Lollipop

      Сёмочка был сам ангел во плоти, самый омежистый омега из всех омег, канон омежьей внешности и поведения, обожающий поцелуйчики во время этого (слово секс он произнести вслух не решался, только шепотом при выключенном свете), нежности на ушко, и чтобы альфа был такой опытный, властный, но ласковый, чтоб животик целовал, ножки, пальчики… Такой прямо настоящий альфа, как Рома, его новый препод по ин-язу. Сёмочка на его парах об экзамене не думал, и как было думать, если каждое «р», произнесенное на немецком, отдавалось вибрацией где-то внутри, в животе и между ног, и Сёмочка один раз даже не выдержав, отпросился в туалет, где, чуть не плача, прижавшись лбом к стенке кабинки, с хлюпаньем скользил ладонью по своему идеальному омежьему члену — небольшому, розовому, гладкому, как карамелька со вкусом клубничной жвачки. С члена ниткой тянулась смазка, капая на белый мысок его кеда с мишками, Сёмочка проводил языком по пухлой нижней губе, сглатывал слюну и кончал в кулачок — идеальный омежий кулачок с кукольными фарфоровыми пальчиками.       По коротко стриженному, похожему на олененка Сёмочке сохли все старшекурсники универа, но он пока держался, даже в течки, — сам сох по Роману, который носил стильные очки для компьютера с отблескивающими синим стеклами, обтягивающие брюки и белоснежные рубашки. Сёмочка к моменту, когда настала пора готовиться к ежегодной конференции, был безнадежно влюблен. И едва не шлепнулся в обморок, когда Роман произнес его фамилию с рычащим «р»:       — Бобров, — и Сёмочка развел коленки как по команде, и чуть не подавился колпачком от ручки. — У вас партзадание — подготовить презентацию к понедельнику. Справитесь? В субботу жду с тезисами.       В тот вечер Сёмочка подрочил дважды — в туалете универа, а потом дома, сразу после ужина на чистой постели, пахнущей кондиционером для белья «Альпийская свежесть», в махровых носочках с кошачьими ушками и под релаксирующую музыку, дернувшись только, когда на начале следующего трэка директор «Санлайта» сообщил о его закрытии. Рекламу было не пролистать, «Санлайты» закрывались каждые полгода, и Сёмочка с членом в кулачке ждал, пока она закончится, чтобы вернуться к своим фантазиям, в которых Рома его, в этих самых махровых носочках, трахает на чистом белье с ароматом альпийских лугов. После фантазий белье пришлось отнести в стирку, поскольку смазки набежало как от течного, и свежестью уже не благоухало.       Утром субботы Сёмочка почувствовал себя нехорошо — прихватило спазмом живот, затошнило, поднялась температура. До этих дней была еще неделя, но, видать, от стресса и близости роскошного Ромы, они начались раньше. Тезисы были готовы, презентация почти доделана, если он пропустит встречу после пар с преподом, то до конференции его не допустят, и себя подведет, и Рому, и всех. По сути, течка только начиналась, тело пока не выло каждой клеткой «вы-е-би-те ме-ня», и потому, наглотавшись таблеток, можно было быстренько смотаться на встречу и вернуться домой на такси. Натянув мешковатый, но такой уютный свитер и голубенькие джинсы, Сёмочка решительно вытряхнул из банки пилюли, запил их минералкой и выбрался из дома, ощущая, как запах становится слабее.       В аудиторию он входил почти нормальным, только вот Рома, сидящий за столом в рубашке с расстегнутым воротом, пошатнул его собранность и спокойствие.       — Дверь на ключ закройте, лезут каждые пять минут, — произнес он, не поднимая головы и продолжая печатать что-то на ноуте. — Присаживайтесь.       — На что? — проговорил Сёмочка хрипло и исправился быстрее, чем Рома понял оговорку по Фрейду: — На стул или на скамью?       Аудитория была лекционной — прямо перед ними тянулись пустые ряды. Рома кивнул на стул, Сёмочка, пригладив темный ёжик волос, сел. Сложил губки бантиком и сдвинул коленки, которые все равно разъехались. От Ромы, щелкающего по клавиатуре, пахло взрослостью, древесным парфюмом — его любимым, чтоб им, парфюмерам, сукам, пусто было, — и ебучими феромонами, от которых мозги забило снова не тем, чем требовалось. Сёмочка опустил голову и посмотрел на мыски кед. Тех самых, с мишками, которые оттирал потом от… Пришлось поднять глаза и смотреть на Рому.       — В принципе, Бобров, у вас тут все хорошо, концы только подтянуть осталось, — произнес тот, откидываясь на стуле.       — Концы? — повторил Сёмочка с несвойственной себе ухмылкой. — Я думал, там вставлять уже некуда, забито под завязку, а вы говорите — подтянуть…       — Нет, Бобров, смотрите — вот тут у вас дырка. — Рома развернул ноут экраном и ткнул карандашом в диаграмму. — Логика…       — Сосет? — подсказал Сёмочка, сворачивая мыслями и языком куда-то не туда.       — Хромает, — моргнув, ответил Рома, странно посмотрел на него и продолжил: — И вот здесь…       — Тоже дырка? — сощурился Сёмочка, ерзая на стуле и пытаясь пристроить эрекцию. — Значит, ее нужно заткнуть. Это я умею.       Рома, посмотрев на него подольше, принюхался и дернулся крайне нервно.       — Знаете, Бобров, все хорошо у вас с тезисами и с диаграммой, давайте встретимся в понедельник перед конференцией и чуть подправим с визуальной точки зрения, а сейчас я вас отпускаю, езжайте домой, отдохните.       Говоря это, Рома складывал, точнее, стряхивал в ящик стола канцпринадлежности, закрывал ноут и поспешно сдергивал со спинки стула пиджак. И если бы он не засуетился, то, возможно, Сёмочка и не спровоцировался, но тут, при виде повернувшегося спиной альфы, в нем внезапно проснулся охотничий инстинкт.       — Куда же вы торопитесь, Роман Евгеньевич? — проговорил он, медленно поднимаясь.       Рома замер, затем слегка отступил к двери и только тогда повернулся всем корпусом.       — У меня дома собака, — сказал он, сглотнув.       — Сучка? — спросил Сёмочка, подцепив со стола забытый галстук.       — Кобель.       — Все вы кобели, сначала голову запудрите, а потом хвостом круть — и нету. Я ж по тебе сохну, Ромочка. Мозоли на руках уже натер, а ты все жопой своей у доски вертишь, рубашки носишь, что аж… — Сёмочка опустил глаза на проступившие под тканью его рубашки бусинки. — …соски видно.       Рома, отгородившись от него журналом посещений, произнес тихо и почти по слогам:       — Бобров, ты сейчас не в себе. Сейчас я выйду, позову дежурного из медпункта, он сделает тебе укол…       — Никуда ты не пойдёшь.       Запах альфы изменился, став гуще, ярче — альфа его боялся. От этого у Сёмочки снесло башню, и он, оказавшись рядом, дернул его за рубашку, рассыпая по полу оторванные пуговицы. Рома, оттолкнув его, бросился к окну, но крикнуть «Помогите!» не успел, поскольку Сёмочка раньше сунул ему в рот импровизированный кляп из носового платка. Природа благоволила омегам, наделив их способностью становиться сильнее альф во время выброса адреналина в течку — сохраняла популяцию, как могла, потому у Ромы шансов не имелось, он оказался лежащим на полу со связанными галстуком руками, заткнутым ртом и приспущенными штанами. Сёмочка облизнулся.       Член у Ромы был тоже как конфета, как тот чупа-чупс «разорвиебало» размера XXL, что дарили только по приколу. Полувозбужденный, но взбодрившийся, стоило лизнуть его по головке. Сёмочка и сам не мог объяснить, как успел стащить с себя свитер, затем джинсы с бельем, оставшись в одних своих махровых носочках и кедах. Смазка, когда он бахнулся перед Ромой на колени, потекла по бедру, и от запаха ее ноздри альфы раздулись.       — Хочешь меня, да, Ромочка? — проговорил Сёма, стягивая его боксеры ниже и обхватывая увитый венами ствол двумя руками. — Почему тогда убегаешь?       Рома посмотрел на дверь с тоской и замычал, пытаясь выплюнуть кляп. Организм давно сдался, семафоря бордовой головкой, которая исчезла во рту Сёмочки с влажным пошлым звуком. Рома, застонав, выгнулся и стукнулся головой об пол. Сёма сосал самозабвенно, старательно, как наказывал папка, когда давал в детстве леденец от кашля, но тогда слюни текли от того, каким невкусным был шалфей, а сейчас от того, каким был вкусным Рома, который уже не вырывался, только дышал как загнанный и стонал в кляп. Сёмочка выпустил член, прихватив напоследок губами, и тот шлепнул головкой по твердому животу, по дорожке из темных волосков — по ним он провел пальцами.       Стащив брюки альфы до щиколоток и переступив через его бедра, Сёмочка, приставив крупную головку к припухшему входу, медленно опустился и задрожал всем телом, его собственный член плеснул на живот альфы раз, второй, третий, но не опал. Рома, тоже дрожа, заметил это, вздохнул и снова уронил голову.       — Рома, прости, но ты такой охуенный, — произнес Сёмочка, вытаскивая платок и затыкая его рот своим.       Терзать его губы он перестал только когда альфа перестал отвечать и просто жалобно поскуливал, обняв его за шею связанными руками. В заднице вместе с этим начал разбухать узел, Сёмочка выгнулся, переполз немного выше, чтоб Рома мог развести ноги, оперся о бедра и насаживался до алых всполохов под веками. Узел разбух до предела, Рома всхлипнул особенно громко и залил его изнутри горячим семенем. Почему-то мысль, что он может залететь от этого шикарного альфы, только порадовала, и Сёмочка, плотоядно ухмыльнувшись, не слезая, — он и не смог бы — повернулся к нему спиной и поерзал, наглаживая себя между ног. Рома, каким-то чудом приподнявшись и усевшись, слегка куснул его за загривок.       — Подрочи мне, — протянул Сёмочка, и крепкая широкая ладонь полностью спрятала его аккуратный, такой розовый и каноничный член.       Последующий трах случился на столе, где Рома ублажал его сначала ртом, стоя на коленях рядом с рассыпавшимися тетрадями, а потом пальцами, которых Сёмочке было мало, и он требовал выебать его стоя «огромным конячим хером, чтоб потекло из ушей». А дальше он не помнил, очнувшись в подсобке лекционной, завернутым в Ромин пиджак, в одном кеде и сползших носочках. Вместо задницы была одна пульсирующая болючая фигня, а бедра и живот покрывала пленка из засохшей смазки и спермы. Сев, Сёмочка закрыл лицо руками и разревелся, как маленький. На рев откуда-то, хлопнув дверью, прибежал Рома, прижал его к себе, говорил что-то, а потом щелкнул чайником, и Сёмочка очнулся окончательно.       — Роман Евге-енич, мне так стыдно! — произнес, вытирая сопли тыльной стороной ладони.       — Что естественно, то не безобразно, — сказал Рома, садясь рядом и осторожно, будто он мог его укусить, опуская руку на голое колено. — Ты не виноват.       — Виноват!       — Это физиология.       — Я вас изнасиловал!       Рома вдруг сощурился по-хитрому:       — И в рот у тебя брать заставлял? И целовать потом?       Сёмочка хлюпнул носом, посмотрел на него большими мокрыми глазами:       — А вы… У меня… Как стыдно!       Он собирался уткнуться вновь в ладони, но Рома, удержав его за подбородок, мягко прижался к губам.       — Я сам захотел остального, — проговорил шепотом и поцеловал в уголок рта, а потом в шею, и Сёмочка почти умер от разрыва сердца. — Потому что устоять было невозможно.       Сёмочка сбросил пиджак с плеч и подставился под ласкающие руки. Рома был охуенным, даже с синяком под глазом — случайно поймал его локоть во время… этого. И целовал его сейчас так нежно, и в шею, и губки, и в животик. Настоящий альфа.