Осколок

– Олька, чего ты копаешься? – послышался раздражённый голос, и на пороге комнаты появилась Анидаг – уже в белоснежном шёлковом платье и лёгкой кисейной фате. – Без тебя ведь праздник не начнётся. Я и то уже нарядилась! – Во-первых, праздник без меня вполне может начаться, во-вторых, плохая примета, когда невеста раздражена перед свадьбой, – отрезала Оля. За годы, поневоле проведённые в замке Нушроков, она привыкла к вспышкам гнева Анидаг. – Ещё ты мне будешь указывать!.. – Не ссорьтесь, дорогие, – от тихого вкрадчивого голоса обе замолкли. Министр Нушрок даже на свадьбу дочери собирался пойти в чёрном. Он действительно напоминал коршуна, выслеживающего добычу. Анидаг сделала вид, что ничего не произошло, и выплыла из комнаты. У неё сменилось столько женихов, что Оле даже не верилось, что дочь Нушрока наконец-то выходит замуж. Её окончательным избранником (на самом деле, конечно, избрал его для неё Нушрок) стал Аципут, троюродный племянник покойного короля Топседа Седьмого. Достаточно зная и Нушрока, и его дочку, Оля предвидела, что через год-другой юный король скончается, оставив трон жене. Девять лет назад, когда Оля угодила в это кошмарное королевство, её страшно возмущали эти политические интриги. Смех сказать – они с Яло даже готовили какую-то революцию! Оля горько усмехнулась, вспомнив свои рассуждения о светлом будущем. Какое там светлое будущее… Хоть бы какое-то будущее было, и то хорошо бы. Пока карета ехала к королевскому дворцу, Оля вспоминала Яло. Бедняжка Яло! В дни Зеркального восстания – так пренебрежительно называл эти события Нушрок – девочка пыталась вернуться в свою квартиру, но потерялась в толпах и погибла. Даже неизвестно как. Единственная Олина подруга в этом мире… Конечно, был ещё Гурд, которого Оля старалась навещать в его мастерской почаще, но каждый раз, когда они разговаривали, рядом мрачной тенью стоял Нушрок. Зачем она ему нужна? Ну зачем? Два года она отсидела в тюрьме его замка, потом Нушрок вдруг вспомнил о ней и взял её в горничные. А ещё спустя три года сделал своей любовницей. Почему? Он не может её любить по-настоящему. Оля уверена, что он всё ещё мстит ей. За тот момент, когда она чуть было не победила его. Он ненавидит поражения. До победы оставались какие-то мгновения. Откуда у Нушрока оказался камень? Видимо, это была какая-то драгоценность. Только что Оля торжествующе смотрела на почти поверженного врага – и вдруг услышала за спиной звон, и тысячи сверкающих брызг разлетелись в разные стороны… Один осколок оцарапал девочке руку. Она, ещё не веря в то, что произошло, ошарашенно уставилась на окровавленную ладонь, на которой лежал сияющий на солнце треугольничек. А потом голова у Оли закружилась, и земля ушла из-под ног. Нушрок потом рассказал ей, что сначала собирался просто сбросить её с башни. Но счёл, что это будет слишком уж просто. И два года Оля просидела в подвальной каморке, лишь из разговоров стражников узнавая последние события народного восстания. Хорошо хоть Гурд успел спастись в суматохе, не без помощи других мятежников. Башня Смерти обрушилась, и, когда восстание было подавлено, на обессиленного, полубольного Гурда махнули рукой и отправили его обратно в мастерские. А Оля в те жуткие два года видела лишь стражников да Нушрока, иногда приходившего и молча сверлившего её своим пронзительным взглядом. Девочка знала, что он думает – сдалась или ещё нет? Слишком уж безвыходным было положение, и, как ни странно, именно поэтому Оля и не собиралась сдаваться. Если бы она была уверена, что есть какая-то лазейка… А так терять ей было нечего. Потом Нушрок однажды отпер камеру и сказал: – Чем без дела сидеть, девчонка, лучше работай. Оля была счастлива – её, по крайней мере, выпустили из каморки. Она снова увидела солнце, небо, деревья, поля, и даже ряды кривых зеркал показались ей родными. Тоска по родному дому как-то притупилась, ушла в глубину души. Если не растравлять рану, она не болит, только ноет. Все слёзы Оля давно выплакала в тюрьме. Три года она сносила все издевательства Анидаг, но могла хоть общаться с Баром и – когда министр с дочерью посещали мастерские – с Гурдом. Бежать Оля не пыталась – куда? Носить шлейф богатой дамы и расчёсывать ей волосы – лучше, чем без отдыха пахать во всех смыслах слова на рисовых полях или давиться ртутными парами в зеркальных мастерских. Сейчас Оля уже жалела, что не сбежала в мастерские. Зачахла бы от ртути – легче было бы!.. Но откуда она знала? Она не ожидала, что однажды вечером, когда Анидаг была в отъезде, Нушрок притащит Олю в свою комнату… Это было ещё не самое плохое. К любой боли (Анидаг-то не скупилась на плети) Оля настолько привыкла, что ей было всё равно. Она, более того, даже была рада – хоть она кому-то стала небезразлична. Сначала действительно стало лучше жить. И Нушрок стал помягче с Олей, насколько это возможно для Нушрока, и Анидаг перестала бить горничную по любому поводу. Оля тоже постаралась быть поласковей с Нушроком. Но потом оказалось, что лучше было бы оставаться обычной горничной. Из никому не нужной, зато жившей в относительной безопасности служаночки Оля превратилась в действующее лицо в дворцовых интригах. Дважды её похищали, пытаясь (безуспешно) давить на Нушрока. Сколько раз ей совали взятки, она уже и считать перестала. Карета тряслась по городской мостовой. Анидаг в приливе радости весело махала рукой прохожим. Благодаря тому, что карета была открытой, многие могли в своё удовольствие полюбоваться прекрасной невестой нового короля. Олю никто не замечал. Нет, хотя бы её роскошное парчовое платье могло привлечь любопытных, но Нушрок ревниво закрывал Олю собой и своим плащом. А в его сторону никто смотреть не осмеливался. Новый светлый луч блеснул совершенно неожиданно. Через год после свадьбы Анидаг Оля родила ребёнка, румяного мальчика с нушроковскими чёрными глазами и каштановыми волосиками, как у матери. Нушрок был в восхищении, хоть и скрывал это – Оля уже могла угадать его подлинное настроение. Сама она была, конечно, вне себя от счастья, забыла всё, что вытерпела в королевстве… Одна Анидаг косо поглядывала на новорождённого – привыкла быть единственным дитятком у отца. Но её муж, как Оля и предсказывала, умер, случайно поев ядовитых грибов, и Анидаг была слишком занята государственными делами, чтобы думать о маленьком сводном брате. Малыш Локос, как его назвали, ещё не представлял опасности для трона сестрицы, и он-то её очень любил. Частенько он сидел на коленях королевы и играл тайком взятым из маминого кармана треугольным осколочком зеркала. Придворные дамы умилялись. --------------------------- – Как там дела с серебряным рудником? – спросил поседевший, но в остальном почти не изменившийся Нушрок у сына. – Получше, – сообщил Локос, заправляя за ухо тёмно-каштановые волосы. – Анидаг дала денег на разработку. – Вот и отлично. А я на верфях был; наш новый флагманский корабль – просто загляденье. Нушрок был мрачен, ни тени улыбки не было на его лице, но Локос знал, что это нормальное настроение отца. Они вошли в малую гостиную замка. – Оля, ты где там? Прикажи ужин подать, – позвал Нушрок. Как же она была ему дорога, эта упрямая девчонка из другого мира. Единственная, кроме его родителей, дочери и покойной первой жены, кто мог выдержать его взгляд и почти одолеть его в противостоянии… Оле было уже под сорок, но в сознании министра она оставалась «девчонкой». Почему она не пожелала сотрудничать с ним, как когда-то его первая супруга?.. Госпожа Ольга могла бы добиться многого под руководством Нушрока. Но не захотела. Впрочем, именно её стойкость и упрямство в первую очередь привлекли его к ней. Оля, кашляя, вышла в гостиную в сопровождении слуг, тащивших подносы. – Матушка, вы что, опять в мастерских были? – спросил Локос. – Да! – отрезала Оля. – Слишком часто ты ходишь в мастерские, ещё отравишься, – сказал Нушрок. – Можешь беспокоиться обо мне не больше, чем о ком-то из зеркальщиков, – по щеке женщины пробежала слезинка. Несколько месяцев назад в мастерских умер долго чахнувший Гурд, и с тех пор Оля была сама не своя. Она, как могла, помогала вдове и четверым детям Гурда, но они, хоть и души не чаяли в доброй госпоже, не были такими же друзьями с ней, как умерший зеркальщик. Нушрок давно понял, что Оле не запретишь ходить в мастерские, и он и не пытался запретить. Но всякий раз так или иначе выражал своё неодобрение. – Когда возвращаетесь в столицу? – поинтересовалась Оля, смахнув слезинку и проглотив пилюлю, помогавшую после ртутного отравления. – Я завтра, – отозвался Локос. – Этот рудник, милая мама, может принести баснословные богатства… – Я не знаю пока, – сказал Нушрок. – Кстати, мой любезный племянник Арбок скучает по «тётушке Ольге», – усмехнулся Локос. – Пошлю ему игрушечный меч. Или пусть он сам приедет. Столицу Оля ненавидела, хотя к десятилетнему сыну Анидаг была искренне привязана. Очень он напоминал ей её двоюродного брата Сашку, оставленного в родном мире. Локос уехал на заре. Оля с болью отметила, что сын уже не хочет оставаться с нею. Молодой преуспевающий министр финансов, кажется, стыдился матери – странной, нелюдимой, да вдобавок ещё и незамужней. – Оля, ты могла бы сейчас вместе с ним ехать в столицу на разработку рудника, – сказал Нушрок, когда они вместе смотрели на удаляющийся экипаж. – Нужны мне столица и рудник, – всхлипнула Оля. – Съезди всё-таки к Арбоку, он тебя очень любит, – посоветовал Нушрок. Любит, уныло подумала Оля. Пока маленький. Лет через пять будет смущённо уходить при виде Нушроковой любовницы. Да ещё Анидаг на него повлияет. Она всё ещё тихо презирает Олю. Недавно разнёсся слух, что где-то в северном городе Генсе нашли волшебное зеркало – судя по всему, такое же, как Олино. Но Оля знала, что, будь это даже правдой, она не сможет покинуть Королевство кривых зеркал. Если у неё дома время остановилось, пока её нет – как она, сорокалетняя дама, покажется родителям? Она стала старше их! А если время пошло снова, когда Нушрок разбил зеркало – и того хуже. Дома восьмидесятые годы (страшно подумать!) Коммунизм построили… Ну а Оля уже совсем превратилась в барыню-феодалку. Её вышвырнут в лагеря в два счёта. А родители, может, уже умерли, не говоря о бедной бабушке, перед которой Оля так и не успела толком извиниться… И Оля не могла оставить место, ставшее ей домом. Здесь её обожаемый сын, пусть и отдалившийся от неё. Здесь сын её падчерицы, который пока что скучает по тёте Оле (хорошо, что бабушкой не зовёт). Здесь Асарк, вдова Гурда, и его больные дети, которые в ножки кланяются доброй госпоже. В конце концов, даже Нушрока Оля не сумела бы легко покинуть. И двадцать два года назад родившийся сын, и пережитые вместе восстания и перевороты сблизили их. Всё чаще Оля по неясным причинам жалела жестокого, властолюбивого министра – ей чудилось, что за хладнокровием и расчётливостью скрыто что-то такое, от чего этот страшный человек страдает. Чушь, разумеется. А всё-таки… Нушрок не знал обо всём этом. Он смотрел на неё и размышлял, что, может, она ещё согласится быть заодно с ним в политике. Такая решительная женщина может помочь ему провернуть многие придворные дела. И характер у неё – просто несгибаемый. Сколько лет минуло, а она горда и стойка… И не боится его, Нушрока. Оля вертела в руках треугольный осколок зеркала. Опять этот проклятый осколок! Нушрок взял у женщины этот осколок, уже сколько лет его невыносимо раздражавший, и зашвырнул его подальше в заболоченную рощу. Оля, задумавшись, не заметила этого.