mon amour

Это всегда было мечтой. Просыпаться ранним утром в чьих-нибудь объятиях в белоснежной постели, по-кошачьи жмурясь под лучами яркого тёплого солнца, блаженно потягиваясь и чувствуя приятную боль в мышцах после вечерней пробежки под нейтральную музыку в наушниках. Принимать горячий душ, надевать какие-то модные джинсы с завышенной талией под кремовую рубашку и, нацепив солнечные очки, идти в ближайшее кафе, чтобы присесть за столик на улице, заказать свежий хрустящий круассан и чёрный кофе без сахара. Гулять по улочкам с телефоном в руках, стараясь запечатлеть как можно больше архитектуры или арт-объектов, чтобы потом выставить это в свой блог в Инстаграмм и подписать, что счастье — вот оно, с добрым утром. Хештег: и даже горечь кофе не испортит его. Приставать к мимам, пытаясь разыграть с ними всякого рода драматическую сцену, после чего улететь от них на воображаемом зонтике. Либо таланта у него нет, либо наоборот слишком сильная конкуренция. Каждый раз с неизменным щенячьим восторгом ждать, когда же включат огни на Эйфелевой башне, заставляя каждого туриста или жителя завороженно замирать. Безусловно, это до одури захватывающее и романтичное зрелище — а вот и какая-то женщина радостно кричит «Уи! Уи!», пока перед ней на колене стоит невысокий парнишка. Мечта переросла в реальность ещё четыре года назад, а Арсений всё так же каждый день заново влюбляется в Париж. И в Антона. И пусть их знакомство было весьма неожиданным — Арсу это не мешает потрясённо вздыхать, проваливаясь в ностальгию. Помнится, в какое-то время Париж охватили протесты мирных жителей против власти. Арсений в это время шёл из спортивного зала поздним вечером, слушая в наушниках какого-то американского рэпера. Он даже не понял, что успело произойти, потому что в какой-то момент пробегающая мимо девчонка зацепила провод и вырвала гарнитуру, унося с собой. А потом глаза и все слизистые резко защипали; горло сдавило кашлем. Его вдруг настигла огромная толпа граждан и людей в форме, а дышать стало ещё тяжелее. Если бы не Антон с пачкой жирного молока в пакете, почему-то решивший помочь — чёрт знает, чем бы закончился тот вечер. Он был такой же мимокрокодил, а увидев ещё одного русского в этой мясорубке, решил, что нужно держаться вместе. Так и держатся с тех пор. И если бы Попов только знал, какого порядочного человека в его жизнь принесут беспорядки, он бы повторил грёбанную французскую революцию. Когда-то это была ещё одна мечта — быть с кем-то одним целым. Продолжением друг друга.  — Арс, ты снова завис, — смешок его продолжения выбивает из собственных мыслей. — Прости, снова думал, за какие такие заслуги у меня сейчас идеальная жизнь. — Прям-таки идеальная? — брови Антона удивлённо ползут наверх. — Прям-таки. Шастун улыбается ярко, ярче, чем огни города перед ними. Арсений улыбается в ответ и плывёт — не потому что допивает уже второй бокал красного сухого. Это их давняя традиция. Иногда они так много времени тратят на работу, на собственные переживания и проблемы, что совсем забывают о том, что вдвоём справляться всё равно легче — эта русская натура «я сам», зарытая так глубоко, мешает осознавать, что всё может быть по-другому, проще. В последнее время это происходит всё чаще, и Попов не выдерживает. Антон медленно и задумчиво курит, облокотившись о кованую перегородку на небольшом балкончике, когда на него из глубины квартиры вываливается довольный Арс. В одной руке бутылка вина, в другой, меж пальцев, два пузатых бокала; позже плоская деревянная тарелка с разными видами сыра, виноградом и орехами, а ещё несколько диванных подушек под задницы. И любимые сигареты Шаста, которые почти не сыскать. — Я скучал по тебе. — Очень? Шастун протягивает руку Арсу, а тот лишь покорно вкладывает свою ладонь в чужую, подползает ближе, садится на голые пятки и, подобно щенку, ждёт ласки. И, конечно, дожидается. — Очень. Весь день. Большая влажная ладонь касается щеки, ощущая лёгкую щетину, гладит кожу. Арсений ластится, прикрыв глаза — ресницы трепещут, улыбка пьяная и нежная, и это лучшее зрелище, которое когда-либо мог наблюдать Антон. — И я, — на выдохе произносит Попов, переплетая свои пальцы с чужими. Выдержки никакой — он нетерпеливо перемещается на острые колени Шаста, придвигаясь ближе к бёдрам. Окольцованные пальцы мягко зарываются в тёмные, но чуть выгоревшие на солнце, волосы; Арсений ощущает себя котом с самым ласковым хозяином. — Я думал о том, как мне всю жизнь именно этого не хватало. — Вида на башню за твоей спиной? Фыркнув, Попов выгибается и тянется за бутылкой с вином — плевать на бокал, они не в ресторане, чтобы хоть раз не плюнуть на правила. Красное сухое его любимое, так что после глотка он с удовольствием облизывает губы. Шастун завороженно наблюдает и коротко целует их, не сдержавшись. — Умиротворения. Удовольствия от жизни. Осознания, что я действительно делаю всё правильно. — И меня. Теперь целует Попов, ощущая чужую улыбку на своих губах. — И тебя. Какое-то время они так и сидят. Антон под Арсением, Арсений на Антоне. Поочерёдно пьют кисловатое вино, закусывая сладким зелёным виноградом. Не таким сладким, как они, думает Арс. Лёгкий, но тёплый ветерок поддувает. Антон немного ёжится и улыбается благодарно, когда Попов тянется и тащит с плетёного кресла большой тёмно-красный плед, неуклюже укрывая их. Франция дурманит. Где-то внизу, на улице, слышны моторы автомобилей, кто-то периодически сигналит зазевавшимся пешеходам или водителям; из ресторанчиков внизу доносятся тихая музыка и смешанные разговоры большого количества людей. Уже довольно поздно, но только ночью Париж оживает. Оживает его истинная атмосфера: тихий смех, прогулки, бесконечные разговоры, поцелуи — одним словом, романтика. Свет в домах напротив давно не горит, либо соседи уже давно спят после сложного рабочего дня, либо выходят на променад. Свет в квартире Антона и Арсения выключен тоже. Их освещают только огоньки города, но своеобразная атмосфера уюта сохраняется. — Сделаешь мне предложение под Эйфелевой башней? — игриво интересуется Попов, проведя подушечкой большого пальца по пухлой губе своего мужчины. — Какая банальщина, — упираясь затылком в кирпичную стену, отвечает Антон и смотрит в блестящие глаза напротив так цепко, что у Арсения бегут мурашки по всему телу. — Засунешь кольцо в багет, чтобы я сломал зубы и точно никому такой не достался? — Ты меня раскрыл. Они тихо смеются и тянутся друг к другу одновременно, сливаясь в нежном поцелуе, от которого внутри каждый раз всё так сладко сжимается. Будто впервые. И влюбляются друг в друга каждый раз будто по-новой. Арсений двигается по бёдрам Шаста чуть ближе к нему, вплотную, укладывая руки на его плечи; ладони Антона скользят по талии Попова, слегка задирая тонкую домашнюю футболку. Арс дёргается, будто от лёгкой щекотки, и хихикает в поцелуй. Целуются они медленно, тягуче, лениво ласкаются языками, иногда забывая дышать. А как тут вдохнёшь полной грудью? Чаще всего их, конечно, охватывает страсть, но сейчас совершенно другой момент — такой трепетный, что сердце стучит быстро-быстро, а перед глазами едва ли не плывёт. Антон гладит Попова везде: талия, бёдра, снова талия, пробегаясь пальцами по выступающим рёбрам, грудь, шея. Он вообще очень тактильный, и Арсений уж точно никогда не осудит за это — ему всегда так до жути нравится. А ещё ему нравится чувствовать, как становится тяжёлым чужое дыхание, когда мужчина недвусмысленно двигает тазом, сидя почти на паху. Слышится выдох сквозь зубы, а Арс довольный, как котяра. — Посмотри на меня, — шепчет Шастун, придвигаясь к лицу своего мужчины ближе. Он несколько секунд рассматривает его, и договаривает ещё тише, будто кто-то может подслушать их такой сокровенный разговор: — я сделаю предложение тебе столько раз, сколько захочешь, и где захочешь, чтобы ты снял миллион историй для своей инсты и выложил лучшую на зависть остальным. Лишь бы ответ был положительным. У Арсения сердце замирает от переполняющих чувств, а губы сами растягиваются в яркой улыбке, которую тут же сцеловывает Шаст. — Ты дурак. Ты не можешь просто так сидеть и рассуждать о предложении. Обычно это бывает сюрпризом. — Ещё немного и моё сердце придётся собирать по кусочкам. Теперь целует Арс. — Не придётся. Он чмокает своего потенциального жениха в кончик носа, в самую родинку, и тихо смеётся, когда тот наглым образом стягивает с Попова футболку. Вещь летит на пол, но ткань пледа возвращается на плечи, которые тут же принимается покрывать мокрыми поцелуями Антон. Посторонние звуки становятся тише, будто кто-то приглушает громкость ради них. Нежность переполняет. Когда Арсений наклоняется, целуя и покусывая подбородок Шаста; ведёт губами по очертанию челюсти, поднимаясь к уху, прихватывает зубами мочку и слышит удовлетворённый вздох. Тогда Антон старательно стягивает домашние шорты с Арса — под ними нет нижнего белья, и, Господи, это заводит ещё больше, до искр в глазах. Тот помогает ему стянуть одежду и с себя, на пару секунд приподнимаясь. Попов прикрывает глаза, когда его умело ласкают — так, как он любит: мягко и осторожно, обязательно совмещая это всё с чувственными поцелуями. Он трогает своего мужчину так же аккуратно, хватая губами каждый судорожный его выдох. Второй ладонью ведёт по телу: по животу, выше, к груди, задевая пальцем сосок, — Антон шипит, — гладит его шею, ощущая под подушечкой пальца пульсирующую венку, царапает стриженными ногтями по загривку. Сколько ещё времени проходит — непонятно, то ли пару секунд, то ли минут или вообще часов. А может, оно и вовсе остановилось. Счастливые часов не наблюдают, вроде так было? Пара подушек по обе стороны от Антона служат отличной опорой для рук Арса, когда тот в определенный момент блаженно закатывает глаза и выгибается, подставляясь под ласки Шастуна. Его губы везде: подбородок, скулы, кончик носа, уголки глаз, виски. Попов плавится под этой родной лаской, двигается на нём медленно, насаживаясь глубже, растягивая удовольствие и чувствуя лишь лёгкую боль и дрожь в коленях, которыми упирается в стену. — Я так люблю тебя, — выдыхает Антон куда-то в шею, а затем кусает нежно, после зализывая место укуса. Дышит в неё тяжело, сопит, слюнявит кожу. Помогает бёдрами сам, толчок за толчком, хотя наверняка ему неудобно в такой позе проявлять инициативу, особенно под весом мужчины. Арсений тихо стонет, поскуливает, а после приоткрывает глаза и смотрит на Шаста из-под длинных ресниц; смотрит так, что ни один порнофильм не затмит это. Его губы блестят, даже в тусклом свете виден румянец на щеках. И Антон думает — Лувр со своими коллекциями мировых шедевров нервно курит в сторонке. — И я тебя. Очередное движение бёдрами, Попов запрокидывает голову назад, сжимая пальцами ткань на подушках. Жмурится от удовольствия, приоткрыв влажные и припухлые от поцелуев губы, двигается слегка быстрее. — Поверить не могу, что буду твоим мужем, — тяжело выдыхает Шастун и чмокает его в кадык, после спускаясь губами к яремной впадинке. — А-Антон, — двигаясь, стонет мужчина и, наконец, вновь смотрит на Шаста. Тот балдеет, тает, наслаждаясь тем, что сейчас здесь ведёт Попов. Он смотрит на него, на то, какой поплывший и мутный взгляд у Арсения, и внутри разливается такое тепло, что ещё чуть-чуть — Антон заскулит. Так много чувствует к нему, каждый раз всё больше, так, что голова кругом. — М-м? Ненадолго ловит своими губами чужие. — Ты уже. Мой муж. Теперь Шастуна прошибает, и он стонет куда-то Арсению в ключицу. Улыбается слегка, прикусывает кожу игриво и выдаёт тихое: — Знаю, просто хотел это услышать. Почти-тишину разбивает негромкий смех, перемешанный с вдохом-стоном-выдохом. В домах напротив кто-то до жути уставший видит десятый сон, кто-то смотрит ночные дурацкие шоу или новости. Кто-то, может, пьёт кофе или тоже упивается вином. А может, в домах напротив кто-то прямо сейчас влюбляется — на день, месяц или на всю жизнь. В домах напротив не горит свет, там тишина и спокойствие. И только в одной квартирке, на небольшом балкончике этой ночью царит любовь и нежность. Царят мягкие заботливые касания, поцелуи, тёплые улыбки и тихий смех. Царят разговоры, среди них проскакивающие важные-важные слова. Тепло и объятия. Сигнал авто снизу заглушает протяжный стон.