, сковывая все внутри. Он прислоняется к стене и медленно сползает вниз, а по щеке слезы жгут мелкие раны. Телефон светится уведомлением «12 пропущенных от Брайта», и Вин не знает, что делать. Прочный замок, созданный им, разрушился за какие-то минуты.

***

Небо серое и хмурое, как лицо Вачиравита, и, казалось, уже как вторую неделю скорбит по ушедшему лету. Оно словно зарыдает вот-вот, и небосвод действительно плачет, роняя слезы на руку Брайта. Тот вздрагивает от прохлады и внезапности. Купить вместо пива килограмм персиков и пачку овсяного печенья, а потом держать курс на виновскую квартиру — очень смелое решение, думает Брайт. Только вот, он стоит перед подъездом и не решается сделать шаг. Один шаг, и уже безвозвратно, не будет смысла идти назад. Брайт понимает, ведь безвозвратно для него — это влюбиться в своего друга. С глубоким вдохом, ступенька за ступенькой — и в мыслях снова беспорядок. Он стучит совсем нерешительно, прикусывет губу, надеясь, что ему не откроют. Но вот напротив Вин; весь домашний, лохматый и сонный, с синяком на лице, от чего Брайту хочется извиниться, затем крепко обнять. Вин зевает, устало прислоняется к стене и выглядит так, будто сейчас он унесётся в сладкие грёзы, где никакого Брайта — никаких проблем. Лишь в глазах его мельком Брайт ловит отблеск обиды, что и два дня назад. — Ты пришел меня побить, а потом бесцеремонно поцеловать? У Вина сарказм к каждому случаю, карамельки в карманах и пристрастие к лапше. Он любит подставлять лицо под солнечные лучи ранним утром, любит молча смотреть фильм, а потом безумолку обсуждать о каждой детали в сценах. Его странности могут зашкаливать от одного до ста, а его способность заполнять собой все пространство иногда пугает Брайта, лишь от того, что так хочется сильнее и намертво привязаться к нему. А еще Вин прячет маленькие осколки — кусочки разбитого хрусталя на радужке глаз. Прикрывает ранки улыбкой; теплой и воздушной, как сахарная вата из детства. Брайт на минуту теряется в глазах друга, молчит, перебирая нужные слова, но выходит только: — Я принес тебе персики. И Брайт протягивает пакет. У Вина в квартире тепло; небесного цвета шторки, пушистый ковер, фотографии на полках. И, кажется, каждый уголок уже давно изучен Брайтом; он знает где лежит любимый чай хозяина квартиры, где спрятана бутылка коньяка, которую они не допили в прошлый раз, и в каком шкафу сложено лишнее одеяло. Брайт часто оставался у Вина, потому что когда Метавин пьян, детские страхи тревожат и пустота начинает давить, а у Брайта хоть ноги и холодные, но с ним удобно лежать в одной кровати, спокойно как-то. В такие редкие моменты про все хотелось забыть. Сквозь потёмки свет от старого торшера освещает только часть комнаты, от чего Брайт не может разглядеть его лицо. Может, если хватит смелости, взглянуть снова в глаза. Между ними непривычна тишина, она играет на задворках сознания, дышит в макушку, Вачиравиту остаётся лишь собраться с мыслями, но… — Почему ты меня ударил? Вопрос ожидаемый, но Брайту становится не по себе. Стыдно как-то, болит голова от тонны мыслей и снова хочется под землю провалиться. Он смотрит куда-то вниз; в руках остывает чай, он уже не греет вечно мерзнущие ладони, на тарелке косточки от персиков, и пахнет в гостиной тоже ими. Брайт кладет кружку на столик. — Прости меня, я сорвался. Вин слегка раздражённо спрашивает: — Из-за того, что я не встретился с тобой? — Нет. Просто. Брайт прикусывет губу, медлит и заставляет себя быть максимально честным:  — Я увидел, как ты с ней целовался, на меня что-то нашло, разозлился. После твоих слов, что все это не мое дело, я сорвался. Прости меня, Вин. Вину ничего не понятно, ясность иногда была противоположностью Брайта. Его неумение четко выражать свои чувства — черта, заводящая Вина в тупик. — Ты приревновал меня? Брайт кивает, ежится как-то не по-привычному, и вся его уверенность вмиг улетает за борт, за рамки обычного. У Брайта по утрам вечно недовольное лицо, недоверие к новым людям, любовь к музыке и пластинки Beatls, спрятанные под кроватью, потому что самое дорогое хочется спрятать от чужих глаз, и Вина иногда тоже. В его плейлисте песни, от которых Метавина клонит в сон, и в кармане сигарета. Просто, на всякий случай. Брайт любит есть клубнику, смотреть на закат и играть на гитаре. Он смеётся громче и улыбается ярче рядом с близкими и друзьями, а иногда, когда напивается, лезет обниматься. А еще у Брайта любовь к Вину; неосознанная и яркая, как вспышка, заставляющая жмуриться часто от волнения и от мысли, что чувства не взаимны. Но признаться становится очень страшно. — Ревнуют, когда любят. На свою шутку Вин иронично усмехается, но, увидев отблеск глаз напротив и грустную улыбку, он замирает. Даже при слабом свете Вин замечает, как внезапно дорожкой вниз по щеке скатывается слеза, а потом падает прямо в чай. Этого нельзя было не заметить: слезы Брайта он видит впервые. И тогда у Вина застывает мир, он чувствует как в холодом океане начинают бушевать волны; биться об скалы в попытке укрыть собой все вокруг, только волны в тщетной попытке смывают лишь осколки сломанного замка — попытки Вина стереть все чувства к другу. Все словно возвращается обратно как по мантре; волнение, трепет и надежда как в первый год их дружбы. Все, что Вин старательно избегал и прятал, будто и не исчезало из его сердца. Он не двигается, лишь смотрит, как Брайт быстро вытирает слезы, и в нелепой попытке улыбнуться выдает шутку: — Что ты мне в чай подсыпал? Разревелся тут я как маленький. Тишина пробирается под ребра, сдавливает легкие, заставляя чувствовать дискомфорт, и по коже слабым холодом колит осознание собственного противоречия. Он прикусывет губу. — Я, наверное, пойду. В горле собирается ком, и голова словно в дымке; он быстрыми шагами доходит до двери, но его останавливает Вин: — Останься. Так мало слов, но слишком много чувств. Бесконечно бы тонуть в его чистых глазах, рассматривать каждую черту лица, пальцами касаясь родинки на щеке. Брайту хочется вывернуться наизнанку. Так мало понятного во всей этой ситуации, но сердце непослушное, цепляется, пытается сохранить любовь. И Вин окончательно сдаётся. За окном дождь немного стихает, он уже не барабанит по стеклу в попытке залезть в самую душу, капает почти неслышно. У Вина теплые ладони; бережно подушечками пальцев проводит по щеке. Он обнимает неловко и крепко, поглаживая по спине, и Брайт окончательно рассыпается на мелкие частицы от мягкости и тепла. Он в ответ обнимает так же крепко, уткнувшись носом в шею. Множество сомнений и вопросов в голове Метавина растворяются, все, что было до этого, кажется бессмысленным, когда он слышит: " Ты мне нравишься». Вину бы сейчас что-то в ответ сказать, подумать и разобраться, только он тянется ближе и падает окончательно в чувства, спрятаться от которых — он знает — второй раз уже не получится. Нежные губы вкуса персика, резкий контраст с губами Брайта, на которых остался привкус мятной конфеты с примесью сигареты, выкуренной утром. И вся тяжесть в душе растворяется в нежных чувствах. Брайт иногда до раздражения сложный, да и в Вин, в принципе, тоже, но, не смотря на это, в эту ночь все меняется. Разговоры до утра, поцелуи в губы и, казалось бы, бесконечно нежные объятия — все это, наверное, неправильно. Но разве теперь это важно? Осень открывает сезон дождей; Брайт что-то бубнит, когда его укутывают в плед, а Вин искренне смеется, укладывая голову на его колени. Понемногу мир Вина сосредотачивается на одном человеке, и он знает — они построят вместе новый замок.