Порочные дети демона

Цзян Яньли заворожённо смотрит, как её братья тайком целуются в лотосовых зарослях, и не может отвести взгляд. Братья. По Пристани Лотоса так откровенно ходят слухи о там, что Вэй Усянь бастард Цзян Фэнмяня, что в них всерьёз никто и не верит. Ну право слово, разве стал бы уважаемый глава Цзян так открыто выказывать благосклонность сыну, которого даже не собирается признавать? А если бы хотел скрыть наличие ублюдка, явно бы действовал иначе. Даже матушка, насколько Яньли знает, не верит особо в измену мужа. Зря, конечно, но ей простительно — она же не Цзян. В её жилах не течёт проклятая кровь. Она даже и не знает о ней — для неё, как и для любого члена ордена, но не клана, Пристань Лотоса всего лишь находится под покровительством Хозяина Черных Вод ещё со времён основателя. Чужим людям не надо знать, что клан Цзян несёт в себе кровь Непревзойдённого Демона. Чужие люди не слышат голоса вод — а Вэй Ин слышит. Четко, как умеет не каждый из клана. Как умеет она сама и её брат. Цзян Яньли помнит, как Вэй Ин впервые почувствовал в себе эту силу — и испугался того, что она значит. Помнит, как они с А-Чэном успокаивали его, убеждали, что он не виноват в том, каков их общий отец. Помнит, как они сидели втроём на причале и клялись быть всегда вместе — вопреки родительской воле. Она не знает, когда эти двое успели стать ещё ближе, но смотрит на переплетение сильных рук, на блестящую от воды загорелую кожу, на припухшие алые губы своих братьев — и между ног теплеет. Она хочет — так же. Неправильно, бесстыдно, порочно — но какое дело до человеческой морали потомкам демона? И Цзян Яньли делает шаг вперёд. *** Они сбегают в город, боясь, что в резиденции их могут заметить. Снимают комнату — Цзян Яньли и Вэй Усянь под чужими личинами разговаривают с владельцем постоялого двора, Цзян Чэн проникает через окно. На дверь и окно ложатся запирающие и заглушающие талисманы. И всё же, это непривычно. С Цзян Чэном они уже делили ложе, да и о том, как это бывает с женщиной, хоть какие-то представления имеют — но это же Яньли. Милая, нежная, хрупкая Яньли. Они даже не думали подходить к ней с таким непристойным предложением — хотя у Вэй Усяня где-то в глубине души и проскальзывало желание разделить этот сладкий грех на троих, — но она пришла сама. Сама попросила, сама сказала: "Хочу с вами, хочу так же". И как ей можно отказать? И вновь она подходит сама — обнимает за шею, прижимается грудью, касается губами губ. Поцелуй её нежен и робок, и страшно оттого, что она столь невинна — но так волнительно, что невозможно не обнять её в ответ, не притянуть к себе ещё ближе. Рук касаются другие руки — это Цзян Чэн скользит ладонями по тонкому стану сестры, лаская её сквозь слои одежд, проникая под них. От одной мысли, что они делят на двоих одну девушку — родную сестру! — янский корень крепнет и теперь заметно упирается ей в живот. А та и не против — Яньли сладко стонет, извиваясь в их объятиях, и шепчет: "Эрди, саньди, сильнее!" От обращения перехватывает дух. Они с Цзян Ченом никогда не называли друг друга подобным образом, но... Да, пожалуй, в этом что-то есть. — Чего хочет дацзе? — шепчет он ей на ухо и слегка отстраняется — чтобы увидеть, как пораженно распахиваются ореховые глаза, а острый язычок пробегает по губам. — Да, расскажи нам, чего ты хочешь, — вторит ему Цзян Чэн, покрывая шею сестры невесомыми поцелуями. Стыдливый румянец заливает нежные девичьи щёчки, и она бы могла показаться воплощением невинности, если бы не покрасневшие губы, сбившееся дыхание и наполовину распахнутые одежды. От этого сочетания невинности и порока в Вэй Усяне просыпается что-то тёмное, что хочет разом сорвать с сестры шелковые тряпки, повалить на кровать и грубо ею овладеть — но нет, нельзя с ней так. "Уж точно не в первый раз". — Я хочу, — Яньли прикрывает глаза, голос её дрожит, — чтобы вы взяли меня... по очереди. Чтобы ваше семя смешалось в моём лоне. На последних словах её рука будто невзначай ложится на нижний даньтянь. — Ты уверена? — в голосе Цзян Чэна звучит беспокойство. — Моих заклинательских способностей хватит, чтобы не понести, если ты об этом, — улыбается ему Яньли, слегка переборов смущение. Их объятья так прекрасны, так гармоничны, что Вэй Усянь не понимает, что вообще может быть в этом плохого? — И кого же ты хочешь первым? — спрашивает он, накрывая её ладонь своей, скользя вниз — туда, где под слоями ткани всё, должно быть, уже горячо и мокро. Это может показаться подлым вопросом, но на самом деле Вэй Усянь и сам не знает, чего ему хочется больше — смотреть на этих прекрасных брата и сестру или ощущать на себе чужой взгляд, пока он берёт цзецзе. А та разворачивается в их объятиях, запуская руки под ханьфу Цзян Чена — наиболее одетого из них троих. — Не против, если это будешь ты? — её голос дрожит, и уже не ясно, от смущения ли или от возбуждения. — Для тебя — всё что угодно, — произносит он, скользя тыльной стороной пальцев по её щеке — успокаивая. Верно — всё же, у неё это первый раз. Вэй Усянь смотрит через плечо Яньли, как тонкие девичьи руки слой за слоем снимают ханьфу с... как там она сказала — саньди? Это звучит слишком нежно для Цзян Чэна, но почему-то ему нравится, как это обращение ощущается на языке. На самой Яньли одежд куда больше — хватает, чтобы раздевать её в четыре руки, не забывая ласкать открывающуюся их взору кожу. Последними покидают волосы шпильки, давая тяжёлой волне живого шелка укрыть девичью спину. Они перемещаются на кровать, и Вэй Усянь садится чуть поодаль, давая брату с сестрой насладиться друг другом; наслаждаясь прекрасным порочным зрелищем. Цзян Чэн и Цзян Яньли похожи, как и положено брату с сестрой, но во многом выглядят противоположностями: его золотистый загар ярко контрастирует с её молочно-белой кожей, а на фоне его четко очерченных мышц и широких плеч она смотрится ещё более хрупкой, почти ненастоящей. Кажется, одно неосторожное движение может сломать её птичьи косточки, но руки саньди скользят по её телу так осторожно, что от нежности щемит в груди. Прекрасны. Его милая дацзе — с разведёнными ногами, запрокинутой головой и вцепившимися в чужие плечи пальчиками. Его суровый саньди — с блестящей от пота спиной, растрепанными волосами и абсолютно пьяным взглядом. С Вэй Усянем Цзян Чэн не такой — грубее, жестче, с привычкой всё контролировать даже когда сам отдаётся своему брату. Но с Яньли так нельзя, с ней надо — иначе. Мягче, спокойнее. Цзян Чэн входит в сестру тягуче-медленно, не давая прорваться и капле дискомфорта; замирает, когда его янский корень оказывается полностью внутри, смотрит — нет ли на длинных ресницах слезинок, не исказилось ли девичье личико от боли. Но Яньли шепчет что-то в достаточной степени довольное, и тот всё же делает первое движение. И ещё, и ещё — пока с губ дацзе не начинают срываться откровенные стоны удовольствия. Толчки, всё ещё аккуратные, становятся сильнее, тонкие белые ножки оказываются подхвачены сильными руками — и Вэй Усянь думает, что, наверное, способен достичь пика только наблюдая за этой картиной, даже не прикасаясь к своему изнывающему естеству. Перед тем как излиться, тот всё же срывается на пару привычно-резких движений — но Яньли это, кажется, даже нравится. Пока они оба лежат, приходя в себя, Усянь быстро скидывает остатки ханьфу и наконец приближается к ним. Целует: сначала Цзян Чэна — жестко, до крови прикусывая губу, пытаясь хоть так сбросить часть напряжения; потом Яньли — нежно и глубоко, делясь с ней пьянящим металлическим вкусом. Дацзе внутри мягкая и влажная и сжимает янский корень равномерно по всей длине. Не хуже и не лучше, чем с Цзян Чэном — иначе. А тот, в отличие от самого Усяня, не ограничивается лишь наблюдением: кусает своего эргэ за шею, выкручивает соски — а другой рукой ласкает женский пион рядом с движущимся в нём янским корнем, отчего дацзе стонет особенно сладко. Присутствие за спиной исчезает на десяток мяо — а после Вэй Усянь ощущает влажные пальцы у своих задних врат. — Хочу взять тебя, пока ты берёшь цзецзе, — шепчет Цзян Чэн, прикусывая ухо — и это не просьба, потому что пальцев внутри уже три. Они делили ложе этой ночью, так что подготовка не занимает много времени — и вот уже Вэй Усянь чувствует, как его самого заполняет горячая плоть брата. Двигаться втроём сложнее, но когда они находят общий ритм, реальность исчезает в невероятном удовольствии. Ощущая лоно сестры своим корнем Ян, а янский корень брата в своих задних вратах, видя краем глаза, как эти двое целуются над его плечом — невозможно продержаться долго. А Цзян Чэн будто бы и не обращает внимания на сияющий пик брата, продолжая брать того сильно и жестко, в привычной несколько садистской манере. Не то чтобы Вэй Усяню это не нравится — очень быстро его естество вновь начинает наливаться силой. Изливается повторно Цзян Чэн куда быстрее, чем обычно — и несколько мяо Усянь даже сожалеет об этом. Пока дацзе не выворачивается из-под него и они с саньди в четыре руки не устраивают самого Усяня на подушках с разведёнными ногами. Вид Яньли, как вкуснейшее лакомство слизывающей их смешанное семя с его янского корня, горячее всех виденных им ранее весенних картинок, но когда к ней присоединяется Цзян Чэн, напряжение достигает своего пика до стыдного быстро. Сил нет даже на то, чтобы привести себя в порядок, и они устраиваются на смятых простынях прямо так — грязные от пота и семени, но абсолютно довольные.