Молодой Мороз

Снег хрустел под ногами крошеным сахаром. Ночь укутала землю, подоткнув снежное одеяло под бока улиц, и молодой Мороз ступал осторожно, не желая потревожить пугливых зимних духов. Их робкий танец завораживал: снежные хороводы кружились, пели, парили, казались в свете уличных фонарей спустившимися с неба звездами. Мороз поднял лицо вверх, ловя мягкие хлопья губами. Свежесть оседала на ресницах и длинных белых волосах, почти не тая. Мороз вдохнул счастье полной грудью. К празднику все готово. Деревья приукрашены, дома выбелены, дорожки подметены, и все его царство затаилось перед чудом. Подхватив огромный букет красных пионов одной рукой и бутылку шампанского другой, он зашагал по дорожке. Так он и шел, любуясь, по городу, пока перед взглядом у него не возникла черная проплешина: среди разукрашенных инеем окон оказалось одно пустое. Ну надо же, пропустил. Непорядок. Сунув букет под мышку, он приблизился. Опустил руку на подоконник, сложил губы трубочкой и выдохнул струйку пара. На стекле тут же засеребрился рисунок: пышные еловые ветки, птицы из инея, буйногривые кони, разбушевавшиеся снежные вихри. Мороз отстранился, оценивая. Хорошо! — Мам, еще одну! — послышалось вдруг из тепла дома. Там, внутри, пятнышко света выхватило детскую кроватку, равномерно населенную детскими игрушками. Среди медвежье-лисьей пушистости едва различался ребенок. — Мам, ну ма-а-ам! Женщина, что сидела рядом с кроватью, вздохнула. — Хорошо, но это последняя, — сказала она, открывая большую книгу с яркими картинками. — Закрывай глаза и слушай. Сказка о молодом Морозе. Мороз, уже было шагнувший прочь, обернулся. Что это они про него рассказывать будут? Опять про белую бороду или красный нос? Ни того, ни другого у него отродясь не было, но сказочники народ такой — один раз с похмелья углядели, теперь вечность стариком-алкоголиком ходить. — Есть на земле два Мороза, два брата: старший, мудрый да рассудительный, и молодой, буйный да неопытный. И вот стало как-то молодому Морозу зимой одному скучно. Гулял он по чистому полю и все думал, как бы ему позабавиться — людей поморозить. Вот он слышит — звенят бубенчики. Едет на телеге мужичок: полушубок старый, заплатанный, шапка вся в дырах, на ногах, кроме лаптишек, ничего. Явно дрова рубить едет… Обрадовался Мороз: такого враз заморозит! Сказано — сделано. Вот запрыгнул Мороз к мужику на телегу и принялся его донимать. А мужик все не робеет — только ругается: такой, говорит, сякой этот мороз! Морозу даже обидно стало; взялся он мужика еще пуще щипать да колоть. Только ненадолго была ему эта забава. Приехал мужик на место, вылез из саней, принялся за топор. Мороз подумал: «Вот тут-то я его и сломлю». Забрался к мужику под полушубок, давай его холодить. А мужик не потеет, знай себе топором машет, только щепки летят. Под конец даже пар от мужика повалил. Нет бы зябнуть, а ему жарко стало. Он аж полушубок с себя скинул. Мороз и рад. Забрался в мех, заморозил так, что стал полушубок совсем ледяным. Надень-ка теперь, попробуй! А мужик выбрал полено подлиннее да посучковатее, да как примется по полушубку бить! Мороз насилу ушел. С тех пор он зарекся мужиков морозить… Женщина замолчала. Прислушавшись к мягкому сопению среди игрушек, она тихонько поднялась, щелкнула выключателем и вышла. Комната погрузилась в сны. Мороз усмехнулся, качая головой: вот ведь, и про это прознали людишки. Но прознать-то прознали, а всей правды не выведали. Да и хорошо, не для детских сказок там подробности, незачем их кому попало знать. Не простой ведь то был мужик, а кузнец Емельян, такой ладный да горячий, что от одного взгляда искры летели. На все руки мастер — и лошадь подковать, и меч изготовить, и топоры с пилами лесорубам справить. Но лучше всего у него выходили махонькие механические птички, что умели поднимать крылышки и петь. Изящные птахи, украшенные зернью или филигранью, были любимицами детворы: под Новый год Емельян раздавал их на подарки каждому чумазому карапузу, что толкался под вечер у кузни. Вот было в деревне веселье! Мороз тоже бывал там, у кузни, любовался на птичек, слушал их механическое пение, но больше, конечно, засматривался на мастера: как загорались глаза при виде счастья на детских лицах, как морщился в улыбке нос. Столько тепла в нем, столько жизни! Мороз, однажды увидев, никак не мог забыть. И тут вдруг под Новый год вот он, Емельян, у Мороза в лесу, собственной персоной. Чего, спрашивается, в праздничную ночь за дровами поехал? Все люди по домам сидят, печки топят, капустные пироги со сметаной наворачивают, а этот? Неужели никто не ждет? Мороз тогда подкараулил бубенцы и привычным движением вскочил в телегу. Не в первый раз уже. Невидимый человечьему глазу, подобрался сзади и легонько дунул в затылок. Прошептал: «Заморожу-у-у!» Густые темные пряди на шее покрылись инеем. Емельян поежился. Мороз довольно улыбнулся, втянул запах железа и хвои, дунул еще — и едва увернулся от тяжелой руки, что хлопнула по затылку, будто отгоняя комара. Эй, от Мороза не отмахиваются! Обидевшись, он пробрался руками снизу под полушубок и заскользил ледяными ладонями по рубахе. Вот теперь Емельян заерзал, принялся хлопать себя по бокам, от души ругаться. — Эх, гадский мороз! Разлямзя ты фуфлыжная! Страмец пятигузый! Скобленое рыло! Вроде и обидно, а Мороз не мог смех остановить. Хохотал, гладил Емельяна по широкой спине, ерошил ветром темные волосы, покалывал снежинками по губам, а потом не удержался и обнял. Прижался щекой. Опалило — будто в печку попал. Емельян вздрогнул всем телом, замер. А потом нахмурился, задумчиво потер лицо и поторопил лошадку. Ехал теперь молча. Выбравшись на полянку, он натянул поводья, спрыгнул с телеги и принялся колоть дрова. Мороз посмотрел-посмотрел — как желваки от напряжения гуляют, как щеки раскраснелись, как заблестел высокий лоб — и снова с объятиями прильнул. Огладил широкие плечи, провел языком вдоль шеи, забрался пальцами под рубаху. — Заморожу-у-у! Ужас как холодно такое для человека, а Емельяну хоть бы хны — знай себе машет топором, потеет. Сначала распахнул полушубок, а потом и вовсе скинул. Да что же это такое? Совсем обозлившись, Мороз прижался сзади, провел ладонями по животу до самого пояса и юркнул под завязки. Удары топора смолкли. Емельян застыл, только грудь ходуном ходила. А Мороз спускался все ниже. Вот гладкая кожа, вот жесткие волоски, а вот и горячая плоть… Самого-то так жгло, так сладкой дрожью пробирало, что и дернуться не успел, когда Емельян развернулся и крепко обхватил руками. — Заморозишь, значит? — спросил он, глядя с насмешкой. У Мороза аж колени подкосились. — Ты что же, видишь меня? — Как же тебя не видеть, если ты мне все яйца застудил? Мороз подергался, но у Емельяна из плеч не руки, а клещи росли. — Много чести, — скривился он тогда. — Я к твоим яйцам и не прикоснулся. Усмехнувшись, Емельян повалил его на полушубок. Придавил огромным телом, втерся бедрами, вклинился между ног. — Вот и исправь упущение-то. Волна желания пришпилила к меху, сбила дыхание, брызнула красным на щеки. Но ответил Мороз ровно: — Ишь чего захотел! Ты сначала отлюби, а потом исправлений проси. Емельян удивился: — Как же тебя любить, когда ты холодный, как щука в проруби? Мороз поиграл бровями: — А ты согрей. Тогда они впервые и поцеловались. Емельян сильный, жаркий, поцелуи у него тягучие словно мед, Мороз от них быстро согревался. Он подавался навстречу, терся боком, запускал пальцы в мягкие волосы. Теперь в ладонях ощущался не холод, а пламя — даже снег вокруг таял. Емельян стянул с него портки, растолкал колени и нагнулся над членом. Облизал, поигрался губами с головкой, а потом заглотнул до самого горла. Мороз стонал, не сдерживаясь. Никогда прежде так не голосил. Хоть и соблазнял порой людей, но такого жаркого не встречал. Задрав ему ноги, Емельян растянул ягодицы и приласкал между ними языком. Большие мозолистые ладони держали крепко, не давали закрыться, и Мороз кусал губы, доверяя самое запретное этому огромному деревенскому мужику. А Емельян дело знал. Хорошенько смазал слюной, растянул пальцами и только тогда толкнулся внутрь сам. Мороз даже завыл, так было хорошо и сладко. — Жарь меня, Емелюшка, — взмолился он, хватая себя под колени, — жарь! Больше просить не пришлось. Да и слова все вылетели, выбитые из головы могучим кузнечным молотом. Емельян двигался жестко, резко, выходил с головкой и снова засаживал. А потом навалился и зачастил. Придавленный этой многопудовой наковальней, Мороз даже подмахивать не мог. Так, лежал и принимал все, что давали. А когда услышал, что Емельян над ним зарычал, почувствовал, как жар внутри лавой растекается, и сам кончил. Так ярко было, словно шутихи по всему телу подорвались. Емельян полежал сверху, подышал в ухо, а потом снова прильнул с поцелуями. Но не такими, как вначале. Мороз от них не в лужу плавился, а только слегка подтаивал. Мысли медленно возвращались, а одна особенно жгла. — Зачем под Новый год в лес поехал? Неужто дрова закончились? Емельян оторвался от губ, клюнул в нос и усмехнулся. — Дров полно, а вот кровать пустая. Да и тебе урок нужен был. Ну что, будешь еще морозить? Мороз глубоко вдохнул запах железа и хвои. Поглядел в смешливые глаза и спросил игриво: — А ты еще будешь жарить?.. …В тот год красивая механическая птичка с задорным хохолком досталась и ему. Следующей зимой Мороз пришел сам прямо в кузню. И прямо в кузне его и отымели. Жар стоял такой, что металл плавился. И Мороз заодно. Год за годом они топили вместе зиму. Сколько было счастья! А потом столько же и горя: человеческий век недолог. Богатырская жизнь закончилась как раз под праздник: кузница загорелась… Давно это было, а помнилось как вчера. В носу защипало, и Мороз вновь поднял лицо к ночному небу. Постоял, глядя в космическую бездну, а когда голова закружилась, зарылся носом в букет красных пионов. Запах цветов — летний, теплый, всегда согревал душу, и тяжелые воспоминания становились легче. Подышав, Мороз отправился дальше. …Светящийся гирляндами домик на окраине города походил на пряничный: мармеладно-блестящий снег на крыше, глазурные сосульки, забор, словно склеенный из сахарных палочек. Мороз осторожно зашел, снял ботинки у входа и скользнул в комнату. Там было темно, только яркая луна заглядывала внутрь несмелым мерцанием. Мороз добрался до кровати и, ухватив что-то со стола, плюхнулся, как был, в одежде на шерстяное одеяло. Глубоко вдохнул и раскрыл ладонь. Механическая птичка потемнела и кое-где погнулась, зернь соскоблилась, задорный хохолок давно отпал, но она все же запела, когда он повернул крошечный рычаг. Правда, до конца не дотянула: прервалась на полуноте, заскрежетала и сникла. — Снова сломалась, слышишь? — сказал он, поворачиваясь. — Починишь? — Сдалось тебе это старье, — проворчали слева, зарываясь глубже под одеяло. — Новых наделаю. — Зачем мне новая? — протянул Мороз. — Мне эта нужна. Он любовно погладил скрипящую певунью. В тот страшный день она была с ним. Увидев тогда обгоревшего Емельяна, он бросился к старшему брату: «Спаси!» Может же, в особых случаях может сделать человека при себе помощником, может подарить вечную жизнь. Но брат отмахнулся, мол, не положено, у кузнеца срок вышел. Ни мольбы тогда не помогли, ни угрозы, ни плач. И если бы не птичка… Как поднялся по всей деревне детский вой, что птичек в этот праздник не будет, так брат и задумался, зачесал бороду. Как же это, Новый год, а в деревне ни улыбок, ни смеха. Да и что это за птички такие волшебные, что других подарков ребятне и не надо? А Мороз и рад: достал из кармана свою красавицу и все рассказал — какой Емельян мастер, как певуний своих делал, как на праздник детям бесплатно раздавал. Птичка в подтверждение тут же запела, запрыгала, замахала крылышками… И братец растаял. С тех пор много лет прошло. Теперь детям подавай другие игрушки: электронных роботов или многофункциональных радиоуправляемых квадрокоптеров. И Емельян Богданович Кузнецов, глава «Механической птицы», компании, занимающейся разработкой и инжинирингом электронных и роботизированных игрушек, их создает. Придумывает, проектирует, занимается дизайном. Время изменилось, изменился и он. А в чем-то остался прежним: вроде и у горна больше не стоит, а пахнет — Мороз склонился, уткнувшись в затылок носом — все еще железом и хвоей. Мороз пробрался ледяными ладонями под одеяло, скользнул по упругой теплой коже — и тут же оказался уложенным на лопатки. Емельян, нависнув, прижался к губам. — Ну что, наигрался? Всех заморозил? Неужто ревнует? Мороз покачал головой: — Да я ж зарекся… — А холодный почему? — Инеем по окнам рисовал. Емельян пригладил волосы, обвел подушечками пальцев ухо. — Хорошее дело. А на ощупь все равно — как щука в проруби. Мороз поглядел в любимые глаза, поцеловал любимые губы и прошептал: — А ты, Емелюшка, исправь упущение. Отжарь.