Like Candle Wax In Your Bare Hands

Вам запомнится день, когда вами чуть не был пойман капитан Джек Воробей. Эта фраза стала лейтмотивом карьеры Джеймса Норрингтона, его сознательной жизни, его падения. С годами таких дней становилось все больше, но да, он действительно помнит каждый из них. Пытаться поймать капитана Джека Воробья – все равно что держать свечной воск голыми руками: он ускользает сквозь пальцы и обжигает. Оставляет шрамы. Они не раз сходились в битве на мечах, но у Джеймса на теле все еще нет ни одной метки на память об их встречах. Это, впрочем, не мешает ему чувствовать себя заклейменным. Джеймс снова на Тортуге – он всегда оказывается здесь так или иначе. На этот раз он оставляет в покое таверну и ром. С исчезновения корабля Лорда Катлера Бэккета минуло уже несколько месяцев, и слухи о Летучем Голландце не утихают. Ему никогда не узнать, что именно там произошло, но он не может не задаваться вопросом, удалось ли пронырливому пирату каким-то образом пережить и это. Джеймс знает Джека достаточно хорошо, а потому не сильно бы удивился. В вечернем воздухе витает дым и запах мускуса, рома, грязи, рвоты и пережаренного мяса. Улицы вечно заполнены поющими, смеющимися, дерущимися и прелюбодействующими людьми. Джеймс решительно не знает, почему он любит Тортугу, но он все же ее любит. Впрочем, Джеймс никогда не понимал, чем руководствуется его сердце. – Жизель! – кричит кто-то совсем рядом, и Джеймс выпрямляется, прислонившись к пустой бочке. Он укрыт тенью таверны, так что вряд ли кто-то сможет заметить его в царящем вокруг хаосе. Все же он прижимается к темной стене и еще ниже опускает поля шляпы с перьями, скрывая небритое лицо. Здесь все еще есть люди, которые могут его вспомнить – некоторые как командора Норрингтона, хоть от этого его и отделяет, кажется, целая вечность, а другие как пьяного идиота, год назад попытавшегося убить Джека Воробья. Он узнает голос. – Жизель, дорогая! Да, о да, это он. Капитан Джек Воробей, спотыкаясь, выходит из таверны; на нем его обычный наряд и любимая шляпа. Нетвердой, но странно грациозной походкой он пробирается к кучке тонкогубых большегрудых шлюх. Худощавая блондинка в парике оборачивается и насмешливо косится на него. Джек ухмыляется ей в ответ. Джеймс вздыхает. Как ему вообще в голову пришло, что Джек мог пасть жертвой чего-то столь обыденного, как смерть? Воробей, вероятно, заключил сделку с самим дьяволом, лишь бы оставаться в живых столько, сколько пожелает. – Не смей называть меня Жизель! – рычит блондинка, и Джек пытается ее поцеловать. – Но я так скучал по тебе все эти месяцы, моя милая… Жизель бьет наотмашь, выбивая слова из его рта, и Джеймс позволяет себе несколько недостойных смешков. Ему всегда нравилось наблюдать, как Воробей теряет свою извечную самоуверенность, пусть и на пару мгновений. Шлюхи уходят, задрав носы. Джек стоит, сутулясь в своей обычной манере – как будто борется с самой гравитацией, пытаясь выяснить, насколько он сможет согнуться, все еще оставаясь при этом в вертикальном положении. – Всегда так, – бормочет он себе под нос, нахмурив брови в пьяной сосредоточенности и положив руку на опухшую щеку. В другой руке у него бутылка любимого дьявольского зелья. – Удача при мне, – поет Джек еле слышно, Джеймс едва разбирает слова. Пират смотрит на гавань, на море, словно бы скучая по нему, даже находясь так близко. И на мгновение – мгновение, которое так легко упустить в окружающей их какофонии жизни – Джеймс готов поклясться, что Джек выглядит задумчивым. Нет, даже не задумчивым. Печальным скорее. – Так выпьем чарку, йо-хо, – продолжает Джек так же тихо, как и раньше, и кивает, будто разговаривая с самим собой. Джеймс и этому бы не удивился. Когда дело касается Джека Воробья, его вообще мало что может удивить – разве что честность. Пират глубоко вздыхает и качает головой, от чего его дреды приходят в движение. Джеймс слышит, как на них бряцают жемчуга и бусинки. Любимая шляпа Джека – вся в пятнах от многолетнего использования и соленой воды – падает, усиливая впечатление необычной для Воробья меланхолии. – А я-то думал, что вы вновь стали честным человеком, командор, – говорит Джек, не отрывая взгляда от моря. Джеймс не вздрагивает, но покалывание, прошедшееся вдоль позвоночника, слишком уж напоминает страх. И все же ему и в голову не приходит сделать вид, что его тут нет. – Я удивлен, что ты еще не ослеп от рома, – говорит он и делает шаг вперед, выходя из удлиннившейся тени. Джек бережно прижимает к себе бутылку. – У нас уговор,– бормочет он нежно, словно разговаривая с любимой. Джеймсу сравнение кажется удачным: ром, Жемчужина и он сам – три истинные любви капитана Джека Воробья. Вездесущий запах морской соли окутывает бывшего командора. – Я все думал, не пошел ли ты ко дну вместе с кораблем Бэккета, – говорит он и подходит ближе, вставая с Воробьем почти плечом к плечу. Как старые боевые товарищи. – Прости, что разочаровал, милый, – отвечает Джек без особого энтузиазма. Вокруг них продолжаются песни и пляски, но здесь, стоя спиной к городской шуму, смотря на темную, тихую гавань, Джеймс ощущает что-то тревожно напоминающее покой. – Полагаю, я смогу это пережить, – сухо отвечает он. Джек улыбается, как будто находит их тихий, беззлобный обмен колкостями забавным. Джеймс сам не до конца понимает, что делает – в последнюю их встречу он изо всех сил старался прикончить пирата. И вот как все обернулось. Вам запомнится день, когда... – Что случилось с Бэккетом? – спрашивает Джеймс у медленно катящихся волн. – Море забрало его обратно, – Джек отпивает из бутылки. Джеймсу он ее не предлагает, и тот благодарен ему за это. Джеймс смотрит на пирата. – А с Дэйви Джонсом? На это Джек не отвечает. Джеймс спускается к пляжу, на мягкий песок, подальше от звуков жизни и смеха, частью которых он не является. Лишь сев на песок он замечает, – хотя какая-то его часть, возможно, знала с самого начала – что Джек последовал за ним. – Это напоминает мне вечер, проведенный с нашей милой Мисс Суонн, – говорит Джек. Он не столько садится, сколько падает на песок. Бутылка, конечно, остается невредимой, и ни одна капля его драгоценного рома не проливается. – Уверен, подробностей мне знать не хочется, – чопорно отвечает Джеймс, и Джек смеется. Гортанный, низкий, странно грубый смех. – Конечно, сейчас она уже миссис Тернер. – он улыбается, делая большой глоток, и на этот раз протягивает бутылку Джеймсу. Тот ее принимает. – Знаешь, однажды она меня убила. Джеймс лишь выгибает бровь, глядя на пирата, и отпивает из бутылки – истории Джека почти столь же легендарны, как и он сам. – Не сомневаюсь. – Клянусь своей морской могилой, командор, – Джек обезоруживающе улыбается и кладет руку на грязно-белую льняную рубашку. – Разве я когда-нибудь лгал вам? Джеймс не удостаивает его ответом, только смеется. Это незнакомое ощущение, его сила, яркость, пьянят почти так же, как и ром. Джек хмурится и смотрит на Джеймса. – Похоже, вы мне не доверяете, командор. Впервые Джеймс замечает, что серебряная монета в одной из косичек Джека исчезла. Осталась только голубая бусина, резко выделяющаяся на фоне ярко-красной банданы. Джеймс чуть не спрашивает, куда она делась. – Понятно, – говорит он вместо этого и потягивается, не вставая с земли, а потом возвращает бутылку и вытирает песок с рук о грубую ткань грязных брюк. Он уверен, что сможет играть в затеянную Воробьем игру: это ему уж точно не впервой. – И как, позволь спросить, она тебя убила? – Привязала меня к мачте Жемчужины, используя свое... порочно-женственное обаяние, – говорит Джек с легкой улыбкой и делает неопределенный жест свободной рукой. – Дала Кракену утащить меня. Никогда бы не подумал, что она способна на такое, – в его голосе звучит почти гордость. Затем он заглядывает в свою бутылку – вероятно, чтобы посмотреть, сколько Джеймс выпил – и задумчиво хмыкает. – Тогда мне стоит ее поблагодарить, – говорит Джеймс. – Это уж точно, – говорит Джек и снова машет рукой, раскачиваясь из стороны в сторону. – Как бы там ни было, я выкарабкался. Джеймс фыркает. – Как же, позволь спросить? А потом Джек внезапно оказывается рядом, слишком близко, как делает всегда, когда хочет – когда ему нужно – произвести впечатление на кого-то. Джеймсу уже приходилось быть свидетелем подобного, но все же пирату удается застать его врасплох. – С помощью магии, командор,– Джеймс чувствует на лице его теплое, пахнущее ромом дыхание. Он закатывает глаза и толкает Джека в грудь – прямо туда, где расстегнута его рубашка. Его пальцы касаются загорелой кожи, песчинок на ней, и Джеймс удивляется – отстраненно, испуганно – ощущению сердцебиения Джека. Он иногда сомневался, что Воробей вообще был человеком. – Командор? – поддразнивает Джек, но не отстраняется, как того хотелось Джеймсу. Белые и серебряные бусинки в его бороде блестят каждый раз, когда он выдыхает, и это ужасно отвлекает. Джеймс открывает рот, чтобы сказать Джеку отойти, найти какую-нибудь шлюху и не морочить ему голову своим поведением, сказать ему, что они не евнухи – но ничего из этого он в итоге не говорит. Говорит он совершенно другие слова. – Джеймс. Называй меня Джеймс. Я давно уже не командор, Джек. Джек выглядит пораженным, словно обращение по имени нарушило какое-то негласное правило их пикировок. Джеймс лениво размышляет, не нарушает ли он заодно и все остальные правила, сидя здесь, на пляже, все еще держа руку на гладкой ключице Джека. Прикосновение легкое, но Джеймсу оно обжигает ладонь. – Мое место здесь, – сказал ему однажды Уилл Тернер, украв у него Элизабет. – Между тобой и Джеком. Теперь между ними никого нет. Между ними нет вообще ничего, кроме нагретого воздуха и расстояния в пару сантиметров. Его губы пересохли, и он сопротивляется внезапному желанию облизать их, как сопротивляется и желанию скользнуть рукой еще дальше под мягкую ткань рубашки Джека. Пальцы Джека опускаются на его запястье, медленно сжимают. Джеймс опускает взгляд и видит знакомый кожаный браслет и светлую букву «П», которая для него, по крайней мере, означает их самую первую встречу – самый первый раз, когда большой палец Джеймса коснулся выпуклого шрама. Чуть выше, наполовину скрытая рубашкой, виднеется бледная татуировка ласточки. – Ты не очень-то часто пьешь ром, да? – спрашивает Джек, но шутливости в его голосе почти не осталось, в нем звучит что-то иное. – Джеймс. Его усы подергиваются. Джеймс стоит так близко, что мог бы посчитать отдельные волоски, если бы захотел. Вам запомнится день, когда... – Да, – говорит Джеймс, глядя в поразительно карие глаза, под которыми, кажется, навсегда залегли темные круги усталости. – Давай свалим все на ром. И наклоняется к Джеку.