Hora incerta

Смерть расхаживает взад и вперёд по вершине баррикады, заливаясь смехом. Он кажется почти пьяным от ликования, и Анжольрас рад, что больше никто не может этого видеть. Только хотелось бы, чтобы и сам он не мог. — Vive la France! Vive la République! — выкрикивает Смерть в ночь. — И смерть каждому смертному здесь сегодня! — Его пронзают пули Национальной гвардии, и он лишь сильнее хохочет. Анжольрас изо всех сил старается игнорировать фиглярство Смерти и вместо этого смотрит на их знамя — его знамя, — возвышающееся на баррикаде. Оно разорвано градом пуль, но по-прежнему реет гордо и смело. Сердце Анжольраса начинает биться чаще, когда он смотрит на этот флаг, изодранный, но не побеждённый — как сам Париж. Пусть сейчас численность не на их стороне, но когда сражается народ, его не победить. Смерть прослеживает этот взгляд, и маниакальный блеск загорается в его глазах. Сердце Анжольраса падает, когда Смерть подходит к его обожаемому знамени и нежно собирает материю в руках. Он подносит её к щеке, а затем целует — чувственно, не отводя взгляда от Анжольраса. Это возмутительно и грязно, и Анжольрас равно возбуждён и объят ужасом. Он прекрасно знает, каковы поцелуи Смерти, и не может не представлять их на своей коже, а не знамени. Затем Смерть одаривает Анжольраса едкой, хищной улыбкой, и тянет. Вершина флагштока трещит; Смерть бросает сломанное знамя к ногам Анжольраса, разворачивается, чтобы усесться на баррикаде лицом к нему, и безумно скалится. Анжольрас чувствует, как в нём начинает зарождаться гневное возмущение. Как бы это ни было мучительно, это также приносит облегчение — осознание, что Смерть может зайти слишком далеко, что всё ещё есть нечто, чего Анжольрас не потерпит. Возможно, он ещё не до конца принадлежит Смерти. Он слышит, как Курфейрак выкрикивает приказы не стрелять, и та часть его разума, на которой он может сосредоточиться, этому рада. Остальная его часть смотрит вниз, туда, где на земле лежит его упавший флаг. — Давайте снова поднимем знамя, — мягко говорит он. Затем громче, увереннее, зная наверняка, что должен делать: — Прежде всего, снова поднимем знамя! Эта ночь принадлежит ему и его людям, а не Смерти, и он не сдаст её без боя. — Да, милый мальчик, поднимись сюда со своей жалкой тряпочкой, — напевает ему Смерть. — Давай, сядь рядом со мной и позволь мне целовать тебя, пока твоё знамя всё ярче краснеет от твоей крови. Подходящий конец, дорогой Анжольрас, не находишь? Анжольрас рычит в ответ. Часть его хочет взобраться на баррикаду, чтобы высоко поднять флаг и показать миру и Смерти силу своей решимости. Миг абсолютного триумфа, затем вечный покой. Но этого хочет от него Смерть, а на этот раз Анжольрас намерен сражаться за то, чего хочет он сам. Он всё ещё нужен баррикаде, и он не поддастся на уловки Смерти, вынуждающего покинуть её. Он поднимает флаг над головой и видит, что все взгляды устремлены на него. — Есть здесь человек с храбрым сердцем? Кто готов снова установить знамя на баррикаде? — кричит он. Вперёд не выходит никто — конечно, говорит он себе, никого здесь не добивался сам Смерть, никто другой не видел его жестоких насмешек. Они не пожертвуют собой ради борьбы, которой даже не могут понять. — Добровольцев нет? — пытается он в последний раз. Анжольрас уже знает ответ и дрожит от чего-то, что может быть как страхом, так и предвкушением. Это должен быть он. Это будет его последняя битва — и Смерть наконец заберёт его. Затем толпа расступается, и к нему подходит старик, в чьих глазах пылает огонь революции. Он выхватывает знамя из рук Анжольраса и без единого слова начинает взбираться на баррикаду. — О, Анжольрас, какой прекрасный подарок! — говорит Смерть, всё ещё сидящий на краю баррикады. Он смотрит на старика с нескрываемым восторгом: — Я помню вас! Соскучились по мне, дорогой господин Мабёф? Мабёф не отвечает, но, поднимаясь, кивает Смерти в знак узнавания. Он может его видеть, — понимает Анжольрас, совершенно потрясённый. Никто другой раньше не видел; не было никого, кому Анжольрас мог даже рассказать о неизменно посещающем его жизнь болезненном видении. Он жаждет вернуть Мабёфа, умолять его подтвердить, что Анжольрас не сумасшедший, и поделиться всеми его знаниями. Он нашёл родственную душу в этом человеке, которого никогда раньше не встречал, и теперь Смерть собирается отнять его, прежде чем Анжольрас сможет даже поговорить с ним. От этой несправедливости у него почти перехватывает дыхание. Мабёф достигает вершины баррикады и поднимает знамя. Анжольрас чувствует такую же гордость, как если бы там стоял он сам. — Да здравствует Революция! Да здравствует Республика! Братство! Равенство! И Смерть! — кричит Мабёф. Его подбор слов поражает Анжольраса как удар под дых. Он не может не вспомнить, как Смерть нашёптывал ему на ухо те же самые слова; возможно, он шептал их и Мабёфу сорок лет назад. Мабёф выжил, а революция удалась; он — живое доказательство того, что Смерть выигрывает не каждую партию. Смерть заберёт его сейчас, но он прожил долгую жизнь и умирает с честью и отвагой. Анжольрас ему завидует. Анжольрас им восхищается. Анжольрас уже оплакивает его. Он не отводит взгляда, ни когда Мабёф снова кричит: «Да здравствует Республика!» — ни когда национальная гвардия начинает стрелять. Он жадно наблюдает, желая познать каждую сторону этой великолепной души, пока ещё может. Он видит, как Мабёф падает, видит, как Смерть поднимается, чтобы поймать его. Смерть нежно смотрит, как Мабёф изо всех сил пытается подняться на ноги в последний раз; когда он снова падает, Смерть бездействует. Тот валится на тротуар, бездыханный. — Что за люди были эти цареубийцы! — восклицает Анжольрас, в то время как толпа окружает тело старика. Курфейрак тянет Анжольраса в сторону, чтобы шепнуть ему на ухо: — Скажу только тебе — не хочу погасить восторг. Но этот человек был кем угодно, только не цареубийцей. Я его знал. Его звали дедушка Мабёф. Не знаю, что на него нашло сегодня, но этот болван оказался храбрецом. Только взгляни на него. Курфейрак — безукоризненный человек и обычно превосходно разбирается в людях. Но он не видел, как Мабёф кивнул Смерти, словно старому знакомому — достойному признания, но не почтения. Не вина Курфейрака, что он не может понять. Только Анжольрас знает, что случилось на самом деле. Мабёф вернул ему волю к жизни, пусть даже лишь на тот срок, чтобы сразиться и победить. Как он может выразить это словами? Как бы то ни было, он делает всё возможное; он хочет поделиться с народом толикой бесценного дара, данного ему Мабёфом. Он обращается к своим сторонникам со всей доступной ему мощью ораторского мастерства: — Граждане! Вот пример, который старики подают молодым. Мы колебались — явился он! Мы отступили — он двинулся вперёд! Вот чему те, кто трясётся, от старости учат тех, кто трясётся от страха! Этот старец велик перед лицом своей Родины. Он прожил долгую жизнь и умер славной смертью! А теперь давайте укроем тело, чтобы каждый из нас мог защищать этого мёртвого старика, как защищал бы своего живого отца, и пусть его присутствие среди нас сделает баррикаду неуязвимой! Знамя, за поднятие которого Мабёф отдал жизнь, упало вместе с ним. Свежим взглядом Анжольрас видит, что Смерть был прав в одном. Его знамя — действительно лишь жалкий кусок ткани, а кровь — единственный краситель, за который стоит платить. Анжольрас наклоняется поцеловать славный лоб Мабёфа и осторожно снимает со старика сюртук. Запятнавшая его кровь стоит дороже сотни красных флагов. Он поднимает сюртук, чтобы собравшиеся могли его видеть. Он окровавлен и разорван, и полон дерзкого духа девяносто третьего года. — Вот теперь наше знамя, — объявляет Анжольрас. Толпа взрывается одобрительными выкриками, и лишь когда голоса стихают, Анжольрас слышит медленные хлопки за своей спиной. — Браво! Браво! Какое представление! Я в совершенном восторге. — Смерть сошёл вниз и теперь стоит прямо позади Анжольраса. Тот не позволяет себе проявить ни малейшего удивления или слабости. — Тебе здесь не место. Эта ночь — для тех, кто будет жить завтра и в дальнейшем. Оставь нас, — говорит он Смерти. Смерть обнимает плечи Анжольраса. — Любимый, какова, по-твоему, участь будущих поколений? В конечном счёте всё сводится ко мне. Прошлое, настоящее или будущее — всё едино. Вы все становитесь моими раньше или позже. — Он дышит в ухо Анжольрасу, как мог бы вздохнуть любовник. — Полагаю, раньше — что до тебя и твоего дальнейшего. Трудно думать о чём-то ещё, когда Смерть обнимает и шепчет то, во что Анжольрас уже верит. Он закрывает глаза и видит последний подвиг Мабёфа, затем открывает их и смотрит на окровавленный сюртук в своих руках. — Позже, — огрызается Анжольрас и вырывается из объятий Смерти.