***
Май прошлого года.
— Перси! — собственное имя, если его продолжат произносить чересчур энергичным и весёлым голосом, уже вскоре начнёт казаться противным. Он оборачивается в сторону, откуда исходил голос, ставший за последние несколько месяцев ему очень знакомым. Не было нужды смотреть на этого человека, чтобы опознать его личность — в голове уже автоматически выстроился его образ, начиная от внешности и заканчивая сегодняшним нарядом. Одежда привычного классического стиля: не приталенная белоснежная рубашка с длинными рукавами, которые этот человек предпочитал закатывать до локтей, брюки непонятного тёмного оттенка и простые чёрные туфли на шнурках. И Перси не ошибся — в дверном проёме кабинета химии стоял не кто иной, как его хороший, и на данный момент единственный, друг Джордан Кан. На одном плече висит лямка от его нового серого портфеля, на который парень любил прикреплять всевозможные безделушки в виде различных ярких нашивок и значков, а на лице играла извиняющаяся, смущённая улыбка. Они с Перси договаривались пойти сразу после уроков к нему домой, но учитель биологии задержала Джордана на несколько минут, чтобы отчитать за опоздание на свой урок, из-за чего Джексону пришлось его ждать. — Старая карга совсем уже с дуба рухнула, извиняй за это. — бормочет он, доставая из своего шкафчика сменную обувь. Можно было бы и не переобуваться, но погода за окнами оставляла желать лучшего, а портить свои белые кеды ой как не хотелось. — Такого больше не повторится, хах. — Да ладно, проехали, — отмахивается Перси, захлопывая за уже шагающим к дверям, ведущим к выходу, Джорданом дверцу его же шкафчика. Как Перси помнил, Джордан всю его школьную жизнь всегда был где-то поблизости. Когда их с Гроувером отсаживали друг от друга за излишнюю болтовню на уроках, Джексон, как правило, садился с Джорданом, не прекращая болтать при этом уже с ним. Если компания, состоящая только из них двоих, начинала казаться скучной, Перси с Гроувером так же обязательно звали к себе Кана, чтобы тот разрядил атмосферу своим позитивом и нескончаемым потоком энергии. Да, жили они далековато друг от друга, но это нисколько не мешало им так часто проводить время вместе — главное сообщить Миссис и Мистеру Кан о местоположении сына, если тот в очередной раз надолго задержится у друзей, и проблема решена. И так вышло, что Джордан оказался единственным, кто продолжил вертеться вокруг Перси, когда Ундервуд уехал. Остальные люди из их большой общей компании постепенно разбились на несколько маленьких и начали теснее общаться друг с другом, категорически отказываясь принимать в свои круги кого-либо ещё. Поэтому Перси искренне ценил оставшегося рядом с ним Джордана, который, вдобавок ко всему, всячески поддерживал его после уезда лучшего друга и говорил, что Гроувер, во-первых, обязательно вернётся, а во-вторых, даже если он уехал навсегда, то это не конец света. Джордан, по мнению Перси, был отличным другом. Он умел выслушивать собеседника и довольно часто давал действительно дельные советы о том, как правильно поступить в той или иной ситуации, а так же осуждал сплетни и никогда сам их не распространял. Если не брать во внимание порой излишнюю вспыльчивость Кана, как раз таки из-за которой с ним мало кто хотел общаться, то другом он был действительно замечательным. Что самое главное — он не отвернулся от Перси, когда по школе начали распространять дурные слухи о нём, а даже наоборот — встал на защиту. — Это же всего лишь слухи, так? — спросил Джордан как-то на перемене, на что Джексон сумел только кивнуть утвердительно. — Тогда какой смысл переживать об этом? Всё равно ничего дельного не скажут. А Перси только и делал, что боялся, как бы правда не всплыла на поверхность. Правда о том, что слухи-то, по факту, не особо и лгут. Да, люди зачастую преувеличивают большинство деталей, перевирая всё до такой степени, что Джексон выглядит в глазах других не как простой человек с ментальными проблемами, а как самый настоящий ходячий зомби, перенёсший кучу операций, но ложью, как таковой, не являются. Стоило Джордану оказаться поблизости, как Перси заметно занервничал. Он крепче сжал в ладони опустевшую помятую коробочку с самыми дешёвыми, что только были в аптеке, антидепрессантами, и натянул на губы слабую улыбку. Школьный психолог, на приём к которой Джексон ходил каждый день перед началом занятий уже на протяжении недели, сказала, что с его состоянием не следует принимать никаких лекарств, так как точный диагноз, с её-то уровнем квалификации, ещё не поставлен, и любые медикаменты могут только усугубить ситуацию. А Перси в тот же день, как Мисс Эббот, их школьный психолог, выписала ему освобождение от физкультуры по причине сильного головокружения, после уроков забежал в ближайшую аптеку и купил самые дешёвые антидепрессанты, которые спокойно можно было приобрести и без рецепта врача. Это были ужасно горькие таблетки размером в два сантиметра, на вкус больше напоминающие картон с примесью фломастеров, нежели какой-то лекарственный препарат, но Перси решил, что раз уж они продаются в аптеке, то хуже ему уже не станет. К тому же, в интернете писали, что это действительно должно помочь, если в психологическом тесте от «настоящих психологов», который Джексон проходил месяцем ранее, ему приписали депрессию. «Может это всё и ерунда для верящих во всякий бред людей, но куда уж хуже? — думал Перси, пересчитывая монеты в руках, чтобы получилось без сдачи. — Всё равно, с меня не убудет, если со мной что-то и случится». Джордан подозрительно прищурился, внимательно вглядываясь в лицо друга, но не придал особого значения его странному поведению, так как тот в последнее время, кажется, ведёт себя так постоянно. Неделю назад он и вовсе его избегал, раз за разом придумывая новую отговорку, чтобы видеться как можно реже. И если бы не воспитательная дружеская беседа о важности доверия между приятелями, Джексон так и продолжил бы избегать Джордана и всех окружающих его людей. — Я настолько голоден, что прямо сейчас свалюсь от потери сил. — чужая рука ложится на плечо Перси, и парень заметно вздрагивает, вызвав тем самым недоумение на лице Джордана. Кана малость веселит его «забавная», как ему показалось, реакция, и он откашливается в попытке скрыть смех, прежде чем продолжить: — Хочу пирожное, пойдём в пекарню. Заодно с мамой поздороваешься. Перси лишь отстранённо кивает, крепко зажмурившись, когда Джордан с энергичным «тогда погнали!» хлопает его по спине и, обхватив рукой запястье, тащит к выходу со школы. По пути им встречается небольшая компания, состоящая из, вроде как, одиннадцатиклассников, и, уже стоя на крыльце в ожидании автобуса, Перси слышит отрывок из их разговора: — Он так и продолжает таскаться за Джексоном, как скоро ему это надоест? — Ставлю двадцать долларов на то, что Кан и не в курсе, что этот придурок режется. «Узнает, — думает про себя Перси, скрещивая пальцы свободной руки за спиной. — Сегодня обязательно узнает», — и не успевает дослушать, как у ворот останавливается ярко-жёлтый школьный автобус, и Джордан, махая водителю, тащит его прямо по направлению к дверям. Весь путь от школы до пекарни, в которой работала Салли, и от пекарни до его квартиры не отложился в памяти Перси должным образом. Он помнил, как Джордан что-то оживлённо рассказывал, в привычной для него манере бурно жестикулируя, и постоянно спрашивая у Джексона: «нет, ну ты представляешь?». Перси только и мог, что слабо кивать и время от времени бездумно вставлять: «ага», «ммм», «прикольно», но Кана это особо не волновало — главное же, что слушают, остальное уже вторично. Кажется, он тогда разулся, отставил их с Джорданом обувь в сторону и прошествовал на кухню заваривать им чай. Всё, что происходило в те минуты, он помнил до ужаса смутно. Вот, чайник кипит, он наливает в две кружки кипяток, едва не проливая себе на ноги, и куда-то несёт. Руки, то ли от волнения, то ли предчувствуя неладное, предательски дрожали. До конца очнулся он, кажется, только очутившись у себя в комнате. Компьютер с открытым в нём сериалом уже включен, а Кан продолжал рассказывать какую-то историю, параллельно с этим переписывая конспект из тетради Перси, умудряясь даже каким-то образом иногда делать небольшие глотки чая и откусывать большие куски пирожного. И кому из богов известно, как он ещё не подавился, делая столько дел одновременно. С каждой пройденной секундой Перси всё сильнее начинает трясти, а звон в ушах, возникающий всякий раз, когда он сильно волновался или нервничал, становился всё громче и громче, заглушая собой даже бессвязную болтовню одноклассника. — Слушай, — в какой-то момент слишком резко произносит Джексон, обрывая Джордана прямо посреди его рассказа о побеге от школьного охранника. Весь шум в мгновение ока растворяется, будто его никогда и не было, а на замену ему приходят обильно потеющие ладони и бегающие туда-сюда от незнания того, что делать дальше, глаза. Кан недовольно стонет, возмущаясь тем, что его посмели прервать, но всё же ставит сериал на паузу и усаживается на полу прямо напротив Джексона, положив себе на колени тетрадь с недописанным конспектом. Мистер и Миссис Кан собирались в этот день отправиться в гости к своим старым друзьям, прихватив с собой сына, который должен был ещё успеть сделать уроки и переписать тот злосчастный конспект, который преподаватель точно будет проверять на уроке. И поэтому ему совершенно не хотелось тратить время на пустые разговоры. Отдохнуть в компании друга, переписать конспект и по возможности списать из беседы класса готовое домашнее задание по химии, которое скинули отличники — всё, что ему было нужно. Потому, он подозрительно щурится, словно пытаясь силой мысли выудить всё, что творилось на душе одноклассника одним лишь взглядом, но после того, как не получил никаких результатов, постучал костяшками пальцев по полу и с коротким кивком бросил: «валяй». Перси сидел на своей кровати с неестественно выпрямленной спиной, руки, покоящиеся на коленях, едва заметно дрожали. Взгляд то и дело метался по всей комнате будто в поисках спасения, которого так и не находилось. Джордан, может и не обладал телепатией и не мог уловить малейших изменений в поведении, но не мог не заметить очевидного — всё это не было похоже на типичное поведение Перси Джексона, совсем не похоже. — Что-то случилось? — настороженно спрашивает он, начиная догадываться, что дело не пустяковое. Перси кивает. — Что-то серьёзное? — В ответ очередной кивок, сопровождаемый шумным вдохом. — Это что-то криминальное? Перси собирается в очередной раз кивнуть, как резко останавливается и в изумлении смотрит на согнувшегося от хохота Джордана. Тот держится одной рукой за живот, а другой стирает выступившие от смеха слёзы на глазах, в которых не читалось ни капли стыда. — Ты бы видел своё лицо! — продолжает смеяться Кан, стуча кулаком по грудной клетке, будто пытался выбить из себя все остатки веселья. От этого Джексон чувствует себя ещё более паршиво, чем чувствовал до этого. Разговор, который он затеял, с самого начала не представлял собой ничего хорошего, а от страха неизвестности навевал холодный ужас, пронизывающий кожу. Он хватает с кровати первую попавшуюся подушку и, особо не целясь, метает куда-то в сторону Джордана, даже не поднимая на него взгляда. Подушка ударяет Кана, судя по тому, как быстро взметнулись его руки к лицу, по переносице, и тот удивлённо замирает, совсем не ожидавший этого. Обычно он был тем, кто мог устроить дуэль на подушках и втянуть в это не только Перси, но и всех их друзей, однако сейчас на лице Джексона не было ни грамма веселья. — Ладно, я слушаю. — закатывает глаза Джордан, нехотя соглашаясь выслушать товарища. Перси поджимает губы, подбирая более подходящие слова. Он готовился к этому разговору всю ночь, но в тот момент все слова, как назло, вылетели из его головы, сменившись причиняющей боль мысли: «А если…». Джордан — его близкий, практически лучший, друг, знающий его лучше всех остальных. Он столько раз отмазывал его перед тренером по плаванию, когда, в особенно плохой день, Перси в очередной раз сидел на полу в ванной комнате с лезвием от точилки для карандашей в руках и не мог сдвинуться с места. Кто, если не он, ещё сумеет понять его? Уж если Джордану Кану нельзя доверять свои секреты, то доверия, как понятия, не существует вовсе. Именно поэтому Перси принимает решение выложить всё так, как оно есть, не скрывая ничего. Он крепко сжимает в своих ладонях простынь и, не глядя в глаза одноклассника, делает медленный глубокий вдох, после чего быстро произносит: — МеняХотятПоложитьВПсихушку, — и поднимает неуверенный взгляд на недоумевающего Джордана. Парень хлопает глазами, рука его дёргается пару раз, будто он хочет что-то сказать, но у него ничего не выходит, а потому он переспрашивает: — Прости, что? Простынь выскальзывает из пальцев Перси, а ногти больно врезаются в ладонь. После этого, вероятно, останутся следы, а может даже выступит кровь, но сейчас ему совершенно не хотелось об этом думать. — Меня, вроде как, хотят положить в психушку, — медленно повторяет Джексон, делая паузу после каждого слова, после чего опускает голову в ожидании приговора. Не зная, куда деть дрожащие руки, Перси кладёт их обратно на колени, мысленно обругивая себя за то, что вся его заготовленная этой ночью речь так быстро забылась. — У меня некоторые... проблемы с… ментальным состоянием? Джордан молчит минуту. Кажется, уже минуло даже пять. «Вероятно, не расслышал, — даже его внутренний голос звучит до жалости отчаянно. — Значит, не судьба. Ему необязательно знать об этом». Перси уже собирается отмахнуться, как раздаётся тихий неуверенный голос Кана, от которого сердце Джексона падает куда-то вниз: — Какая смешная шутка, — и слабый, немного нервный, смешок. В его голосе чётко слышится неверие и какая-то толика надежды на то, что это действительно шутка. — Ты же шутишь, так? А Перси чувствует себя самым ужасным человеком на Земле и опускает голову ещё ниже, крепко прижимаясь подбородком к шее. Тогда все сомнения Джордана и рассеиваются. Из его уст вырывается ещё один нервный смешок, а потом в голове сверкает мысль, которую он спешит озвучить: — За прогулы? — предполагает, надеясь на то, что угадал. — Ну, типа, дядьки с тётками из школьного комитета часто называют школьников неадекватами и отправляют на лечение в особые санатории. Ты же в лечебный санаторий едешь, верно? Джексон отрицательно качает головой, чувствуя, как к горлу подступает ком. И, пока он полностью не лишился способности разговаривать, решает прояснить всё и сразу: — Я занимаюсь селфхармом, — глаза Джордана расширяются, но Перси по-прежнему не видит его лица, а потому продолжает. Он уверен, что сделает только хуже себе и самому Кану, если решится заглянуть ему в глаза. — Я понимаю, что это плохо, но не могу прекратить это уже… больше полугода, если не год, наверное. Мисс Эббот увидела порезы позавчера и предложила маме... отправить меня в психиатрическую больницу на лечение. Я буду находиться под контролем врачей, психологов и, возможно, у меня получится избавиться от этой привыч… — Ты сейчас серьёзно? — голос Джордана едва не срывается на крик, а Перси вздрагивает, не ожидая того, что его перебьют. Кан сжимает руки в кулаки и вскакивает с пола, на котором до этого сидел. За пару шагов преодолевая разделяющее их расстояние, парень кладёт руки на плечи Перси, пытаясь его растрясти, но не получает от одноклассника никакой реакции — он всё сидел на своём прежнем месте, не смея пошевелиться. То ли от страха осуждения или непонимания, то ли он и вовсе ничего не чувствовал. А Джордан всё продолжал надеяться на то, что это всё — просто глупая шутка. Розыгрыши Перси всегда были отстойными, он их никогда не понимал. Но Джексон в очередной раз кивает головой, развеивая все сомнения. — Блин, чувак, это… Блин. Вот просто… Просто нафига, скажи мне. Нафига? — «Нафига» что? — дрожащим голосом уточняет Перси. — Нафига ты это мне говоришь? — Он с силой отталкивает Джексона подальше от себя, а сам отходит в самый угол комнаты. Перси резко поднимает голову и встречается взглядом с холодными глазами Джордана, в которых ясно читалась сталь вперемешку с подступающей злостью. — Чёрт, а я реально верил, что те порезы у тебя над ключицами оставила кошка. Блин, верил. — Друзья должны рассказывать друг другу обо… — начал было Перси, но его вновь наглым образом прерывают, не давая договорить. — Друзья? Друзья?! — Джордан неверяще глядит на одноклассника со странной улыбкой на лице. Он закрывает лицо ладонями, чтобы не видеть больше той комнаты, что внезапно начала вызывать у него отвращение. — Я не могу больше называть тебя другом. — Перси замирает с открытым ртом не в силах вымолвить ни слова. — Я не могу называть психа, которого хотят положить в психушку, другом. Ты… Да это представить себе даже невозможно! Чёрт, а вдруг это… Заразно. Чёрт! Джордан окончательно срывается, хватает с пола тетрадь, портфель и пулей вылетает из комнаты своего некогда друга, покидая стены этой квартиры теперь уже навсегда. А Перси ещё какое-то время бездумно смотрит в стену и падает без сил на подушку именно в тот момент, когда с работы возвращается Салли. Возможно, именно в тот день умерло его всякое доверие к людям.***
Момент повествования.
— Я думаю, что получилось хорошее интервью, — наконец произносит Перси, стараясь унять дрожь в голосе. Самым разумным и наиболее правильным из всего, что он мог бы сделать в данный момент — как можно более быстро съехать с темы. Времени в запасе у них было не так уж и много, — всего полторы недели, большая часть которой, скорее всего, уйдёт на оформление самого доклада — чтобы тратить его на «пустую болтовню», так что Джексон надеялся на то, что его друзья проигнорируют сказанные им ранее слова. Он в действительности уже давно не придавал особого значения всей этой неприятной теме, она давно вошла в список его, можно сказать, ежедневных действий, стала повседневной рутиной. Но всё же, Аннабет с Гроувером — другие люди. Да, они значительно сблизились за последние месяцы, но, тем не менее, их возможную реакцию Перси с трудом мог представить в своей голове. Однако же, говорят, что люди отставляют свои личные проблемы на задний план, когда возникает необходимость работы над чем-то более существенным — Перси надеялся, что с его друзьями такой трюк тоже сработает, а потому собрал остатки воли и смелости в кулак и на выдохе начал говорить: — Теперь у нас есть основа для доклада, и мы можем… Но все его надежды на перевод темы в другое русло в одно мгновение рушатся, когда смартфон Гроувера, с открытым на нём диктофоном, с глухим стуком падает на пол. Перси смиренно вздыхает, понимая, что нежеланного разговора избежать не удастся, и ему придётся вновь затронуть больную для себя тему, но так и не решается поднять взгляда на друзей, если они, конечно, всё ещё являются таковыми, — что он увидит в таком случае в чужих глазах? Разочарование? Осуждение? Во все прошлые разы всё заканчивалось именно так — его потенциальные друзья, или же старые приятели узнавали о его болезни или занятиях самоповреждением и тут же прерывали общение, ссылаясь на то, что не хотят иметь ничего общего с человеком с психическими отклонениями. Вероятнее всего, этот раз не станет исключением, ведь никто из его нынешней компании и подозревать не мог о чём-то подобном. Разговоров о селфхарме они старались по возможности избегать, а если и заходил разговор об этом, Перси говорил, что всё это уже давно в прошлом или же просто отшучивался, не заставляя никого усомниться в правдивости своих слов. И что же будет теперь, когда на поверхность всплыла правда? Он, если честно, и сам не знал. Единственное, в чём он был уверен на все сто процентов — ему будет невероятно тяжело, если от него в очередной раз отвернутся. Всё то время, что он провёл в одиночестве, намеренно избегая всякого взаимодействия с людьми, дабы больше не чувствовать боли от очередного ухода, в какой-то степени закалило его, сделало сильнее. Но потом вернулся Гроувер, принёсший в жизнь Перси помимо постоянной физической активности новые знакомства. Знакомства, очень сильно повлиявшие на него. И Джексон прекрасно понимал, что попросту не переживёт очередного ухода дорогих ему людей, в особенности если это будут именно те, кто сидел в этот момент напротив него. Жаль это признавать, но в таком случае все старания Уилла, направленные на улучшение состояния клиента, канут в Лету. В чувства его приводит внезапно опалившее кожу его шеи тепло, резко контрастирующее с его вечно холодной температурой тела. Перси вздрагивает от неожиданности, и иллюзорная чёрная пелена, всё время до этого застилающая глаза словно повязка, рассеивается. Благодаря прояснившемуся зрению Джексон, как зачарованный, теперь без помех наблюдал за тем, как сидящая напротив него Аннабет медленно, стараясь причинить как можно меньше боли, разматывала бинты, обмотанные вокруг его шеи. Он понятия не имел, как много времени прошло с того момента, как был задан последний вопрос их «интервью», и уж тем более не знал, как долго Аннабет сидит так близко к нему, но что более важно — почему она ведёт себя так спокойно? Быть может она и до этого обо всём догадывалась? — Перси, ты… — Гроувер не договаривает. Только глубоко вздыхает, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, и закусывает нижнюю губу. — Я думал… — вновь замолкает. Не знает, какой вопрос, из всего бесчисленного множества, задать первым. Перси бесстрастно смотрит куда-то перед собой, боковым зрением наблюдая за отлетающими в сторону использованными бинтами. Подобных ситуаций за последние два года было более чем достаточно, а вопросы, которые его бывшие друзья задавали, всегда оставались всё теми же. Одни и те же вопросы, одинаковые ответы и разрыв отношений — исход был очевиден с самого его начала. Ундервуд молчит ещё какое-то время, думая над вопросом, удивительно, что он в принципе до сих пор здесь, прежде чем, мысленно отсчитав до десяти, спрашивает: — Это больно? — «Стандартно. Скучно. Банально», если все эти слова подходят к сложившейся ситуации. В большинстве случаев именно этот вопрос звучит одним из первых из уст людей, узнающих о подобных подробностях жизни Перси. Он выдаёт ответ, даже не особо задумываясь над ним: — Только сначала, потом привыкаешь. — и голос даже не дрожит. Правильно — привычка. Получив ответ на свой вопрос, Гроувер опускает голову вниз и хватается пальцами за подбородок, размышляя над следующим. А Перси отчего-то был уверен в том, что вопросов будет предостаточно. Всё же Гроувер — человек, знающий его дольше всех остальных. Аннабет тем временем удалось полностью размотать все бинты, которые теперь бесформенной маленькой кучкой лежали на полу перед Джексоном и на её коленях. Перси перевёл взгляд на остаток бинта, находящийся в руках Чейз и что некогда был обмотан вокруг самого основания его шеи, задевая в том числе и ключицы, и с ужасом обнаружил проступающие сквозь бинт алые пятна засохшей крови. Аннабет медленно переводит взгляд с запачканных бинтов на испещрённую шрамами и порезами, теперь ничем не прикрытую, кожу Перси. Джексон тщательно старался игнорировать прожигающий взгляд на своей шее. — Почему ты… — голос Гроувера надламывается, и Перси чувствует подступающие к глазам слёзы. Ундервуд заслуживает лучшего — как минимум нормального лучшего друга, который не занимается подобной чепухой. — Чтобы заменить душевную боль физической, — бесцветно отвечает Джексон, не дослушав вопрос до конца. Он не сомневался в том, что его полная формулировка прозвучала бы именно следующим образом: «почему ты делаешь это?». Как бы грустно это ни было, но — так показала практика. — И вам об этом я говорил много раз. — Нет, — резко возразил Гроувер, заставив Перси немало удивиться. Ундервуд натягивает на губы слабую вымученную улыбку и запрокидывает голову назад. — Почему ты раньше мне об этом не говорил? Джексон замирает на месте, не смея ни пошевелиться, ни втянуть носом воздух. Медленно, но верно до него постепенно начинает доходить мысль о том, что вся эта, казалось бы, знакомая ситуация, совершенно отличается от предыдущих ей подобных. Почему Гроувер задал именно этот вопрос? Схожие ситуации происходили множество раз, и за все эти разы ещё ни один человек не задавал именно этот вопрос. Все до этого поголовно предпочли бы и дальше оставаться в неведении, нежели слышать нечто эдакое из уст Джексона. Так почему Гроувер из всего множества различных вопросов, которые автоматически пришли бы на ум большинству, предпочёл задать именно этот? Перси не нашёлся, что ответить. Сердце стучало в грудной клетке так громко, что звуки его биения, по ощущениям, можно было бы услышать даже на самой оживлённой улице Нью-Йорка. Удивительно, что оно всё ещё не выпрыгнуло. —Я не зна...ю, — голос прозвучал на тон выше обычного, и мелко дрогнул в конце. Он давно не слышал своего собственного голоса таким безжизненным и сломанным. В смутно размазанных воспоминаниях в последний раз подобное происходило чуть больше года назад — в дни, когда он бегал по психологам в поисках помощи, чтобы не огорчать беспокоющуюся мать. «Высокое запылённое зеркало на дверце шкафа для одежды. Мрачно-чёрная комната с задёрнутыми тёмно-зелёными шторами на окнах, не пропускающие свет в и без того тёмное и душное помещение. Перси смотрит на своё бледное, «вампирское», как любил говорить Лео, отражение и тщетно пытается отдышаться. Окно было открыто, но он задыхался. Сам не знал, отчего — от своей беспомощности или жалости к самому себе. Исцарапанное накануне вечером собственными отросшими ногтями плечо до сих пор неприятно саднило — следовало бы хотя бы вытереть запёкшуюся кровь, но не получалось — не было ни сил, ни желания. — А ты забавный, — дрожащим хриплым голосом говорит он собственному отражению, пользуясь методикой психолога, советующего хвалить себя как можно чаще, глядя в зеркало. Бред полный, по мнению Перси, но что с него станется от простой попытки? — У тебя красивые гла…за. «Да какие они красивые? — всплывает в памяти издевательский голос какого-то старшеклассника, который, вроде как, уже выпустился со школы, но оставил на душе, тогда ещё семиклассника, неприятный осадок. — Натуральный цвет болота». «Ага, или той уродливой блузки Миссис Кёллинг, в которой она появляется по праздникам, — поддакивает другой голос, наклоняясь чуть ниже, чтобы паренёк, что был ниже него почти на две головы, расслышал всё предельно чётко. — Ничего особенного, и чего девчонки так умиляются с этого?» Перси и сам не знал, почему внезапно стал центром внимания старшеклассниц. Может, они действительно считали его милым и симпатичным, а может, отчаялись найти себе кого-то, более подходящего им по возрасту, кто их знает? Нет, про глаза лучше даже не думать. Перси их цвет-то уже потихоньку начал забывать — оттого часто он носил цветные контактные линзы, и оттого редко смотрелся в зеркало. Раньше ему нравилось часами смотреть на своё отражение и корчить забавные рожицы, с которых Гроувер всегда взрывался со смеху, но теперь всё в корне изменилось. С Гроувером их разделяли две тысячи миль и два дня езды на машине, а смотреть в зеркало с каждым днём хотелось всё меньше. — У тебя хорошее чувство юмора, — голос звучит надломлено. Он сам не верит в эти слова, и потому ему до боли сложно произносить их. Как тяжело, оказывается, бывает найти свои положительные стороны». — Прости, — искренне просит Перси, якобы с неподдельным интересом наблюдая за летающей у самого потолка мухой. Гроувер устало падает спиной на пол и закрывает лицо руками, словно не желая больше видеть своего лучшего друга, если он всё ещё таковым для него являлся. Гроувер не отвечает, а продолжает молча лежать на спине, вслушиваясь в напряжённую тишину и разглядывая сквозь пальцы белый потолок. В тот момент его мысли всецело были поглощены чувством неимоверно сильной вины. Вины за то, что он не догадался обо всём раньше, намного-намного раньше. Он всегда уважал выбор и решения лучшего друга вне зависимости от того, какими именно они были. И он, естественно, уже давно обратил внимание на его странное поведение в некоторые, особенно нагруженные, школьные дни, его медленные ломаные движение было сложно не заметить. И если Перси решил никому не рассказывать о том, что его тревожит глубоко в душе, то это, несомненно, его дело, но Гроувер не мог не влезть в это всё, когда оно обернулось таким образом. Он молчит, подбирая слова. Не поддержки, не утешения, а просто слова, которые заставили бы Перси твёрдо поверить в то, что он не один, что Гроувер не уйдёт никуда, как он, вероятно, думал, что говорить о своих проблемах — нормально, и это не то, чего стоило бы стыдиться. Но Гроувер знает, что он не поверит. Пусть даже он будет говорить от всего сердца и с настоящей искренностью, Перси всё равно не поверит ни единому его слову. Он сам, ещё в самом начале сентября, пусть и в шуточной форме, сказал, что потерял всякое доверие к людям, к их словам и поступкам: «Я, знаешь ли, боюсь тебе доверять в этом деле, — тихо посмеиваясь, произносит он, держа у уха мобильный телефон и с балкона наблюдая за тем, как небо постепенно окрашивается в нежные оттенки. — Люди всегда используют все полученные сведения в своих корыстных целях, понимаешь?» — хотя Гроувер тогда просто попросил скинуть ему расписание уроков на следующий день. Понаблюдав ещё какое-то время за погрузившимися в собственные мысли и переживания парнями, Аннабет наконец даёт знать о том, что всё ещё находится с ними в одной комнате, о чём эти двое, за время её длительного молчания, даже успели позабыть: — Чем туже ты затягиваешь бинты, тем сильнее сковываются твои движения, — Перси поворачивает голову к однокласснице и удивлённо смотрит на её совершенно спокойное непроницаемое лицо. Гроувер убирает с лица одну ладонь, приоткрывая правый глаз, чтобы посмотреть на Аннабет, которая, удостоверившись в том, что её слушают, продолжила: — Что приносит некий дискомфорт. Помимо этого, на твоём, — она смотрит прямо в глаза Перси, никак не подозревавшем о том, что кто-то сумеет догадаться об этом. — теле и без этого уйма ссадин и порезов, для заживления которых необходим воздух, который попросту не проступает сквозь толстый, плотно прилегающий к телу, слой бинтов. А так же эти бинты очень сильно давят на старые раны, из которых, после снятия, вновь начинает течь кровь. Перси в очередной раз поражается чрезвычайной догадливостью Аннабет, сумевшей догадаться о том, что он старательно скрывал долгое время, после одного лишь осмотра его порезов. И тогда сразу становится понятна причина того, почему она так внимательно разглядывала шею — анализировала ситуацию. — Ты это имел в виду? — требовательно спрашивает Аннабет, глядя в упор на красные отметины, оставшиеся на шее Перси в результате постоянного ношения бинтов, которые, кроме того, очень плотно прилегали к его телу. Слов было недостаточно, чтобы описать благодарность Перси Аннабет за то, что ему вовсе не пришлось рассказывать про свой способ селфхарма, и он просто кивал головой, пока она говорила. Но как только в его адрес прозвучал вопрос, то не смог издать ни звука, подтверждающего её догадку. Титаническими усилиями ему всё же удалось слабо кивнуть спустя какое-то время, и Перси очень хотелось верить в то, что Гроувер с Аннабет спишут его замедленную реакцию на задумчивость и обдумывание слов и никогда не догадаются, что он просто пытался побороть дрожь в теле. Ундервуд приподнимается на локтях и понимающе протягивает: «О», а после осознания сказанного тут же хлопает себя рукой по рту, тут же валясь обратно на пол с громким вскриком. «Странно, ужасно, ненормально» — нет никаких сомнений, что именно эти слова первыми пришли бы в голову каждому, очутившемуся в подобной ситуации. Перси с каждой секундой всё меньше ощущает себя живым. Бинты, обмотанные вокруг его рук, по-прежнему были на месте, в каком-то смысле успокаивая и заставляя парня оставаться в сознании от ощущения боли и дискомфорта, но от ничем не покрытой, слишком уязвимой, шеи он чувствовал стремительно нарастающую панику. От навязчивого желания прикрыть, спрятать от чужих глаз, свободный участок кожи, начинало больно пульсировать в висках, а в глубине подсознания стремительно зарождалась паника. Подняв затёкшую руку, он прикладывает её к передней стороне шеи, тем самым перекрывая весь обзор на внешние повреждения, и даже чувствует, как быстро и громко стучит его сердце. Словно оно расположилось не в левой части грудной клетки, а где-то в горле, и теперь норовило выскочить с минуты на минуту. — Хах, — внезапно раздаётся в тишине еле слышный, тихий смех Гроувера. Две остальные пары глаз поднимают на него непонимающие взгляды, и Ундервуд невесело усмехается, слабо пожав плечами на их немой вопрос. — Это всё похоже на сцену из глупого сериала, который я смотрел. — Перси в ответ наклоняет голову чуть ниже, пытаясь скрыть слабую улыбку. Неужто, нервы сдают? Отнюдь, просто только такой человек, как Гроувер мог в серьёзный момент вспомнить момент из одного из просмотренных им сериалов. — Только друг главного героя рассказывает тому о своих проблемах и в конце сезона кончает жизнь самоубийство… Раздаётся громкий хлопок, а следом громкий визг подпрыгнувшего от боли и неожиданности Гроувера. Перси резко поднимает взгляд на обоих одноклассников, чтобы понять, что произошло, и видит следующую картину: Аннабет со склонённой набок головой спокойно разминает свою чуть покрасневшую ладонь, а Ундервуд катается по полу, держась за такую же покрасневшую ударенную руку, проклиная всех и вся и жалуясь на жестокость по отношению к нему. За долю секунды до Перси доходит, что случилось, и это показалось ему настолько весёлым, что в груди появилось навязчивое желание рассмеяться, но он всё ещё не знал, мог ли позволить себе это, а потому лишь фыркнул от представленного зрелища. Гроувер тут же останавливается и тыкает указательным пальцем в его сторону с таким видом, будто застал его за каким-то плохим занятием: — Вот видишь, ему тоже с этого смешно! — он переводит возмущённый взгляд на Аннабет и вскакивает со своего места, предпочтя занять свободное пространство справа от Перси. — Посмотрите, какие мы праведные! Что плохого я сказал? «Мне через секунду уже опять хуже стать может, — свой же голос в мыслях звучит печально. — Знаем, проходили». — Не столько плохого, сколько неподходящего под ситуацию, — закатывает глаза Чейз, скрестив руки на груди, и вновь обращается к Джексону, решив проигнорировать дальнейшие жалобы Гроувера. — Что же ты, дражайший друг, скажешь? Разумеется, следовало бы сказать что-нибудь. Перси был уверен в том, что всё это время, пока он молчал, Аннабет с Гроувером терпеливо ждали от него хоть каких-то действий или слов. Мало было просто подтвердить предположение Аннабет о его способе нанесения себе физической боли, от него, вероятно, ждали намного большего. Того, чего он попросту не мог им дать. Это было тем, что он запрятал где-то там, в глубине своей души, пообещав никому и никогда не раскрывать этой тайны по век жизни. Будет ли какой-то смысл в его дальнейшем существовании, если кто-то другой, помимо него, будет посвящён в подробности всего того, что происходило в его голове? Помимо этого было чёткое ощущение того, что каждое произнесённое им слово в конечном итоге станет направленно против него же, как было во все предыдущие разы. С каждым сказанным словом он будет всё глубже и глубже зарывать себя в собственноручно вырытую могилу. — Ты можешь ничего не говорить, если не хочешь, — Гроувер звучит гораздо серьёзнее, нежели минуту назад, что заставляет Перси невольно вздрогнуть от резкой смены настроения, но Ундервуд не даёт ему привыкнуть к этому, а только продолжает: — В любом случае, я… мы рады, что ты рассказал нам об этом. — твёрдо произносит Гроувер, пытаясь передать собственную уверенность в голосе Перси, удивлённо взглянувшего на него в ответ. «Не рады, — думает Перси, иронично усмехаясь в своих мыслях. — Ничуть не рады, никто не был бы рад, узнай он подобное». У Гроувера не выходит. Джексон только невесело усмехается и неуверенно взлохмачивает волосы на затылке одной рукой, другую оставив лежать на колене. — Теперь вы уйдёте, — хрипло сказал он. На губах Ундервуда отчего-то расплывается улыбка, но Перси продолжает. В какой-то степени он уже успел смириться с очередным уходом из его жизни важных для него людей, и на место тревоги пришло пугающее спокойствие и почти полное безразличие. — все уходят. Ещё никто не остался. Где-то на затворках сознания он всё ещё отчаянно надеялся на то, что все его суждения окажутся ложны, но надежды, как показал горький опыт, зачастую не оправдываются, а наоборот — заставляют с головой окунуться в суровую реальность. В случае Перси эта реальность предполагала горькое беспросветное одиночество. — То же самое ты мне сказал и в прошлый раз, — отвечает Гроувер, наклонив голову чуть на бок, чтобы хитро прищуриться, и улыбается уголками губ так, что на щеках появляются милые ямочки. И ведь действительно, в прошлый их серьёзный разговор, случившийся в первый же день после приезда Гроувера из Калифорнии, Перси сказал всё в точности то же самое. История повторяется почти точь в точь, за исключением того, что в комнате помимо них двоих теперь была так же и Аннабет. — Как видишь, я всё ещё здесь. И не только я. Перси переводит взгляд на одноклассницу, так же смотрящую на него в ответ, но не в силах выдержать её взгляда от чувства стыда отворачивается в сторону, до боли закусив нижнюю губу, дабы ненароком не сболтнуть лишнего. Нет, этого итак достаточно. Уже много наговорил. С тяжёлым вздохом поднявшись со своего прежнего места на полу, Аннабет быстро перемещается на заправленную (только из-за прихода гостей и по настоянию Салли, на самом деле) кровать, на которую Перси бездумно глядел до этого, и скрещивает руки на груди. Джексон сразу же поворачивает голову обратно и вновь смотрит перед собой, не желая сталкиваться ни с кем взглядами. — Всё это выглядит так, будто ты совершил какое-то преступление, а не наносил себе физический вред, — с явным упрёком произносит Чейз, закатив глаза, когда голова Перси опускается ещё ниже. — Персей, мать его, Джексон, посмотри на нас уже наконец-таки, тебя никто не собирается за это осуждать. «В этом и дело, что вы как-раз-таки и должны это делать, — думает Перси, но не осмеливается озвучить своих мыслей — Но почему же…» Почему Гроувер с Аннабет всё ещё сидят рядом с ним? Почему не шарахаются от него, как от больного чумой? Почему пытаются вытянуть из него всю правду и внимают каждому его слову с неподдельным интересом, вместо того чтобы назвать психом и уйти? Почему, почему, почему? Всё это же до одури неправильно. Он сам неправильный. Неправильный, ненормальный и сумасшедший, разве нет? — Перси-и-и, — тянет, почти хнычет, Гроувер, крепко сжимая ладонь Перси в своей, тем самым приводя его в чувства. Джексон по-прежнему не смотрит ни на кого, но краем глаза внимательно наблюдает за обиженно выпяченными вперёд губами Ундервуда и слабо кивает, показывая этим, что готов слушать. — Ты мой самый лучший друг, ты в курсе? — Перси ещё раз неуверенно кивает, не понимая, к чему ведёт Ундервуд. — Тогда ты должен знать, что лучшие друзья никогда не врут друг другу. Слова, не несущие в себе никакого плохого контекста, словно ледяной водой окатывают Перси с ног до головы. Да, он знает, и всегда знал об этом негласном правиле, но, тем не менее, из раза в раз продолжал нарушать его, за что прямо сейчас ужасно жалел. Очередное «прости» вертится на языке, но Джексон в полной мере осознаёт, что ему и без этого слишком часто придётся произносить это слово, и лишний раз лучше промолчать. — Знаешь, раньше я знал, где находится любая твоя рана от, например, падения с дерева, или же от драки с ребятами из параллели, а теперь… Не важно, что теперь. Я просто хочу сказать, что… что я хочу сказать? Точно! Что несмотря на то, что мы с тобой так долго не виделись вживую, и теперь почти не знаем друг друга, я всё ещё считаю тебя своим самым близким другом. «Всё ещё?» Хватка Гроувера не ослабевала, но Перси моментально замер на месте, словно ему надавили на один из нервов, заставив тело полностью парализоваться. Кажется, он даже не дышал в тот момент, не слыша ничего, кроме громкого и быстрого биения собственного сердца. Что значили слова Ундервуда? Это какой-то извращённый метод издевательства, или же он действительно не собирался никуда уходить? — Я прямо отсюда слышу, как в твоей голове вертятся шестерёнки, — усмехается Гроувер и, нащупав большим пальцем держащей ладонь Перси рукой край бинта, тянет его на себя. В его планы не входило полностью разматывать бинт полностью, но от его отсутствия он чувствовал себя куда спокойнее. Джексон же наоборот. — Вообще-то, это фраза Аннабет, но я имею полное право позаимствовать её, не думаешь? Она же не запатент… — Почему? — обрывает Перси на полуслове и вновь замолкает. Он не договаривает вопрос целиком, потому что сам не знает, как его продолжить. Вопросов слишком много, и сам он ни на один из них не может дать ответ. — Почему что? — недоумевает Гроувер, вскинув вверх брови. Джексон чуть щурится, совсем не веря в то, что Ундервуд не понял сути вопроса, и Гроувер, заметив это, хихикает. Однако парень тут же серьёзнеет, когда придумывает формулировку последующего предложения. — Потому что ты мой друг. Мой лучший друг. И если я не могу принять своего друга таким, какой он есть, со всеми его проблемами и недостатками, то я ужасный друг и плохой человек. В сердце болезненно колет по окончании его слов, и Перси замирает в тот же момент, когда чувствует боль. Первые секунды думается, что это инсульт, или же остановка сердца, но нет — пусть дышать было больно, и ему до звона в ушах не хотелось этого делать, он по-прежнему мог дышать и чувствовать всё, что происходило вокруг него. И когда на его плечи бесшумно и спокойно легли чужие руки, он даже не вздрогнул. Кажется, чужие прикосновения больше не так сильно пугали его, да и возможность кому-то ещё видеть его изуродованную кожу тоже не казалась такой ужасающей. Он чувствовал только неловкость, осознав, что по его щекам, собираясь на подбородке, а после капая с него на колени, текли слёзы.***
Вполне возможно, что они так и просидели бы до конца дня в тех же положениях: Аннабет сидит на краю кровати с задумчивостью на лице, а Гроувер с Перси — напротив неё на полу, не глядя друг на друга, но сидя крайне близко. Но всю атмосферу разрушил внезапно зазвонивший телефон Гроувера, существование которого все трое старательно игнорировали первые минуты три, а после пытались не обращать внимания на полившийся бесконечный поток уведомлений, вероятно сообщений во всех возможных социальных сетях. Брать трубку или произносить что-либо казалось в тот момент сильно неуместным, отчего никто не решался заговорить об этой, довольно раздражающей, проблеме. Впрочем, не было сомнений, что вскоре человек, беспощадно терроризирующий смартфон Гроувера, объявится — об этом свидетельствовал громкий крик: «офигеть можно!», донёсшийся из какой-то квартиры первого этажа, который был прекрасно слышен благодаря открытому окну. Перси уж было собрался подняться с насиженного места, дабы сразу же прошествовать в прихожую и встретить незваного гостя, но ноги предательски подкосились сразу же, как он начать потихоньку подыматься, опираясь правой рукой и прикроватный столик. Ободряюще похлопав по спине поникшего лучшего друга, Гроувер слегка улыбнулся и сразу же, безо всяких проблем поднялся сам. Уже когда он достиг двери, ведущей в коридор между комнатами, раздался мелодичный звонок во входную дверь, оповещающий о приходе того самого «некто». Мучительно долгие, по ощущениям, минуты тянулись словно целую вечность. Из коридора доносилось неясное копошение — может, гость вешал накинутую впопыхах куртку или ветровку, а также тихие, еле слышные голоса — наверняка расспрашивал о чём-то Гроувера. По мере приближения голосов Перси всё ярче ощущал, как у него немеют пальцы. То ли от приоткрытого окна, то ли от страха или внезапно понизившегося кровяного давления — непонятно. Единственное, в чём он был уверен, так это в том, кто именно сейчас поворачивал ручку двери. — Я звоню ему тринадцать раз на мобильный, три раза в инсте, отправил суммарно сорок четыре сообщения, а итог? Какой итог? Он мне не отве… Етить твою налево. — Лео споткнулся о лежащую под ним кучу бинтов и, громко вскрикнув от испуга, медленно попятился назад, осматривая пол под собой так, будто такие кучи должны были поджидать его на каждом шагу. Наклонившись, он взял в руку первую попавшуюся полоску бинта и, словно моментально догадавшись в чём дело, перевёл опасливый взгляд на сидящего к нему боком Перси. Встретившись с тем взглядом, Вальдес громко цокнул языком и тут же откинул бинт обратно в общую кучу, звонко шлёпнув себя руками по бёдрам. — Хэллоуин вроде прошёл, вы чего бедного Тутанхамона размотали и обмазали вишнёвым вареньем? Глаза Перси от удивления расширились. Лео, пусть и в своей дурашливой, в каком-то смысле, манере, говорил крайне серьёзно, без намёка на шутку. Резко повернув голову назад, Джексон испуганно посмотрел на равнодушно глядящую куда-то в сторону Лео с Гроувером Аннабет, словно та серьёзно задумалась над чем-то важным, потеряв связь с реальным миром. Но даже в состоянии глубокой задумчивости, она будто рефлекторно повернулась лицом к однокласснику и встретилась взглядом с чужими глазами, до этого испуганно смотревшими на неё. На, до этого нечитаемом, выражении лица Чейз, при этом, появилась толика беспокойства. Джексон тотчас отвёл взгляд в сторону. «О чём это он? Неужели снова кровоточат?» — Ранее Перси не обращал внимания на саднящий болезненный зуд где-то в районе затылка, списывая неприятные ощущения на онемевшие от волнения конечности и холодную температуру воздуха в комнате, но заданный Лео шуточный вопрос заставил его всерьёз задуматься над причиной возникновения боли. Проведя внутренней стороной ладони по неприятно и раздражающе саднящему месту, он вовсе даже не удивился, обнаружив на подушечках пальцев следы свежей, уже начавшей застывать, крови. Перси только покачал головой и поспешно стёр остатки крови, вытерев после этого окрасившуюся красным цветом ладонь. Нечто подобное, конкретно — такие ситуации, давно стали обыденностью. Парня уже не особо заботили ни вероятность попадания в кровь заражения посредством неаккуратного обращения с ранами и порезами, ни что-либо другое из этого вытекающее. Гроувер же, однако, от увиденного минутой ранее, пришёл в небывалый ужас. Продолжая глядеть куда угодно, лишь бы не на остальных подростков, присутствующих в помещении, Перси замечает изменения в лице друга далеко не сразу. Ундервуд внимательно разглядывает лежащую на полу ладонью вверх руку лучшего друга, на которой по-прежнему сохранялась лёгкая краснота, и, недолго думая, тотчас двинулся по направлению к рабочему, выполняющему помимо этого и роль компьютерного, столу. Про недоумённо переводящего взгляд с одного друга на другого, и с того на третью, Лео он сразу же позабыл, так и оставив его в замешательстве. Перси видел быстро перемещающуюся и что-то рыскающую в ящиках рабочего стола фигуру Гроувера краем глаза, а потому и понятия не имел, что тот ищет, и почему так встрепенулся от вида его вновь кровоточащей раны. Парень осмотрел и стол, и подоконник за ним, чуть ли не перевернул вверх дном содержимое ящиков для хранения вещей, но ему всё никак не удавалось найти предмет его поисков. Лео за это время уже успел полностью войти в комнату и занять небольшое кресло, на котором лежала куча одежды, стоящее в самом углу, и даже почти целиком разглядеть внешний вид Перси. Вальдес хотел было задать какой-нибудь вопрос, чтобы хоть как-то понять происходящее, но передумал, когда Джексон неуверенно почесал затылок, но после так и не убрал руку с этого места. Чувствовал себя неуютно. Вконец отчаявшись, судя по разочарованному вздоху, Ундервуд печально кивнул каким-то своим мыслям и, состроив жалобную гримасу, посмотрел на Перси, разводя руки в стороны. — Я думал, аптечка всё ещё лежит под столом, — честно признался парень, с досадой кивнув в сторону рабочего стола, на поверхности которого отныне царил полный хаос. Перси устало вздохнул, начиная догадываться, к чему Гроувер клонит. По его расчётам и воспоминаниям ничем хорошим данная затея не закончится. — Ты на той неделе откуда-то оттуда мазь от ушибов доставал, вот я и подумал, что неплохо было бы обработать раны. Ну, самые пугающие такие. Может инфекция, или гной появится, кто его знает, правильно? «Неправильно,» — внутренний голос усмехается, воспроизводя в голове воспоминания того, как в детстве Гроувер осуществлял четные попытки обработать раны лучшего, уже тогда, друга. Перси крепко жмурился, бормотал себе по нос проклятия, которыми зачастую разбрасывался Тритон в его присутствии, и молился всем Олимпийцам, чтобы этот ад поскорее подошёл к концу. И от не самых радостных, болезненных, в самом, что ни на есть, прямом смысле этого слова, идея обработки ран Гроувером казалась Перси смутной и заведомо обречённой на провал. Да, им было уже далеко не пять лет, и порезы, которые действительно следовало бы давненько обработать, появились уж точно не в результате драки за защиту какой-то одногруппницы в детском саду от хулиганов, но уверенности это вовсе не прибавляло. Навряд ли что-то изменилось. Хоть в чём-то сохранялась стабильность. — Не нужно, — отвечает Джексон, слабо морщась, прикинув в голове, сколько примерно времени будет потрачено на это бессмысленное, как ему казалось, занятие, и насколько сильно будет жечь его кожу от всяких мазей. — Нужно, — уверенно возражает Лео, так до конца и не вникнувший в суть происходящего, но стараясь показывать всем своим видом, что он, между прочим, тоже здесь находится. — Вы мне вот, что скажите, — он поочерёдно испытывающим взглядом смотрит сначала на Гроувера, а потом на Аннабет, не обращая будто бы никакого внимания на сидевшего на полу Джексона. Все трое выглядят одинаково задумчиво, со сведёнными к переносице бровями и так, словно, их всех что-то очень сильно тревожило — Лео не первый день знает их, и не мог не заметить подобной немаловажной детали. — Я был прав? Перси резко поднимает голову, непонимающе уставившись на упрямо игнорирующего его немой вопрос в глазах Лео и думая о том, в какой именно момент он потерял нить разговора. В чём Вальдес был прав? Почему он спрашивает об этом Гроувера и Аннабет? Лео, несомненно, и половины того, что случилось минутами ранее, не знает, так почему он ведёт себя так, словно сидел здесь, в этом кресле в самом углу комнаты, с самого начала? Смотрит ещё так внимательно, изучающе и с любопытством, а когда их с Перси взгляды встречаются, в его взгляде проскальзывает некое сочувствие, смешанное с жалостью,***
— Меня хотели положить в психбольницу на реабилитацию, — как бы между делом произносит Перси, морщась от боли, когда Аннабет прикладывает к его самой глубокой ране на ключице ватный диск с какой-то щиплющей жидкостью. Глаза закрыты, и он не видит реакции друзей, друзей, на его признание, но ему потихоньку начинает казаться, что тех в этой жизни больше ничем не удивить. — И, возможно, меня бы действительно положили туда, если бы не обстоятельства. — Я больше никогда не буду шутить при тебе шутки про дурку… — обещает Талия, прикладывая руку к сердцу, что Джексон замечает, так как ватный диск исчезает с кожи. Перси фыркает, но Грейс вмиг серьёзнеет, хотя все остальные замечают, как трудно ей даётся сохранить невозмутимое выражение лица. Для Талии Грейс не имеет ровным счётом никакого значения, что было с тобой в прошлом. Не связано с криминалом — красава. И всем об этом прекрасно известно. — Нет, реально, события в твоей жизни, произошедшие за последние года три куда насыщеннее всей моей жизни. Краем глаза Перси видит, как Аннабет тянется за восстанавливающей мазью, чтобы нанести её поверх обработанных ранее мест, и на его лице отображается Вселенский ужас, заставляющий Лео с Гроувером кататься по полу со смеху. — Смешно вам, черти, — наигранно обиженно бормочет он. — Побудьте на моём месте, не до смеха станет. — Каких обстоятельств? — прерывает его «гневную» тираду Чейз, самым невинным взглядом заглядывая в глаза одноклассника, который отныне думает, что верить этому человеку крайне опасно, и на такие взгляды нельзя вестись. Кто знает, в какой момент времени ты обнаружишь на полу своей комнаты окровавленные ватные диски с собственной (!) кровью и ещё непонятными жидкостями вроде перекиси водорода. И совсем не важно, что это делается на его же благо. Лео в итоге удаётся подавить смех, и он приподнимается на локтях, всё ещё слабо улыбаясь, чтобы сказать: — Ты не можешь вбросить нечто эдакое и думать, что мы не выпытаем из тебя историю, — и упасть обратно на пол, головой ударившись об острое, по ощущениям, колено Гроувера, тут же снова начиная смеяться. Талия смотрит на весь этот цирк со взглядом а’ля «вы все идиоты» и слабой улыбкой, но всё же соглашается со словами Вальдеса и добавляет: — Нет, серьёзно, это очень интересно, расскажи. И он действительно рассказывает. Сначала нехотя, но потом добавляя всё больше подробностей и отвечая на редкие вопросы друзей, возникающие в процессе повествования.***
Май прошлого года.
Ему тогда ещё было шестнадцать — на дворе стоял тёплый май, и близилось окончание учебного года. После инцидента с ножом, вонзившимся в его плечо, Перси был вынужден посещать их школьного психолога чуть ли не каждый день перед занятиями, так как его мама заметила некоторые пугающие изменения в поведении сына и насторожилась. Сначала она начала замечать, что Перси будто «улетает» во время разговоров за завтраком и пропускает мимо ушей все её слова, чего ранее не происходило, так как их отношения всегда можно было назвать довольно близкими и тёплыми. Позже начали пропадать бритвенные лезвия, которые позднее Салли находила в мусорном ведре, запачканными непонятного тёмного оттенка жидкостью — из-за тёмного цвета самих лезвий трудно было догадаться, что они запачканы в крови. Контрольной точкой стал момент, когда Перси разбудил её посреди ночи, чтобы серьёзно поговорить. Они оба тогда впервые затронули тему его поведения в последние дни, и оба в ту ночь много плакали, так и не сомкнув глаз до наступления утра. Перси признался в том, что не хочет жить и чувствует себя ужасно, а Салли только и могла, что гладить его по голове, всхлипывая. Школьного психолога звали Амели, и она была молодым специалистом, только недавно принятым на работу в новое место. Ей было не более двадцати шести, и кроме её имени ученикам не было известно ничего об этом человеке, так как даже на рабочем месте её застать было одним из чудес света. У Перси она вызывала только отвращение — он видел, каким недовольным взглядом она прожигала его на каждом посещении. Сначала заставляла отвечать на вопросы в тестах, потом, когда это почему-то не спасло ситуации, решила читать лекции о том, какие в современном поколении непонятные дети, и что в её подростковых годах ничего подобного и в помине не было. Но ударом для неё стал день, когда она заприметила на предплечье Перси, который надел в тот день свободную футболку на несколько размеров больше него самого, длинный, ещё кровоточащий порез. Выражение её лица — удивление, смешанное со злостью и страхом — Перси запомнил на всю жизнь. Амели тут же подлетела к ученику, принявшись осматривать рану и расспрашивать его о наличии других. Её лицо побелело сразу же, стоило Джексону тихо признаться в том, что — да, были и другие порезы. Она, словно в бреду, бормотала нечто, похожее на: «что скажет директор?», «меня же теперь уволят?», «а если это закончится плохо?», в то время как Перси переводил взгляд со своего пореза на психолога и обратно. — Ладно, сегодня мы пропустим занятие. Сейчас я позвоню твоей маме, а потом уже посмотрим. На следующий день рядом с Перси в кабинете психолога сидела Салли, которой даже пришлось отпроситься с работы для того, чтобы присутствовать. Амели долгие полтора часа рассказывала Мисс Джексон об итогах работы с их сыном, не утаивая ни единой подробности, и в конце произнесла то, отчего Джексоны испуганно переглянулись, и Салли схватилась за сердце, надеясь унять бешеное сердцебиение: — Результаты весьма плачевны, состояние Перси всё ещё стоит на прежнем месте, и я думаю, что больше ничем не смогу помочь, — увидев, как покраснели глаза Мисс Джексон от подступающих слёз, женщина поспешно добавила: — Но я могу посоветовать вам очень хорошую больницу. Там есть специальное отделение для подростков с подобными проблемами, и я уверена, что Перси несомненно станет лучше после прохождения курса лечения там. Та больница, о которой шла речь, и в которую Джексоны поехали спустя три дня после разговора с психологом, располагалась на самой окраине города неподалёку от небольшого леса, и выглядела достаточно презентабельно. Новый свежий ремонт, а в воздухе помимо неприятного запаха медикаментов можно было различить запах какого-то приятного освежителя воздуха. Медбрат, которому было поручено провести Джексонам экскурсию по палате и самой больнице, был мужчиной лет тридцати пяти на вид, и казался очень вежливым. Перси и Салли чувствовали себя спокойно, осматривая палату, в которой Перси предстояло жить ближайшие два, по совету Амели, месяца, и не сразу заметили вошедшую в палату женщину, ведущую под руку болезненного на вид подростка. Парню было лет четырнадцать от силы, и он был одет в привычную больничную одежду синеватого цвета, и был донельзя худым и бледным. — А это Климт, он будет соседом Перси по палате, — оповестил Джексонов медбрат, кинув на подростка недоверчивый взгляд, от которого, пусть он был послан не Перси, Джексон почувствовал себя не в своей тарелке. — У него шизофрения, но в достаточно лёгкой форме. Это был первый тревожный звоночек. Всё время экскурсии Перси чувствовал себя странно — это место не вызывало у него совершенно никакого доверия, а улыбки медперсонала казались ужасно фальшивыми и натянутыми до такой степени, что от одного взгляда на них становилось тошно. В палате его не покидало ощущение опасности — само место выглядело так, будто создано для того, чтобы наконец оборвать его жизнь. Он читал об этом месте в интернете перед приездом — нигде не было ни одного плохого отзыва, но ближе к вечеру ему удалось отыскать аккаунт в социальной сети человека, проходящего лечение в этой больнице, и тот на своей странице писал не самые хорошие подробности. По его словам — персонал больницы был не таким уж и плохим, но на самом деле им нравилось работать лишь с недавно поступившими, в то время как на «старожилов» им было абсолютно плевать, что означало то, что длительное лечение было бессмысленно. Больше всего Перси насторожила история о том, как один из соседей того лечащегося по палате, в один день решил покончить с собой и оповестил о своём намерении лечащего врача, на что тот принёс в палату нож и верёвку и вышел. Каков тогда смысл лечиться от депрессии, если в конечном итоге тебе всё равно позволят умереть? Поэтому, как только Джексоны оказались на сравнительно безопасном расстоянии от больницы, Перси повернул голову к матери и категорично заявил: — Нет. Салли ничего ему не ответила, но по одному лишь выражению её лица стало понятно, что это место ей тоже не нравилось. Перси и без того был опечален вчерашней ссорой с Джорданом, и от поездки в больницу, пусть и только на экскурсию, ему стало только хуже. Было принято решение попробовать поработать с другим психологом.***
Момент повествования.
— И её типо прикрыли? Больницу-то? — задумчиво спрашивает Гроувер медленно потягивая чай из своего термоса. Перси неопределённо жмёт плечами, как бы говоря, что он понятия не имеет о дальнейшей судьбе данного заведения, и крепко жмурится, когда обработанные порезы обдувает холодным ветром из-за чуть приоткрытого окна. — Ну, из того, что я знаю — мой предполагаемый сосед, вроде как, вылечился. — отвечает он, всё ещё не раскрывая глаз. — По крайней мере, об этом мне рассказал отец, ещё когда узнал обо всей ситуации с этим местом. Вроде у него там друг работал долгое время, я не уверен. — Вот это да, — тянет Аннабет, наконец переставая мучить Джексона пыткой в виде обработки ран. Перси замолчал, произнеся последнее предложение, и опустил взгляд на свои безобразно-изуродованные руки, больше не обмотанные в бинты. В горле давно пересохло, и при каждом слове он чувствовал неприятную боль с сухостью — а от вида красноватых порезов и отметин, оставленных бинтами, тянуло блевать. Ему было до тошноты противно от одного только вида своих ранений, но ещё хуже было помнить историю появления каждого. Хотя тут и помнить нечего, везде ситуации были схожи — синеватые стены ванной комнаты, закрытая на щеколду дверь, запотевшее зеркало и лезвие канцелярского ножа или бритвы в дрожащих руках. — Не носи их больше, — Аннабет кивает на бесформенную кучу ткани, некогда покрывающей шею и руки Перси, и Джексон открывает рот, чтобы возразить, но его тут же перебивают, не позволяя ничего сказать. — Иначе они никогда не заживут и продолжат кровоточить. Перси шумно вздыхает в попытке смириться с этим указанием и обречённо закрывает лицо руками. По крайней мере, они всё ещё рядом. И никуда не уйдут. Yeah, for all of the sparks that I've stomped out