Ночь Самайна

В ночь на первое ноября Уля была молчаливее обычного. Дима заметил это сразу, как оказался в “Райдо” - та не улыбнулась лукаво навстречу новому посетителю, не сверкнула глазами из-за стёкол круглых очков. Над ней словно висела какая-то задумчивость - даже на вопрос Димы о том, всё ли в порядке, она отвечать не стала. Дима и не настаивал на ответе, лишь взял кружку с заботливо налитым травяным чаем и сел за стол. Не раз и не два он замечал, что Уля хранит множество тайн, но никогда не испытывал желания их разгадать. Его работой было выяснять сокрытое, однако это место - уютное, тихое кафе с необыкновенной хозяйкой - оставалось неприкосновенным. Это была - и Дима знал это, ощущал нутром - не его территория. Временами он приходил сюда работать. Посетителей в “Райдо” всегда было не слишком много, чтобы они могли ему помешать, а свежий взгляд со стороны от Ули был как нельзя кстати. Когда дела не требовали спешки, но нуждались в тщательном анализе, не было лучше места, чтобы его провести. Он знал, что Игорь - тоже здесь частый гость, но никогда не оказывался с ним в зале в одно и то же время. Зато сталкивался с Лилей или Валиком - не зная, какое день они выберут, чтобы сюда прийти. Уля смеялась каждый раз, когда они появлялись в “Райдо” вместе - говорила, что каждый из них выбирал самый верный час. И смотрела лукаво, перемигиваясь с Лилей и заставляя Диму, задержавшего взгляд на Валике, смущенно отводить глаза. Иногда Дима хотел, чтобы она сказала вслух то, что в этот момент было у неё на уме - потому что сам он никогда бы не решился на это. Но сегодня она за последние два часа не проронила ни слова. Время вокруг словно замерло, поддаваясь ей - посетители вели себя тише обычного, а сторож даже цыкнул на Диму, слишком громко перевернувшего страницу в папке с очередным делом. Музыка тоже была иной - вместо привычной классики фолка и рока в “Райдо” играли странные мотивы без слов, ритмичные, медленные и глубокие. Октябрьская темнота клубилась за окнами, отгоняемая стоящими у стёкол фонариками со свечами. Увлечённый работой, Дима и не заметил, как солнце скрылось, погрузив пасмурный Петербург в темноту. Когда спина затекла от долгого сидения в одной позе, он поднял голову и повёл плечами, огляделся - и понял, что остался последним из посетителей. Было тихо - так тихо, словно даже музыка не могла преодолеть барьера тишины и слышалась словно издалека, мешаясь с чьими-то весёлыми возгласами. - А Валик уже приходил сегодня, - неожиданно произнесла Уля. - Вас обоих ждали, но ты оказался здесь позднее, и он ушёл без тебя. - Что? - страницы стекли с рук, папка закрылась. Дима в недоумении взглянул на Улю, но та словно ничего не заметила. - Впрочем, мы ещё можем прибыть вовремя, - сказала она и впервые посмотрела на него. Дима оцепенел - её глаза были словно тёмный янтарь, совсем не такие, какими он их помнил. - Я ещё успею провести тебя. Но только по доброй воле. - О чём ты? - сердце замерло и зашлось, сбиваясь с ритма, и Уля словно отозвалась на его неожиданно громкий стук - вышла из-за стойки, встряхнула руками, закрыла глаза и открыла их снова. На миг они стали прежними - живыми и весёлыми. - О, не волнуйся, - попросила она и со знакомой улыбкой протянула руку. - Есть место, в котором мы оба сегодня нужны. Составь мне компанию в дороге туда, если не захочешь остаться - вернёшься назад. Несколько долгих секунд Дима смотрел на протянутую ладонь. В этой просьбе было что-то, чего он не мог понять, но чутьё на опасность молчало - да и могла ли Уля намеренно сделать что-то, способное ему навредить? Она смотрела участливо, почти ласково, и даже незнакомые отблески во взгляде почему-то не пугали; кроме того, там уже был Валик, и это точно была не ложь. - Ладно, - вздохнул он и поднялся из-за стола. Голову неожиданно повело, но Уля уже ухватила его за руку и потянула за собой к неприметной двери за барной стойкой. Дима последовал за ней непривычно покорно, быстро - и вот уже зал исчез, сменившись тёмным коридором, ведущим куда-то вниз. На высоких земляных стенах, оплетённых корнями, горели факелы, пахло деревом и травой. - Куда мы идём? - спросил он непослушными губами, стараясь не оступиться на кривых земляных ступенях, и Уля снова обернулась к нему, взглянула тёмно-янтарным взглядом и рассмеялась - по-настоящему счастливо. - На праздник! - звонкий голос прокатился по узким стенам, упёрся в деревянную дверь, извитую тёмно-зелёными лозами. - На праздник жизни и смерти, Дима. На Самайн! Дверь распахнулась, всколыхнув прозрачный ночной воздух. Дима вывалился в него и ошарашенно замер, глядя на величественное звёздное небо, раскинувшееся над высокими зелёными кронами сосен и елей, на вздыбившиеся в него столбы огня на огромных кострах на широкой поляне посреди леса. Секунду стояла тишина - а потом заполнилась сразу тысячью звуков: голосами птиц, шумом листвы, катящемся волнами, гулом огня и треском ветвей, заливистым смехом, радостными голосами и музыкой, боем барабанов и звоном свирелей и лир. Уля шагнула вперёд, вскинула руки и заливисто рассмеялась, а потом выдернула из волос шпильку и рассыпала тёмные рыжие волны по плечам. Бросила очки в траву, обернулась - почти незнакомая. - Пойдём, - позвала она и снова взяла диму за руку. На её глаза легла тень, но они сверкали. - Он ждёт тебя там! “Кто ждёт?”, чуть не спросил Дима, уже увлекаемый следом за нею, потому что этому зову нельзя было сопротивляться. Ему показалось, он сделал лишь несколько шагов - но вот они были ещё далеко от празднования, а теперь оказались в самом центре людского круговорота, окунулись в него, словно в непрерывный поток. Что с ним происходило? “Он здесь! Он здесь!” - вспышки-возгласы раздавались отовсюду, Диму трогали руками, ему улыбались десятки незнакомых, танцующих лиц, и белые одежды, и огненные волосы мелькали в хороводе. В один миг Дима почувствовал, что Уля исчезла - никто больше не держал его руку, но это уже не имело значения - танец увлёк его за собой. Сначала он двигался скованно, медленно, но чем быстрее звучала музыка, тем чаще он улыбался в ответ на улыбки, смеялся в ответ на смех и танцевал, когда его касались - словно так и должно было быть. Словно мелькающий вокруг огонь стёр из памяти всё остальное и оставил только песнь, стремительную, весёлую, быструю, неиссякаемую. Но вот огонь полыхнул сильнее - и она оборвалась. Танец резко остановился, и Дима замер, споткнувшись. Барабаны занялись снова - но уже не отчаянно-звонким ритмом, а чем-то медленным, гулким, глубоким, словно звучащим из-под земли. Дима поднял взгляд. Валик стоял напротив - высокий, изукрашенный чёрными узорами татуировок и алыми линиями, нагой; волосы рассыпались по плечам, кожа словно светилась от пламени костра за его спиной. Он казался выше и статнее всех вокруг, и если они были светом, он был тьмой. Диме показалось, что воздух сгустился, влился в лёгкие водой. То, что он видел, не могло быть правдой, потому что в самых отчаянных желаниях и самых глубоких, тёмных мечтах он ждал именно этого. Это был сон. Сон. - Дима, - Валик протянул руку, внимательно глядя в глаза, и Диме почудилась в его голосе - глубоком и звучном, а барабаны всё били, не переставая - знакомая тревога. Он качнул головой в ответ, словно не хотел её слышать, но не сумел вымолвить ни слова, потому что всё ещё не мог вдохнуть. Валик осторожно взял его пальцы, притянул ближе и опустился на траву у огня, заставляя сесть следом. Счастливый смех раздавался вокруг, и не сразу Дима уловил в нём слово “жертва”. Его пели на разные голоса, перекатывали, словно бусины в глиняном шаре, и мужчины и женщины в хороводе в один миг расступились, давая кому-то дорогу. То была Уля - в широком белом платье она легко ступала босиком по траве, держа в руках длинный кожаный повод. Дима замер, глядя на неё и на того, кто за нею следовал. Флейты бросили в небо длинную надрывную трель. Уля вывела на траву перед ними круторогого белого барана, взяла в руки прозрачный нож. Дима не успел ничего сказать или сделать - она полоснула им по горлу зверя, и он обречённо дёрнулся, вскрикнул, проливая кровь в подставленную заботливыми руками чашу. Наполнив её до краёв, Уля отпустила рога и поднесла чашу им, отдала её Валику. Тот не медлил - взял её в руки, поднёс ко рту и осушил наполовину. Дима заворожённо смотрел на алую струю, бегущую по его подбородку, на полуприкрытые глаза, на увитые венами, будто корнями, предплечья. Когда Валик опустил чашу вниз и передал ему, Дима принял её безропотно, будто дар. Опустил взгляд, ожидая увидеть кровь - но в чаше больше не было крови. В ней плескалось прозрачное алое вино, пахнущее мёдом и виноградом. - Пей, - попросил Валик, и казалось, весь мир тихим выдохом повторил эту просьбу. Дима поднял чашу, прикоснулся к краю и попробовал, а после несколькими глотками осушил её до дна. Ликующий клич понёсся в небо, его подхватили десятки голосов - и музыка, утихшая было, заиграла вновь. Снова начался танец - для всех, кроме них двоих, потому что они остались на траве у огня; Валик смотрел на него неотрывно, будто не мог отвести взгляд. Это было вино - уже сейчас оно бурлило в его крови и плясало огнём, а иначе почему у Валика были глаза словно бездны, а рассыпавшиеся по плечам волосы казались языками тёмного пламени? Дима ошеломлённо потянулся ладонью, желая дотронуться - и бездна качнулась к нему, легла в руку тёплой щекой. Замирая, он провёл пальцами по скулам, очертил их, коснулся длинных ресниц, не умея оторвать взгляда. - Что происходит? - спросил он, и голос показался чужим. Музыка звучала, уносилась ввысь, кроны сосен сходились в звёздном синем небе, кружащемся над их головами. - Самайн! - пропела вдалеке Уля. - Самайн! - подхватил за ней хор голосов. - Огонь и кровь! - Огонь и кровь, - отозвался Валик, и мир сошёлся на его тёмных глазах, на рисунках на коже и трещинках губ. Звёзды хлынули вниз дождём, и Дима поддался их безумному стремлению, подался вперёд, к этим глазам и к этим губам, и поцеловал - жадно, жарко, до крови и огня. Ему ответили, увлекли за собой на травяное ложе, не оставляя времени на вопросы и даже на мысли. Широкие ладони с длинными пальцами коснулись его шеи и его плеч, его груди, расстегнули рубашку. Чаша с мёдом возникла из ниоткуда - или кто-то поднёс её? Дима не видел, он видел лишь глаза, губы и отблески огня. Мёд капнул ему на грудь. Валик качнулся вперёд, закрывая собой небо, опустился вниз и прикоснулся языком к золотым каплям на коже. Дима вздрогнул, подался навстречу - тепло разливалось по телу, глухие барабаны Самайна звучали в ушах в такт колотящемуся сердцу. Язык скользил вверх - от живота и груди до впадинки между ключицами, и тело отказывалось повиноваться от каждого нового прикосновения. Хотелось вцепиться в плечи, впутать пальцы в волосы, но ладони невнятно шарили по земле, сжимая пучки душистых трав. Тягучие струи мёда ложились на его тело золотыми дорожками - грудь, живот, низ живота и бёдра, когда Валик избавил его от джинсов, покрывали кожу мягким доспехом, так легко исчезающим под чужими губами. Тепло внутри нарастало, и Дима запрокинул голову, глядя в тёмно-синее небо, но и оттуда Валик смотрел на него - и одновременно здесь, на земле, он делал немыслимое, запретное, мучительно желанное; распалял огонь там, где никто прежде не мог этого сделать, вбирал его в себя и выпускал наружу, снова и снова, заставляя изгибаться и стонать, выдыхая искры, пока мир вокруг не вспыхнул белым, не закружился и не обрушился вниз. Это продолжалось секунды - и тысячелетия. Дима ещё тяжело дышал, пытаясь унять дрожь в теле и раствориться в дурманящем тепле, когда костры воспылали жарче и вскинулись выше. Чьи-то руки подняли его и поставили на ноги, подвели к двум столпам огня, взметнувшимся в небо. Валик стоял рядом - такой же нагой, растрёпанный, смотрел вперёд и вверх. Вокруг были люди, но Дима не видел их лиц в кружащемся хороводе света и тьмы, лишь чувствовал - от него ждут чего-то, чего-то важного, значимого, и он должен дать это им. Всё, что происходило до этого в безумном празднестве Самайна, вело сюда. Огненные ворота пугали пылающим жаром и манили прохладой, скрывающейся за ними. Где-то там было то, что он так долго искал, к чему так долго стремился и чего так отчаянно жаждал. - Мне нужно туда, - сказал он, повернувшись к Валику. Ноги держали плохо, и на миг все звуки словно исчезли, оставив их двоих в эпицентре огненного вихря. - Ты пойдёшь со мной? Валик смотрел на него взглядом тысячи вечностей, а потом протянул ладонь и сжал его руку. - Веди. Песня вспыхнула сотнями голосов, подняла в небо искры. Дима помедлил лишь миг - и шагнул в темноту меж огней, потому что за ней, в мягкой ночной мгле, новая жизнь ждала тех, кто готов был вобрать в себя её дар. *** Когда он открыл глаза, серый потолок собственной квартиры мерно покачивался в такт слишком громко тикающим часам. Дима несколько долгих секунд смотрел на него, а потом сел на измятой постели - и с мучительным стоном схватился за голову. В виски будто воткнули раскалённые железные прутья; мутило. - Чёрт, - пробормотал он и пошарил рукой по тумбочке в попытке найти очки. Их там не оказалось, а перед глазами, как назло, плавала мутная белесая пелена. - Да чтоб его… Хотелось лечь обратно, накрыть голову подушкой и остаться так на весь день, вот только от такого жестокого похмелья это бы не спасло. Пришлось подниматься и идти на кухню, хватаясь за косяки, искать в закромах аптечки аспирин и глотать таблетки, запивая их сначала холодной водой, а потом горячим сладким чаем. Мысли путались, забывались, едва появляясь, только тепло вокруг ещё напоминало о вчерашнем. Но что было вчера? Дима помнил обрывки, словно слайды, что мама показывала ему в детстве: небо, костёр, пляска, кровь, рыжие волосы, тёмные волосы… и глаза. Помнил чувства: капля мёда, падающая на живот, чьи-то губы - на его губах и теле. В голове снова толкнулась боль, и Дима зажмурился, уткнулся носом в чашку, успокаивая её. В последний раз он так мучился похмельем, когда случайно напился на дне рождения у друга, им тогда было лет по пятнадцать. Три бутылки водки на четверых подростков... Сколько же он выпил на этот раз? Губы, руки, глаза, дыхание, голос… перед Димой словно были паззлы, которые он не мог собрать - всё это никак не желало складываться в голове в чей-то образ. Вчера произошло что-то, и последнее, что Дима помнил чётко - это то, как Уля вела его вниз по лестнице, в подвал кафе “Райдо”. И после... И после бездна. Звёзды. Огонь и кровь. “Самайн!” - слово вспыхнуло в его голове и взорвалось вместе с трелью телефонного звонка. Дима охнул, схватил трубку, пытаясь выключить звук, и увидел на экране фотографию звонившего. Валик на фото смотрел мимо него - но этого оказалось достаточно для того, чтобы паззл сложился. Чтобы вспыхнули в голове воспоминания - о том, как они вместе испили крови - или вина?, о том, как Валик стоял над ним, нагой, посвящённый Смерти в этот вечер безумия, и слизывал мёд с его тела, а потом… О, чёрт! Чувство холодного ужаса и горячей волны желания сжало внутренности, и Дима согнулся, утыкаясь в стол лбом. Что же они сделали? Что было после? Они прошли через огонь, а потом… А потом… А потом Уля, рыжая ведьма, измазанная жертвенной кровью, заливисто смеялась, держа их за руки. “Вы Жизнь и Смерть”, говорила она, “вы прошли обряд очищения огнём, чтобы этот мир был разрушен и создан заново, и вы вышли из огня едиными, и новый мир родился в этот миг!”. Это было. Это было, и ещё была рука Валика в его ладони, которую он сжимал так крепко, что кожа на пальцах белела. И были слова Ули, обращённые только к нему. “Позовёшь ли ты его за собой так же в свою жизнь, как легко позвал в жертвенный огонь?” “Позовёшь ли?” Наваждение схлынуло вместе с новым звуком - Валик больше не звонил, просто прислал сообщение, и Дима помедлил несколько секунд перед тем, как его прочитать. Осторожно подняв телефон со стола, он повертел его в пальцах. То, что случилось вчера, не могло быть правдой: нигде в окрестностях Петербурга не было такого синего звёздного неба в пасмурную ночь, не приносились кровавые жертвы неизвестным богам, не танцевали рыжие ведьмы. Это был сон, просто сон, потому что во вчерашнем чае в кафе было что-то подмешано. Но всё внутри рвалось на части только потому, что непрочитанное сообщение висело на экране телефона. Руки, ласкающие его. Губы, касающиеся его кожи. Глаза, заглядывающие глубже, чем тебе бы хотелось. Огонь и кровь. Дима уже многие месяцы пытался быть честным с собой, и как тяжело ему было признать теперь, что это - всё, чего он на самом деле желал с того момента, как узнал Калигари. Сколько времени ему потребовалось на то, чтобы осознать свои желания, как часто он отвергал их, потому что они казались ему неправильными, недопустимыми, неуместными - но теперь? Ничего не поменялось. По крайней мере, Дима так думал. Просто был Самайн. Был сон. Было сообщение, мигающее на экране телефона. “Дим, ты дома? Я у твоих дверей, ты забыл в “Райдо” очки”. “Позовёшь ли?” Дима поднялся из-за стола, подошёл к двери и открыл задвижку. Валик стоял за порогом - высокий, с непроницаемым лицом и взглядом, в котором тысячи вечностей всё ещё сменяли друг друга. - Привет, - сказал он, качнув в ладони чёрный кожаный футляр. - Впустишь? - Здравствуй, Валь, - хрипло ответил Дима, чувствуя, как рушится мир, чтобы вновь возродиться в огне. А потом взял его за запястье, втянул в квартиру и закрыл дверь.