***
Минхо плотнее кутается в пальто, не в силах избавиться от ощущения, что прохожие могут видеть сквозь ткань, покрывающую тело, они увидят слова, выжженные на коже, — постоянное напоминание о том, что события кошмарных снов, происходили в реальности. Он держит голову опущенной, только бормоча приветствие всякий раз, когда это необходимо. День клонится к вечеру, и для субботы центр города кажется довольно пустынным. Может, это как-то связано с серыми тучами, угрожающе нависшими над улицами. Минхо вскидывает голову, прищурив глаза, почти надеясь, что дождь вот-вот хлынет и сделает этот день ещё хуже. Он знает, куда направляется. Точно знает, сколько кварталов нужно пройти, в какой именно момент свернуть направо, потом налево и войти во вторую дверь. В эти дни Минхо обращает внимание на все детали, сохраняя в своём сознании каждую ненужную информацию. И все же забывает смотреть на вывески, на металлические буквы, висящие над магазинами, на слова, нарисованные на витринах, потому что не вполне доверяет себе. Не раз Минхо принимал красный сигнал светофора за зелёный, забредал в бакалейную лавку вместо банка, садился не в тот автобус, путал дни недели. Его мозг просто… больше не работает. За последние несколько месяцев он перескакивает с одного психиатра на другого, но ни один из них не помогает. Они говорят, что всё наладится. Да, просто запихни несколько таблеток себе в глотку и надейся на лучшее. Нахуй терапию. Минхо не нужно исправлять свою жизнь — ему нужна новая. Он открывает грязную стеклянную дверь в бар, аккуратно втиснутый между несколькими другими заведениями, такими же убогими. Освещение тусклое, отбрасывает тень на столики, что, Минхо уверен, ценят посетители. Очевидно, что для того, чтобы побывать в таком месте, нужно быть достаточным отбросом. Он протискивается между столиками, подходит к бармену, заказывает привычный бокал красного и делает большой глоток, как только напиток ставят на стойку. Осматривает помещение, отмечая те же отслаивающиеся жёлтые обои и разбитую плитку, те же искусственные растения, беспорядочно расставленные по углам, ту же музыку восьмидесятых, звучавшую достаточно громко, чтобы заглушить шум разговоров, но достаточно мягко, чтобы усилить унылое настроение, те же самые люди, если Минхо правильно помнит. Он подходит к столу и садится, сделав ещё один глоток вина. Растение рядом со столом — пучок искусственных папоротников — отбрасывает дополнительные тени на стол, делая его идеальным местом для встречи. Стучит пальцами по исцарапанной поверхности, внезапно занервничав сильнее, чем пять минут назад. — Ты сегодня опоздал. Минхо издаёт измученный смешок, встретившись с ледяным взглядом Сынмина. — Не знал, что ты меня ждешь. Одного выражения лица Сынмина достаточно, чтобы Минхо понял, что сморозил чушь. В течение последних четырёх месяцев они еженедельно встречались за одним и тем же столом в одно и то же время. — Я был занят, — бормочет он, глядя в свой бокал. — Мне нужно было кое с кем встретиться. Сынмин склоняет голову набок, слегка приподняв брови. — Кое с кем…? Минхо размышляет, не рассказать ли, но решает, что это не его дело. — Кое с кем. Разочарованный вздох слетает с губ Сынмина, и он отодвигается вместе со стулом. — Даже не знаю, почему делаю это с тобой, Минхо. Если так ты собираешься… — Какое тебе дело? — рявкает Минхо, сверкнув глазами. — Ты всё равно ненавидишь меня до чёртиков, — Сынмин стискивает челюсть и поднимается, поэтому он быстро добавляет: — Ладно. Сядь обратно. Я расскажу, — когда Сынмин снова садится, Минхо делает глубокий вдох, медленно выдыхая воздух через приоткрытые губы. — Я заканчивал подготовку к путешествию. — Ты собираешься в путешествие? — Я… — Минхо оглядывается на других посетителей, надеясь, что никто не находится достаточно близко — или достаточно трезв — чтобы заметить, как сорвался и вспылил Сынмин. — Я разговаривал с сенатором несколько дней назад. Сынмин откидывается на спинку стула, выражение его лица непроницаемое. Затишье перед бурей. — О чём же? Он уже заткнул нас, скрыл всё, чтобы его репутация не пострадала. Конечно, Сынмин всё ещё озлоблен, и Минхо не винит его, но… — Он предложил мне начать новую жизнь где-нибудь далеко. На лице Сынмина мелькает шок, прежде чем исказиться гневом. — Вот почему я ненавижу тебя. — Ты не можешь осуждать меня за то, что я хочу лучшей жизни после всего, что случилось, — Минхо угрожающе тычет пальцем в его сторону, наклонившись вперёд, чтобы взглянуть в глаза. — Только не после того, как ты получил повышение! — Я заслужил это, — отвечает сквозь стиснутые зубы. — Ты даже не представляешь, как я старался поймать Чанбина с поличным. — А потом ты согласился на повышение и помогал скрывать всё, что он делал. Сынмин смотрит вниз на свои сжатые кулаки, плечи быстро поднимаются и опускаются, Минхо знает, в попытке обуздать гнев. — Нам оставалось либо держать язык за зубами, либо сгнить в какой-нибудь канаве, — говорит он. — Ты это знаешь. И знаешь, на что способен сенатор, — бросает на Минхо такой тяжелый взгляд, что тот едва не опускает голову. — Но ты… Ты просто убегаешь. Убегаешь от всего, что сделал. — Не начинай снова, — протестует Минхо. — Я ничего не сделал… — Ты убил Чонина, — количество яда в его голосе заставляет откинуться назад. — Может, ты и не нажал на курок, но мы оба знаем, что это твоя вина. — Это была блядская ошибка! — Минхо в отчаянии всплёскивает руками. — Вообще-то он мне нравился, Сынмин. Конечно, не так, как тебе, но я никогда намеренно не подвергал его опасности. — Это твоя вина, — непреклонно, как и всегда, произносит Сынмин. Он решил так, и ничто из того, что Минхо может сделать или сказать, не изменит его мнение. Ничто не вернёт Чонина. — Ты был так озабочен тем, чтобы заставить Чанбина страдать, что просто… — голос становится хриплым, на глаза наворачиваются слёзы. И это ещё хуже, чем гнев. Минхо спал рядом с ним бесчисленное количество раз, слушая рыдания, слушая, как он оплакивает Чонина. — Я потерял его из-за тебя. — Мне очень жаль, — ведёт плечами Минхо, чувствуя себя беспомощным и жалким. — Я не… не знаю, что для тебя сделать. Может быть, уезд… Может, это лучшее, что я могу для тебя сделать. Мы оба знаем, что эта штука, — указывает между ними, — нездорова.***
Хёнджин улыбается, украдкой поглядывая на Феликса, когда находит место припарковать машину. Всю дорогу Феликс безуспешно пытается сдержать своё волнение. Хёнджин заметил это: искру в глазах, постоянное ёрзание, то, как он закусывает губу, чтобы не улыбнуться. Да, Хёнджин знает Феликса лучше, чем тот думает. Когда машина останавливается на обочине, Феликс наконец-то говорит: — Это… Почему именно здесь? Хёнджин толкает язык за щеку, кинув прищуренный взгляд на листовку, прикреплённую к фонарному столбу, которую Феликс ещё не заметил. — Разве тебе не хочется туда? — кивает в сторону огороженного забором здания рядом с ними. Отделение полиции. Глаза Феликса распахиваются, и Хёнджин видит, что тот обдумывает путь. Мимо машины проходят люди, но никто ничего не увидит сквозь тонированные стекла. — Зачем ты привёз меня сюда? — спрашивает Феликс с ноткой страха в голосе. — Ты можешь пойти туда, если хочешь, — Хёнджин игриво жмёт плечами, — но сначала взгляни на это, — указывает на листовку. Феликс резко выдыхает, взгляд мечется. — Почему… Почему меня разыскивают за… — он щурится, глядя на текст под собственной фотографией. — Убийство? — смотрит с отвисшей челюстью на обвинение, прежде чем перевести взгляд на Хёнджина. — Убийство? Я? — Конечно, — смеётся Хёнджин и нежно улыбается. — Разве ты не знаешь? В приступе ревности ты поджёг дом Чанбина, убив его и остальных своих друзей, — при виде потрясённого лица Феликса с его губ срывается смешок. — Ты так ненавидел меня, что потом пришёл в мой дом. Точнее, убил мою мать. И её парня тоже. И кто знает, что ты со мной сделал? — снимая блокировку пассажирской двери, толкает Феликса локтем. Ободрённый молчанием и остекленевшими глазами, Хёнджин тянется за газетой, которую спрятал под сиденьем. — Почитай сам. Возможно, я… пропустил некоторые детали, когда читал тебе. Феликс ослабело берёт газету, слёзы капают на некоторые страницы. По мере чтения выражение его лица становится всё более растерянным. — Не понимаю, — мотает головой. — Сенатор… — Ах да, — Хёнджин складывает руки вместе, — дядя Чана, верно? Он был доволен моей историей. Это спасло его от тех многих неприятностей, которые выяснились бы: люди, которых он называл семьёй, были убийцами, а он заметал их следы. Так что, думаю, он и мои следы замёл. И как ты можешь видеть, ах… — смеётся от собственного неверия, — я не ожидал этого, но он убедил Минхо и Сынмина подтвердить эту историю. Хёнджин не ожидал, что кто-то выживет. Меньше всего от Минхо. На самом деле Сынмин не был для него проблемой, Хёнджин даже не знал, что тот детектив! Но в конце концов всё обошлось. Удивительно хорошо. — Должны ли мы продолжить наше свидание или ты всё ещё хочешь уйти?***
— Так вот почему ты уезжаешь? — спрашивает Сынмин, чувствуя, как гнев покидает его при мысли о том, что он останется один, совершенно один, если Минхо уедет. — Ты уезжаешь из-за этого? Тебе не обязательно. Мы можем остановить что бы то ни было. Просто… — он слышит отчаяние в собственном голосе, когда говорит: — Останься. — Ты не слушаешь, — вздыхает Минхо с болезненным выражением на лице. — Я ухожу, потому что это важно для меня. Сынмин прикрывает глаза и массирует виски, стараясь не окунуться в океан отчаяния, преследовавший его по пятам. Как бы сильно он не ненавидел Минхо за то, что тот сделал, приятно иметь кого-то, кто знает правду, кто был там, кто-то, с кем не нужно притворяться. Быть с Минхо — даже если, кажется, только для физического комфорта — помогает Сынмину спасти часть рассудка. — Хорошо, — бормочет Сынмин, чувствуя, как тяжесть мира ложится на его плечи. — Ладно, как будет лучше для тебя. И не смотри на меня так, блять, — он ненавидит этот сочувственный взгляд. — Думаешь, я жалок? — спрашивает вслух. — Неужели ты думаешь, что я трус, если сдался и согласился на повышение? — Я думаю… — Минхо, вздохнув, замолкает. — Думаю, ты сделал то, что должен был. То, что тебе пришлось скрывать… Я знаю, это должно быть нелегко. Так и было. Войдя в дом Хванов, увидев полосы крови, покрывающие стены, внутренности матери, брошенные на пол; зная, что Хёнджин сделал это и ему сходит это с рук — он поспособствовал этому. Это всё ещё вызывает отвращение. Хуже всего то, что Хёнджин похитил Феликса, чтобы сделать хер знает что. Независимо от того, частью чего был Феликс, Сынмин не хочет представлять, через что ему придётся пройти от рук Хёнджина. Но Сынмин ничего не может с этим поделать. — Делай то, что лучше для тебя, — повторяет Сынмин, кивнув. — Может, у кого-то из нас должен быть счастливый конец, верно? Минхо снова бросает на него сочувственный взгляд.***
Феликс натянул капюшон, скрывая лицо, как и велел Хёнджин. Идёт дождь, так что никто ничего не заподозрит. И всё же Феликсу интересно, что они делают в баре, когда его разыскивают за убийство. Свет тусклый — отражает настроение, — угрюмый и побеждённый он следует за Хёнджином. Своим тщательно продуманным планом Хёнджин разорвал в клочья любую надежду на побег. Он недооценил его, недооценил, на что тот готов пойти, чтобы удержать Феликса в своих руках. — Сюда, — тихо говорит Хёнджин, направляя Феликса к пустому столу. Усевшись, Феликс обводит взглядом других посетителей: одни дремлют, другие ведут тихие интимные разговоры, третьи просто залипают в пространство. Он не может избавиться от закравшегося страха, находясь в состоянии повышенной готовности к любому, кто заметит среди посетителей разыскиваемого убийцу. — Я подумал, ты захочешь увидеть несколько знакомых лиц, — улыбается Хёнджин с весёлым взглядом, мотнув головой вправо. — Смотри. Феликс неохотно подчиняется, уже страшась того, что ему хотят показать. Ох. Челюсть отвисает. Почему Хёнджин вообще думает, что это хорошая идея? — Зачем… зачем тебе это… Нам следует уйти, — быстро говорит Феликс, уже наполовину встав со своего места. — Если они увидят… — Сядь, — спокойно командует Хёнджин, приподняв уголки губ. — Они не увидят. Я был здесь каждую неделю, и они до сих пор не заметили меня. Думаю, у них своих проблем достаточно. Феликс поджимает губы, наблюдая за Минхо и Сынмином через несколько столиков, частично скрытыми за растением в горшке. Они помогли приговорить его к пожизненному заключению. Феликсу ничего так не хотелось, как разбить им головы, превратить в месиво. И Хёнджина тоже. Ох, что он хочет сделать с Хёнджином. Глубоко вздохнув, приходится избавиться от этих опасных мыслей. Он больше не может так думать. — Мне нужно было знать, что они задумали, — говорит Хёнджин, откидываясь назад и укладывая руку на спинку стула. — Следил за ними повсюду, — так вот что он делал, когда покидал ферму. — Минхо — настоящий сюрприз. — Ты не думал, что он выживет, — Феликс замечает задумчивое выражение на его лице. — Я просто хотел избавиться от как можно большего количества из них, — Хёнджин лениво жмёт плечами. — Я надеялся, что выживет Чонин, — тихо усмехается, и Феликс удивлённо смотрит на него. Он и не подозревал, что у Хёнджина есть слабость к кому-то, не говоря уж о Чонине. — Почему? — спрашивает с волнительным любопытством. — Тогда… — Хёнджин проводит языком по нижней губе, нахмурив брови, — он был первым, кого я встретил, когда всё это началось. Он пытался предупредить меня, чтобы я не вмешивался. Это чертовски раздражало меня, но его намерения… У него были добрые намерения. Наверное, и у Чана тоже. Но он проебался с Минхо, и Джисон не послушал бы меня, даже если бы я попросил его быть помягче с Чаном. Мне хочется думать, что я сделал для Чонина всё, что мог. Я просил Чанбина не причинять ему боли больше, чем это необходимо, не обращаться с ним так, как с другими. Видишь ли, — кидает пристальный взгляд на Феликса, который неловко ёрзает на стуле, — я уважаю людей, у которых добрые намерения. А те, у кого нет… Ну, — слишком драматично вздыхает, — они ведь не заслуживают уважения, верно? Феликс медленно качает головой, осознавая скрытый смысл слов. — Не заслуживают. — Вот именно, — Хёнджин ухмыляется, по-видимому, довольный ответом. — Поэтому я так уважительно относился к тебе, Феликс. У тебя добрые намерения, так? — Да, — Феликс кивает. Ну, теперь должны быть. — Отлично, — Хёнджин складывает руки вместе. — Они уходят, — он указывает на Минхо и Сынмина. — Пойдём. Феликс не понимает, почему необходимо следить за ними. Не может понять, что Хёнджин получает от этого. Но вот они сидят в машине и… ну, Хёнджин внимательно наблюдает. Минхо и Сынмин проскальзывают в переулок возле бара, силуэты видны, когда Сынмин трахает Минхо у переполненных мусорных баков. — Иногда они трахаются и в машине, — говорит Хёнджин с самодовольной улыбкой, очертания возбуждения видны под его футболкой, пальцы проскальзывают рядом. — Иногда возвращаются в чью-нибудь квартиру. Иногда Минхо уходит в слезах, а иногда Сынмин. Всё это очень… занимательно. Но Минхо скоро уезжает, — вздыхает, явно разочарованный. — Так что, я думаю, это конец. И… — он смотрит на Феликса, — начало для нас, не так ли? — Да, — смирившись, Феликс кивает. Хёнджин — всё, что у него теперь есть.***
Минхо подтягивает штаны, бросив на Сынмина нерешительный взгляд. — Ты же знаешь, я ненавижу это место. Пахнет мочой, гнилым мясом, и кто, чёрт возьми, знает, что ещё лежит в этом узком переулке. Сынмин, прислонившись к противоположной стене, только жмёт плечами. — Я был нетерпелив. И кроме того, минуту назад ты вроде бы не возражал. Минхо хмурится, заметив сперму на рукаве пальто, и поспешно обтирает её об стену. — Чувствую себя отвратительно. Мне нужно принять душ. Ты хочешь…? — вопросительно поднимает брови. Сынмин знает, о чём именно он спрашивает. — Не-а, — после недолгого раздумья мотает головой. — Это… Это прощание, Минхо. Минхо глубоко вздыхает. Он ждал этого, но теперь всё действительно кончено. Это происходит по-настоящему. — Прощание… — шепчет он, ошеломлённый тем, что видит Ким Сынмина в последний раз. — Да, наверное, это прощание. Сынмин прижимается всем телом к Минхо, притягивая его к себе для поцелуя. — Надеюсь, ты начнешь всё сначала, — тихо говорит. — Ты всё ещё ненавидишь меня? — спрашивает Минхо, ему нужно знать. Для душевного спокойствия, для избавления от страха сожаления. — Всегда, — Сынмин пронзает неистовым взглядом. — Я всегда буду тебя ненавидеть. Минхо судорожно сглатывает и отворачивается. Он должен был услышать это, чтобы убедиться, что решение не вызовет никаких сожалений. — Тогда это всё-таки прощание.