«Когда вам близкий человек солжёт, душа от этого, конечно, не умрёт. Но вот вопрос идёт из века в век: "А если лжёт, он близкий человек?"»
Автор неизвестен
– Быстро вставай, хватит спать. Все уже давно за столом, а семеро одного не ждут, – я продолжал будить своего сына, достаточно сильно толкая его, но в ответ на свои действия мною были получены лишь недовольное мычание и неразборчивое бормотание. Вся эта ситуация начинала подбешивать, ведь будить пятнадцать детей – не такое простое занятие, как минимум, для моих нервов. Правда есть детишки, которые сами встают, но вот РСФСР к их числу не относится. – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика, либо вы встаете, либо в ведомости напротив вашей фамилии появятся три двойки, – чтобы закончить эту трату дорогого мне времени пришлось повысить голос, и это дало нужный результат. После того, как мой сын разлепил свои глаза, одновременно с этим начиная прожигать меня недовольным и сонным взглядом, я – Союз Советских Социалистических Республик, вышел из комнаты и направился прямиком на кухню.* * * *
Быстро и даже немного нервно спускаясь по лестнице, я думал, что же это за наказание такое. Россия - самый старший из моих детей, он больше всех походит на меня и именно ему я хочу завещать большую часть территории и наследства, а он, в свою очередь, просто неисправимый разгильдяй. Он ходит с вечно спокойным, скучающим и холодным видом, а его голос звучит тихо и устало. Он так же часто хамит и почти никогда не улыбается, что уж говорить о смехе. Ещё Росс очень плохо учится, нигде не работает, следственно и денег у него тоже нет. – Папочка, ты чего? Давай ешь скорее, а то ты опоздаешь! – за своими мыслями я не заметил, как дошёл до нашей уютной и светлой кухни. Сейчас я сидел за одним столом вместе со своими детьми, некоторые из них посмотрели на меня после слов дочери. К слову, РСФСР тоже соизволил появиться на завтрак и медленно ел, если это можно так назвать, ведь на деле он просто смотрел в свою тарелку пустым взглядом, одновременно с этим лениво водя по каше ложкой. Я спокойно и медленно оглядел всех детей, внимательно осматривая каждого из них, при этом заостряя особое внимание на России. Я поймал себя на мысли, что он на самом деле очень красивый и это сложно отрицать. Его длинные русые волосы, которые с каждым годом становятся всё светлее и светлее, доходят ему прямо до плеч. Думаю, однажды, он всё же станет блондином. Росс так же является обладателем голубых, почти синих глаз, но они так же со временем становятся более нежного цвета. Лицо постоянно грустное и хмурое, это в свою очередь подчёркивает острый нос и чёткий контур пухлых губ... – Пап, ты в порядке? – всё никак не унималась Молдавская ССР. Обратив внимание на девочку, я заметил, что на меня с вопросом в глазах смотрят ещё несколько детей, но только не Россия. Он явно думает о чём-то своём. – Я просто не выспался, а вообще за едой нельзя говорить, так что ешь молча, – голос как всегда звучал громко и строго. Я – суровый отец? Да, это так, но это совсем не плохо. Только в жестоких условиях можно воспитать настоящих стран, городов и людей, которые будут готовы к трудностям и работе, ведь всем известно, что труд сделал из обезьяны человека. Как личность я достаточно сдержан, ведь никогда не показываю настоящих эмоций и не выставляю свои проблемы напоказ, потому что так делают только глупые, а я – прекрасен и моя политика такая же совершенная, как и я. А ещё я достаточно дружелюбен и не тыкаю всем в лицо своей великолепностью, в отличие от многих. Например, того же Третьего Рейха, который по своей личной глупости постоянно доказывает всем, что он "идеален", хотя именно он с позором проиграл мне во время Второй мировой войны. Единственное, что может омрачать меня, как личность, так это то, что я совсем не умею льстить, всегда говорю всё прямо в глаза и иногда это плохо заканчивается. И последнее из минусов: я очень нетерпелив, например, не люблю когда со мной спорят, таких индивидуумов я готов самолично расстреливать... Немного помолчав, я дождался, пока все мои дети, в том числе Молдавия, молча вернутся к трапезе, затем и я сам начал есть свою порцию манной каши. За столом воцарилась относительная тишина, только тиканье часов и звуки ложек, бьющихся о тарелки, сопровождали наш утренний приём пищи.* * * *
После плотного завтрака я начал собираться сам и помогать детям, правда не всем, а только тем, которые были ещё достаточно малы. Через час я уже проводил большую часть республик в школу, но мне всё равно пришлось некоторое время стоять в коридоре и рассматривать своё отражение в зеркале, дожидаясь старших, которые поедут со мной в машине. В отражении я видел великолепного, статного и взрослого мужчину, на чьём лице ещё не было морщин, но была видна сильная усталость, которую обычный смертный не заметил бы, но я к ним не относился, поэтому видел всё своим одним глазом. Да, второй глаз был незрячий, поэтому его закрывала повязка чёрного цвета с серпом и молотом, подстать моему флагу. С этим глазом связан отдельный период моей жизни, но я вспомню его чуть позже. Короткие и жёсткие волосы были красивого тёмно-русого цвета, а глаза светло-карего, этот цвет даже больше напоминал жёлтый, чем коричневый. На моих щеках были веснушки, что вовсе не предавали мне солидности, но поделать с этим я ничего не мог, так что остаётся только смириться. Мой нос был с небольшой горбинкой, а губы очень тонкими. От рассматривания моей физиономии меня отвлекает стук обуви по паркету, это трое моих детей идут ко мне, все в разном темпе. Я вышел вместе с ними из дома, одновременно с этим отчитывая их за то, что они собираются слишком долго и мы можем опоздать. Вместе с РСФСР, Казахской ССР и Украинской ССР мы ехали в университет, а дети, что были младше шли в школу сами. И казалось бы, что за несправедливость? Младшие добираются до школы самостоятельно, а трёх взрослых республик я везу на учёбу в своей машине. Дело в том, что я преподаю в университете. Это специальное учебное заведение для стран, республик и городов, где их учат правильному управлению своей территорией. Эту идею изначально придумал я, поэтому и университет находится на моей территории. Моё предложение было высказано на собрании, после чего шло долгое обсуждение, но в конечном итоге большинство согласились с тем, что обучать всех вместе будет намного удобнее, чем каждого по отдельности. Система образования этого учреждения является смесью сразу нескольких систем, но это уже не столь важно. В общем, именно в этом заведении и учатся самые старшие из моих детей. В самом университете я преподаю основы обороны и могу честно сказать, что это один из самых сложных предметов. Правда, многие со мной не согласятся. Например, США, который ведёт экономику. Он всегда ставил себя выше других, а, соответственно, и свой предмет тоже. Раньше мы с ним хорошо общались, но сейчас наши отношения не на высшем уровне. Американец, как и многие другие страны, прилетает на мою территорию два дня в неделю, чтобы провести свои лекции. В этом деле никто не испытывает дискомфорта. Многие страны могут оставаться в моих отелях, плюс к этому, почти у каждой страны есть свой отдельный самолёт, так что вопрос перемещения был давно решён. – Бать, ты сегодня такой грустный. Это Русс на тебя так влияет? Ну да, разгребать его проблемы должно быть не очень интересно, верно? – спросил Украина и довольно ухмыльнулся после своих слов. В свою очередь я поднял недовольный взгляд и посмотрел в зеркало, чтобы увидеть детей. Казахстан ударил локтём Украинскую ССР, а тот лишь айкнул и зашипел. Россия с отстранённым видом молча сидел и смотрел в окно, не обращая никакого внимания на всё, что тут происходит, хотя мне казалось, что он просто делал вид, что ему всё равно. – Украина, заканчивай с этим, пока я не вышел из себя, – сказано это грозно, как полагается. Про какие проблемы говорит мой сын? Всё просто. Два месяца назад РСФСР сильно заболел на долгое время, из-за чего не мог посещать университет. За это время он так же сильно расслабился и сейчас не уделяет времени учёбе, в следствие чего, многие преподаватели выносят мне мозги по поводу его посещаемости и оценок. С одной стороны проблема не большая, ведь много кто плохо учится, но если это касается республики, будущего преемника, который к тому же самый старший, то это катастрофа. Как бы там ни было, дальнейшую дорогу дети в основном молчали, хотя иногда до моего слуха доносились обрывки их разговоров ни о чём. Обращать на это особого внимания я не мог, ведь приходилось следить за дорогой.* * * *
Когда машина оказалась припаркованной в нужном месте, то все мы вышли и направились в университет. Оставив детей одних, я быстро пошёл к аудитории, где должен проводить следующие несколько пар. По правде говоря, сегодня достаточно тяжёлый, но зато последний на неделе рабочий день, и я бы не отказался выпить с кем-нибудь. Одна эта мысль заставила уголки моих губ приподняться. Всё же отдыхать тоже надо, не могу же вечно я, такой прекрасный, посвящать себя только работе, верно? – Доброе утро, сударь. Прекратите улыбаться, как юродивый, – послышался сзади меня до ужаса знакомый и статный голос. Я остановился и, обернувшись, увидел своего отца – Российскую Империю. – Здравствуй, – моё лицо ничего не выражало, хотя на самом деле меня переполняли странные эмоции и мысли при виде этой недействительной страны.* * * *
Отец никогда не растил меня лично, он только наказывал меня за различные проступки, по его мнению, естественно. Воспитанием же в основном занимались нянечки, а так же в далёком детстве меня часто навещали и развлекали дед и прадед – Российское Царство и Русь. Я очень сильно их любил и они меня тоже, хотя на самом деле они были чуть ли не суровее Российской Империи. Я ведь знаю, что они растили моего отца в очень жестоких условиях, но вот ко мне они относились хорошо и даже с некой заботой, видимо считая, что их моё воспитание не касается и РИ сам со всем разберётся. Помню один раз, когда мне было лет восемь, я носился по всему дворцу, в котором меня держал отец. Да, Империя никогда не разрешал мне выходить на улицу, будто бы он скрывал моё существование от чужих глаз, поэтому приходилось развлекать себя самому. Нянечка Анна, которая следит за мной сегодня, уже давно потеряла меня из виду и сейчас относительно громко, чтобы не отвлекать других от работы, искала пропажу. Я же спрятался за массивной белой колонной и тихо хихикнул, а затем почувствовал большие руки, который подхватили меня и покружили в воздухе. Я по-детски засмеялся и посмотрел на Российское Царство, который посадил меня к себе на плечи и улыбнулся уголками губ. Рядом с дедом стоял и прадед – Русь. Он гладил одной рукой свою густую бороду и внимательно осматривал меня. – Вижу аз ты ристать по дворцу удумал, егда учиться доволити,¹ – произнёс Русь с сильным акцентом, одновременно с этим заменяя некоторые современные слова на старославянские. – Да будет тебе, старик. Он у нас активный нынче, а эти нянечки только и делают, что заставляют на одном месте сидеть, да, Союз? – в ответ на слова дедушки я активно закивал и слегка надул щёки, чтобы показать своё недовольство. Моё выражение лица вызвало лёгкие улыбки у родственников. – Не хочешь выйти сегодня в сад? Я думаю, что мой сын не будет очень сильно возражать, если ты немного прогуляешься с нами, – Российское Царство так же наказал мне держаться за него крепче и затем он медленным шагом направился к выходу из здания, это наводило меня на мысль, что вопрос был риторическим, ведь все и так знали ответ. Конечно же я хочу на улицу, а кто не хочет? Там ведь так светло и тепло, а какой прелестный запах свежей травы и ромашек! Я был готов отдать душу, лишь бы ощущать этот приятный ветерок на своих щеках. Скажу по секрету, что наши совместные прогулки всегда были наполнены радостью и некой нежностью, что было очень непривычно. После этой неожиданной встречи у колонны мы собирались там постоянно, а затем втроём шли на тайные прогулки, наслаждаясь таким приятным сердцу временем. Все эти воспоминания вызывают у меня улыбку. И всё же, всем понятно, что счастье никогда не бывает вечным, вот и моё закончилось, правда так быстро, что я даже не успел понять, что случилось. Помню, как в один из солнечных дней я опять сбежал от нянечки и стоял у белой колонны, ожидая дедушку и прадедушку, но какого было моё удивление, когда на их месте появился отец. Лицо РИ украшала злорадная и одновременно довольная улыбка. – Чего же ты, сын мой, стоишь тут? Неужели ждёшь кого? Не стоит время тратить. Лучше возвращайся к нянечке и принимайся за учёбу. Российское Царство и Русь больше не придут, – эти слова так сильно потрясли меня, что будучи ребенком, я был готов заплакать прямо там. Мне ведь тогда было совсем немного и меня лишили общения с дорогими людьми, от которых я чувствовал хоть что-то, похожее на заботу. Несмотря на всё это, уже тогда я понимал, что лить слёзы перед отцом не стоит. В итоге я лишь потупил взгляд в пол, дабы не встречаться с хитрыми глазами Империи, затем я молча кивнул ему и ушёл. После того дня, я каждый вечер, смотря на звёзды из своей комнаты, невольно вспоминал Российское Царство и Русь, а днём бегал к месту нашей встречи, но никто так и не приходил, сколько бы я ни ждал. Тогда я был так глуп и наивен. РИ, в свою очередь, никогда не отвечал на мои вопросы касательно родственников, поэтому примерно через два года я полностью отчаялся связаться с моими любимыми дедушкой и прадедушкой. Думая обо всём этом, я понимал, что Империя и Царство Российское всё же были похожи, но есть один нюанс, который создавал поразительное отличие между ними. РИ был куда более коварнее, шикарно врал всем окружающим, прекрасно льстил, а его самооценка настолько высока, что ни одной метафорой мира это не описать... В итоге моей единственной связью с внешним миром остался отец, который начал больше контролировать меня. Родитель постоянно навещал меня вечером перед сном. Он молился Богу вместе со мной, пытаясь тем самым привить мне свою веру. Затем он рассказывал о делах в стране, очень кратко, не давая мне вставить хотя бы слово. Так же хочу отметить, что в его словах никогда не было любви, он говорил со мной, будто бы я ему прислуга, а не сын. Уже тогда он часто бил меня, но был один момент, после которого избиения стали постоянными и куда более жестокими. Когда мне было четырнадцать лет, в один из вечеров, слушая очередной рассказ о планах моего отца, для себя я прояснил одну важную деталь – мне не нравится политика правления РИ и я не хочу сидеть на престоле так, как делает это он. Подобная мысль часто мелькала в моей голове после того, как я прочитал книгу о монархизме и его видах. На тот момент я мало знал о том, что происходит во внешнем мире, но всё же у меня даже были идеи, как решить некоторые проблемы. Я попытался спокойно обсудить всё это с отцом, на что тот значительно помрачнел и смотрел на меня как-то отрешённо, злобно. В тот момент я успел восемь раз пожалеть о том, что поднял эту тему. Отец после небольшого молчания ударил меня по щеке тыльной стороной ладони, при этом вскакивая на ноги и начиная кричать: – Никогда не смей осуждать меня и говорить, что я сделал что-то не так, сын мой. Бог накажет тебя за это, так и знай. Ты никогда не сможешь быть лучше меня. Пойми, что твои планы такие же ничтожные, как и ты. Знай же, что мне не нужна другая точка зрения, мне просто нужен преемник, который в случае чего заменит меня на некоторое время, а затем я снова вернусь к власти. Ты сильно разочаровал меня, всегда разочаровывал. Именно после этого разговора наши вечера постоянно стали заканчиваться только скандалами и избиениями, ничем другим. Теперь из глаз РИ исчезло былое безразличие, а на его место пришла ненависть и разглядеть что-то кроме неё, когда отец смотрел на меня, теперь оказалось невозможным. Империя бил меня и по поводу, и без, и в момент издевательств его лицо всегда украшала садистская улыбка. Да, я знаю, что только со мной он мог выпустить всех своих демонов наружу, ведь перед другими ему нужно казаться святым. И всё же был в этой истории самым страшный момент из всех. Во время очередных избиений я зашипел от сильной боли в висках и закрыл глаза, чувствуя, как земля уходит из под ног и я падаю на пол. Сил стоять больше нет, каждая часть моего тела пострадала от рук отца, который решил избить меня за то, что я вновь смею ему перечить. Со стороны Империи доносится подозрительное молчание, после чего я чувствую резкую боль в области левого глаза. Он наступил ногой мне на глаз, стараясь бить именно каблуком, чтобы усилить мощь удара. – Твоё виденье такое же гнилое, как и ты, сын. Ты недостоин видеть, смирись, – после своих слов РИ продолжил избивать меня, в следствие чего я полностью потерял зрение на левом глазу. Подобное обращение со мной продолжалось ещё очень-очень долгое время. Я был запрет в этой клетке под названием "дворец". Когда моему отцу надоело марать руки, он заставил делать это наших слуг. И сколько бы я ни просил Бога о помощи, лучше не становилось, я его возненавидел и перестал молиться и верить, ведь понял, что рассчитывать можно только на свои силы. Все эти события привели к тому, что в двадцать лет, то есть спустя шесть лет унижений, я решился на серьёзный разговор с отцом. В тот день я хотел, чтобы меня наконец-то услышали. Спустя столько лет страданий я был достоин того, чтобы меня выслушали и поняли. Ворвавшись в кабинет РИ я стал высказывать всё, что так долго копилось у меня на душé. Это продолжалось действительно долго, но Империя даже не смотрел на меня. Он продолжал заниматься какими-то бумажками, даже не считая нужным вслушиваться в мои слова, видимо не понимая всю серьёзность моих намерений. Именно в этот день чаша моего терпения была наполнена, а в голове мелькали страшные картины из моего одинокого детства. Я прекрасно понимал, что мирным путем нам всё это уже не решить, поэтому достаю из-за пазухи пистолет – системы кольт №71905 с обоймой и семью патронами, затем направляю его прямо на Империю. – Посмотри на меня, отец, – мой голос даже не дрогнул. РИ всё же потрудился поднять голову, и в этот же момент его вечно спокойное лицо исказила гримаса ужаса. Тогда ко мне пришло осознание, что обратного пути нет. – Это тебе за Русь и Царство Российское, – мой палец нажал на курок и первый выстрел пришёлся в плече РИ, отчего тот пронзительно закричал. – Я ведь знаю, что ты сделал с ними что-то страшное, – молчу некоторое время и наблюдаю за страданиями отца, затем произношу, – а это тебе за мой глаз, – второй выстрел приходится чётко в живот, при этом сопровождаясь очередными криками боли. – И это тебе за постоянные унижения и за то, что ты никогда не считался с моим мнением! – третий выстрел был финальным. Пуля попала чётко в голову РИ. Каждая часть моего тела была настолько сильно напряжена, что я забыл, как дышать. Ярко-красные губы моего отца открываются в немом крике. Он смотрит на меня неподвижным взглядом, полным страха. Да, обычно именно так на тебя смотрел я, отец, но сейчас игра переворачивается в мою сторону. Я – последнее, что видит Российская Империя перед тем, как полностью пасть и отдать правление мне. Его тело с характерным звуком падает на стол. Чёрно-белые волосы беспорядочно рассыпаются по деревянной поверхности, начиная намокать от крови, которая большой лужей сочится из лба и стекает на пол. Бежать. Мне надо бежать как можно быстрее. Во дворце полно прислуги и стражи, благо у меня всё ещё есть время, пока кто-то прибежит на звуки выстрелов. Понимая, что у меня осталось всего четыре патрона, я подбегаю к столу и начинаю рыться в ящиках в поисках оружия. Мои ноги и руки пачкаются в алой и тёплой крови отца, но сейчас меня это мало волнует. Оружие было найдено, пистолет системы маузер за №167177 с деревянным чехлом – ложей и обоймой патрон, десять штук. Всего у меня четырнадцать патронов. Если стрелять чётко и быстро идти к выходу, то я успею выбраться на улицу. В комнату врываются юнкеры и стоят в замешательстве некоторое время, а я успеваю чётко выстрелить им в животы. Минус две пули. Почти что вылетаю из кабинета отца и бегу к лестнице. На пути встречаю ещё одного охранника и доктора, которого лично знаю. Он множество раз лечил меня от простуды, ведь я был болезненным ребенком, потому что редко выходил на улицу. Только благодаря этому мужчине я смог выбираться на прогулки по саду за нашим дворцом без Российского Царства и Руси. Несмотря на то, что я постоянно находился под присмотром охраны, это были одни из лучших моментов в моей жизни. Как бы там ни было, сейчас меня это не волнует. Громкий звук заполняет коридор, а у меня минус два патрона. Чёткое попадание. Я всегда прекрасно стрелял, спасибо тебе хоть за какие-то уроки, отец. Перескакивая через три ступеньки и постоянно спотыкаясь, оказываюсь на первом этаже. На лестничном пролёте пришлось избавиться от горничной, которая явно шла на звук выстрела, её я убивал вблизи, так что на моём теле оказалась ещё более свежая кровь. Далее бегу по первому этажу, понимая, что выход совсем близко. По пути избавляюсь от нашего верного слуги и повара, а у самих дверей передо мной падают замертво два стража. Даже не дыша, откидываю оружие в сторону и грязными руками толкаю тяжёлые двери, пачкая прекрасные золотые ручки в крови. Холодный ноябрьский воздух бьёт в лицо и отрезвляет, заставляя широко распахнуть глаз и вдохнуть полной грудью. Мои жёсткие длинные волосы начинают больно бить по лицу, а по щекам скатываются слёзы. Меня трясёт и хочется кричать от всех тех эмоций, которые переполняют меня, но из-за кома в горле ни один звук не может вырваться наружу. Теперь всё изменится и больше никто не возьмёт надо мной вверх, больше никто не увидит моих эмоций. С этого момента я свободен.* * * *
После тех страшных событий много воды утекло. Все слуги и юнкеры погибли, но вот мой отец выжил, ведь он страна, а мы не можем умереть. Естественно, физическое состояние Российской Империи было просто ужасным, и он очень долго находился в больнице, а я тем временем пришёл к власти. Когда же отец наконец-то смог встать на ноги, то не стал пытаться вернуть себе трон, видимо понимая, что это уже бесполезно. Что касается Руси и Царства Российского, то я ничего про них так и не знаю. Помню, когда мы писали всем странам для того, чтобы предложить работу в университете, все пожимали плечами и никто не знал где искать моего деда и прадеда, а РИ, в свою очередь, только загадочно ухмылялся своими алыми губами. Российская Империя – демон в человеческом обличье, но почему-то кроме меня этого никто не видит. Сейчас Империя стоит напротив и с презрением смотрит на меня, пытаясь унизить одним только взглядом. На самом деле, мой отец никак не изменился с тех времён. Изначально у него были чёрные волосы, но затем в них появились белые пряди, один его светло-карий глаз стал тёмно-голубым, а вечно бледные губы почему-то приобрели ярко-красный оттенок. Наверняка всё это связано со сменой флага. Но больше всего во внешности моего отца мне нравится страшный шрам от пули на его лбу, и это так важно для нас двоих, но так незаметно для других, что становится даже смешно. – Я хочу поговорить с тобой насчёт оценок РСФСР, – Империя первый нарушает немного затянувшуюся тишину между нами двумя. Наверняка сейчас, стоя напротив меня, отец и сам думает о прошлом. – Ну давай, говори. Только быстрее, я спешу, – коротко отвечаю и слегка нахмуриваюсь, готовясь слушать очередной поток грязи. – Россия и раньше был не очень активным, но сейчас он стал слишком много себе позволять, ты так не считаешь? Ведь ты знаешь, что с моим предметом у него туго, так он ещё и не ходит на лекции уже сколько времени. Разберись с этим, – конечно, в словах РИ была большая доля правды, но что я могу сделать, если РСФСР больше не выходит со мной ни на какой контакт? Да, в последнее время мы вообще перестали общаться. Никакие крики и наказания его больше не волнуют, а просто слова он даже слушать не хочет. Я не понимаю, что с ним не так, и это заставляет меня напрягаться. – Я постараюсь решить этот вопрос как можно быстрее, – после своих же слов быстро разворачиваюсь и собираюсь уходить, но в наш разговор вмешивается США, который начал так же жаловаться на успеваемость России. Где-то минут пять я стоял в коридоре и выслушивал жалобы на моего сына, при этом стараясь защитить его, но всё же мои коллеги были правы. Он не учится, и отчасти это моя вина, ведь я не могу найти к нему подход. Сегодня вечером я серьёзно поговорю с ним, сначала по-хорошему, а если он не захочет учиться добровольно, я силой заставлю его начать заниматься. Когда от меня наконец-то отстали, я быстрым шагом направился к нужной аудитории, где сейчас должен проводить лекцию.* * * *
Через каких-то жалких девять часов мой рабочий день в университете был окончен. За окном было темно, ведь сейчас далеко не лето, а холодная зима. К слову, скоро Новый год – один из моих любимых праздников, после Октябрьской революции, конечно же. Эта мысль заставила меня слегка улыбнуться. Помню наш последний Новый год... Всегда отмечаю этот праздник со своими детьми. На их лицах сияет улыбка, все вместе мы украшаем ёлку и комнаты, а также помогаем друг другу на кухне. Дом наполняется смехом и вкусным запахом жареной курицы, мандаринов и свежезаваренного чая. По телевизору крутят хорошие советские фильмы, а также играет весёлая музыка. Я всегда сижу во главе стола, а рядом со мной сбоку сидит Россия. В этот праздник его лицо перестаёт быть таким мрачным, и сам он больше не выглядит отстранённым, как обычно, вместо этого он активно участвует в нашей семейной жизни. Когда дело доходит до подарков, то все бегут к ёлке и начинают хватать коробки, где написано их имя. В прошедший Новый год я подарил РСФСР гитару, которую он всегда хотел, хотя прямо об этом не говорил, но я ведь прекрасно знаю про отличные способности к творчеству у моего сына. Тогда он подошёл и крепко обнял меня, а затем легко поцеловал в щеку, на его бледной коже был хорошо виден мягкий румянец. Я в свою очередь выглядел спокойным, как и всегда. Вспоминая все эти радостные моменты я немного грустно хмыкнул, при этом выходя из аудитории и выключая в ней свет. – Почему ты ещё не дома? – я оглядываю мрачную фигуру в коридоре, которая стояла у аудитории, а моё лицо снова становится спокойным и даже немного суровым, как и голос. – Да вот, тебя жду, разве не понятно? – ответил мне мой старший сын немного хамовато, но я потерплю до поры до времени. Республика отстранился от стенки и заглянул мне в глаза, а заодно и в душу. – Зачем же? Чего не ушел с Украиной и Казахстаном? – спросил я с такой интонацией, будто бы мне на это абсолютно всё равно, но на самом деле это было далеко не так, ведь вся эта ситуация меня удивляла. – Сегодня, с утра с тобой в коридоре говорил дед, да? – Росс подошёл максимально близко ко мне, при этом держа руки в карманах. Я не ожидал такой близости, из-за чего невольно сделал шаг назад. Мой сын осмотрел меня скучающим взглядом и продолжил: – После лекции по манерам поведения, РИ поделился со мной информацией о вашем разговоре и том, что если я не начну учиться, то он и Соединённые Штаты будут подавать документы на отчисление. Это правда? Я не мог полностью понять, к чему клонит мой сын, но я был рад, что он сам решил поднять эту тему. Более того, в его голосе я слышал небольшие нотки волнения. – Да, он всё правильно тебе сказал. Хотя я не думаю, что мой отец будет поддерживать идею твоего отчисления, всё же он тебя любит, но есть и другие преподаватели, которые явно будут не против избавиться от такого проблемного студента, как ты, – после своих слов я развернулся и направился к гардеробу, чтобы забрать моё зимнее пальто. Россия послушно пошёл следом за мной, при этом продолжая говорить: – Серьёзно? – тон голоса РСФСР звучал удивлённо, что было редкостью. – Тогда зачем он вообще это сказал? Иногда я решительно не понимаю логики его действий, – на лице России быстро мелькает странная ухмылка. Я же слегка прищурился и недоверчиво посмотрел на него. Решаю немного подождать с вопросами, поэтому оставшуюся дорогу до гардероба мы проходим в тишине. В этой ситуации есть какая-то атмосфера: в университете никого кроме нас нет, поэтому слышен буквально каждый наш вдох, освещение в коридорах почти везде выключено, и это создаёт такую таинственность. Тёплый свет из окон падает на лицо Росса, делая его черты лица более мягкими и привлекательными. Из всех этих мыслей меня выводит яркий свет из аудитории, к которой мы медленно подходим. Преподаватели данного университета обычно уходят очень рано, ведь все страны до ужаса занятые, поэтому увидеть тут кого-то в такой поздний час – большая редкость. Дверь открыта, и я прямо на ходу заглядываю туда и вижу Российскую Империю, который застёгивает пуговицы на своём мундире и собирает вещи. Данная картина вводит меня в небольшое замешательство и это предательски выдают мои брови, которые сами по себе сводятся к переносице. – Пап, ты чего молчишь? – говорит РСФСР, при этом слегка касаясь моего запястья. Я ещё раз смотрю на сына, но молчу, осознавая, что кроме моего отца и сына никто не мог больше здесь оставаться. Он в ответ слегка прикусывает губу от волнения. Чтобы продумать дальнейший диалог, я захожу в гардероб и забираю своё пальто, одновременно с этим отвечая на давний вопрос РСФСР: – Скорее всего он сказал это, чтобы сделать неприятно именно мне, а не тебе. Всё же у нас не самые лучшие отношения, а я переживаю за твою учёбу и он это знает, как и ты, – я надеваю верхнюю одежду и возвращаюсь к сыну. Над нами нависает немного гнетущая тишина. Вижу, что Республика хочет спросить что-то, но долго не может решиться. – Отец, а что между вами такого случилось, что ты решился на революцию, а затем и на расстрел? – услышав слова сына, смотрю на него со всей серьёзностью, давая понять, что эту тему лучше не поднимать. – Россия, тебе достаточно знать того, что пишут в учебниках и книгах по истории. Остальное тебя касаться не должно, – делаю медленный вдох-выдох, пытаясь успокоиться и продолжаю уже более сдержанно, – а теперь моя очередь задавать вопросы. К чему всё это? – медленно направляюсь к выходу из здания, при этом наблюдая за Россом, который накидывает себе на плечи зимнее пальто. – Ты приходишь ко мне и начинаешь с нервным видом расспрашивать о правдивости слов об отчислении... – С нервным? Отец, я спокоен, как никогда, просто... – я вновь грозно пытаюсь показать всё своё недовольство, смотрю на Россию и говорю: – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика, ты же прекрасно знаешь, что перебивать старших нельзя. И ты должен понимать, что я вижу тебя насквозь, ты же мой сын как-никак, – за время этого небольшого разговора мы уже оказываемся у входа в университет. А на улице ужасно холодно и тихо, кажется, что если прислушаться, то можно услышать, как снежинки падают на землю, создавая большие сугробы. Я внимательно оглядываюсь, при этом ожидая услышать ответ от сына. Темно, но приятный жёлтый свет фонарей отражается от белого снега, делая местность не такой мрачной. Слышу рядом с собой щелчок зажигалки и поворачиваюсь на источник шума. Россия поджёг сигарету и медленно закурил. Он уже достаточно взрослая республика, да и про его вредную привычку я узнал давно, так что пускай курит, сейчас это не то, что меня действительно волнует. Более того я и сам курю, но только трубку. Естественно носить ее с собой я не буду, поэтому прошу сигарету у сына, а тот любезно мне её протягивает, при этом удивленно вскидывая брови, ведь раньше я никогда не курил эти дешёвые сигареты. Но сейчас это не особо важно, лишь бы почувствовать успокаивающее воздействие никотина... Некоторое время я с сыном стою в тишине, вдыхая сигаретный дым и ощущая немного неприятное покалывание в горле от морозного воздуха. – Росс, сейчас очень холодно, так что тебе стоит надеть пальто нормально, а не стоять, накинув его себе на плечи, – выкидываю никотиновую палочку и делаю несколько медленных шагов вперед, дабы дать понять сыну, что нужно выдвигаться к машине, но он стоит и, явно погрузившись в свои мысли, не обращает внимание на меня. Между нами снова возникает спокойная тишина. – Прости, пап... – наконец-то, заканчивая игру в молчанку, начинает РСФСР. Он подходит чуть ближе ко мне и, бросая сигарету на землю, продолжает, – я знаю, что ты переживаешь за мою успеваемость и я правда стараюсь учиться, но не могу, – мой сын делает паузу в своей речи, одновременно с этим обнимая себя за плечи руками и тяжело вздыхая. Его обычно отстранённое выражение лица сейчас выглядит действительно грустным, будто бы он готов заплакать в любую минуту. – На самом деле я и сам хотел бы начать снова заниматься и сегодня я подумал, может ты мне поможешь с этим? – на лице РСФСР появляется крайне неуверенная улыбка. Слова сына вводят меня в раздумья, из-за чего я молчу небольшое количество времени, но затем говорю: – Имей в виду, что если ты не сделаешь успехи в учёбе, то сильно пожалеешь. Ты ведь понимаешь, что собираешься тратить моё время? – в ответ на свои слова получаю кивок со стороны России и тихие фразы: – Не переживай, я тебя не подведу, я никого не подведу... – после этого мы идём по морозу к моей машине, при этом между нами снова образуется молчание. Я просто наслаждаюсь такой приятной мне свежестью и темнотой, а так же хрустящим снегом под ногами. Уже в транспорте я вздыхаю и перевожу взгляд на сына, одновременно с этим прогревая машину. – Начнем наши занятия завтра, хорошо? – РСФСР смотрит мне в глаза и улыбается, при этом кивая головой. Он вообще слишком молчалив в последнее время. Может, думает о чём-то? А может, происходит что-то, о чём я не знаю, но догадываюсь.* * * *
Сейчас я сижу в своём кабинете и постукиваю ручкой по столу, читая важные бумаги и попивая ещё тёплый утренний кофе. Пытаюсь собрать все своим мысли воедино, чтобы понять хоть что-то из прочитанного, но пока что плохо получается. В этот момент до моего слуха доносится слабый шум от вежливого удара костяшек об дверь с просьбой переступить порог. – Войдите! – после этих слов дверь с тихим скрипом приоткрывается, и на пороге появляется РСФСР. У него в руках учебники и тетради, а так же пара карандашей. – Проходи. Чем быстрее начнём, тем быстрее закончим, – но сын будто бы специально делает всё очень медленно. Он заходит, закрывает дверь и идёт ко мне. По пути Росс внимательно разглядывает мой красный кабинет. Да, я люблю этот цвет, поэтому и стены, и пол, что покрыт ковром, соответствуют. Вижу, как заинтересованный взгляд юных глаз заостряется на одной из стенок, которая увешана различными револьверами, пистолетами, автоматами и прочим. Люблю огнестрельное оружие. С его помощью можно решить очень многие проблемы, а в тёмном прошлом оно помогло мне избавиться от тирании отца. – Нравится? Если сегодня ты будешь хорошо заниматься, то я смогу рассказать тебе об оружии поподробнее, – на моём лице видна еле заметная ухмылка, а губы Республики расплываются в довольной улыбке. Это короткое подобие диалога помогло нам разрядить обстановку и теперь заниматься определённо станет проще. Я убираю бумаги в сторону, дабы освободить место для дальнейшей работы. РСФСР подходит ко мне и садится рядом, на табуретку, которую я специально подготовил для нашего занятия. Он быстро разложил на столе всё необходимое. В этом моменте определённо было что-то особенное. Какая-то своя необъяснимая атмосфера. Запах моего любимого кофе наполнял кабинет, а из приоткрытого окна веяло лёгким холодом. Вся комната была в естественном освещении утреннего, такого особо нежного и приятного солнца. Росс счастливо улыбался, прямо как в далёком детстве. Как давно я не видел эту улыбку? Мне уже даже не вспомнить, поэтому я внимательно осматриваю Россию, пока он бегает глазами по книжной полке. Я стараюсь запомнить каждую деталь, ведь всё это возвращает меня в такие счастливые времена... – Пап, ты сохранил мой подарок, – из раздумий меня выводит радостный голос сына, а так же взгляд его голубых глаз, который направлен прямо на меня. – Ты говоришь про портрет, который подарил мне на Новый год, да? – я ответил, немного помолчав, всё же мне нужно было время, дабы понять, о чём меня вообще спрашивают. Россия в ответ кивает и улыбается ещё теплее, хотя казалось бы, куда ещё больше? Особенно с характером моего сына. Не понимаю я его смены настроения, конечно, но ничего против точно не имею. – Конечно я сохранил твой рисунок, ведь он действительно очень красивый, – мой глаз невольно замечает сам объект нашего обсуждения – мой портрет, нарисованный Россией, притом с достоверной точностью. Рисунок, хотя я назвал бы это даже картиной, стоит в рамке и находится на полке. Между нами снова воцаряется недолгое молчание. Каждый думает о своём, а так как мы часто не общаемся, то в открытую говорить о своих мыслях пока что не решались. В этот момент я опускаю голову вниз, чтобы внимательнее осмотреть учебники и понять объём предстоящей работы и замечаю пальцы сына, которые были все в мозолях. Я беру его руку и подношу ближе к своему лицу, начиная внимательно осматривать маленькие натёртости на нежной коже. – Это из-за гитары, верно? – я качаю головой и заглядываю в глаза РСФСР, тот, в свою очередь, выглядит взволнованным. Неужели думает, что я буду его ругать и портить такой чувственный момент? Это же так глупо, я ведь всё же не монстр какой-то, и тоже имею право на душевную теплоту. – Может, стоило подарить тебе что-то другое? Я ведь не думал, что ты так себя покалечишь, – мою речь на полуслове прерывает Россия и достаточно быстро говорит: – Папа, что ты, всё в порядке. Это только моя вина, я просто много играю, вот и всё. Твой подарок был очень хорошим, честно, – слова сына успокаивают меня и я отпускаю его руку, следом пододвигая ближе учебники. – Хорошо, как скажешь. Давай всё же начнем наше занятие, – мой сын шумно выдыхает и мы начинаем учиться.* * * *
В кабинете мы просидели около двух часов, и я пытался поднять в памяти как можно больше своих знаний, дабы объяснить что-то РСФСР, а тот, в свою очередь, всё прекрасно понимал. Его выражения лица менялось достаточно часто, но в таких голубых глазах, которые с каждым днём становятся всё ярче, я видел счастье... Да, в такие моменты ты понимаешь, насколько же это самое счастье неожиданное. Если ты будешь его искать, то никогда не найдёшь, ведь оно будет прятаться за каждым углом, играя с тобой в некую игру. Но как только ты позволишь себе остановиться на минутку и отстраниться от прочего мира, счастье выйдет к тебе и обнимет за плечи, начиная тихо хихикать на ухо, а так же проводить рукой по голове, даря самые светлые чувства, которые только можно представить. Сейчас я могу точно сказать, что в этом кабинете, даря друг другу такое давно забытое тепло, мы с РСФСР отделились от прочего мира. Уже не так были важны все те бумаги, которые я читал перед приходом сына, и не так были важны разговоры остальных детей за дверью, и моё прошлое было не так значимо. Этот кабинет подарил нам то, что было так нужно, и от чего мы так старательно друг друга ограждали: теплоту в душе и улыбки на лицах, а также звонкий смех из-за всяких мелочей. Этот момент портила лишь одна маленькая деталь – время. Оно летело очень быстро и одновременно незаметно. – Всё, пора нам закругляться, – я потягиваюсь в своём кресле и делаю несколько незамысловатых движений головой, дабы размять шею. – Беги отдыхать, продолжим завтра, а сейчас я займусь работой. – Может, тебе помочь? – резко продолжает Россия сразу же после моих слов, будто бы только этого момента он и ждал. – Не стоит, я и сам вполне справлюсь, да и тебе ещё пока рано о таком думать, – натягиваю серьёзное выражение лица и беру стопку бумаг, начиная вчитываться, тем самым пытаясь дать понять сыну, что ему пора уходить. Он, в свою очередь, ещё где-то добрую минуту собирает свои вещи и смотрит на меня, но как – не знаю, глаз не поднимаю, чтобы случайно не начать диалог, который может затянуться почти что на час. РСФСР явно понимает мысль, которую я пытаюсь ему донести, поэтому он в полной тишине покидает мой кабинет, и я слышу, как его шаги постепенно затихают. Из моей груди непроизвольно вырывается усталый вздох и разум в быстром темпе наполняют мысли, при том в таком количестве, что голова начинает раскалываться не на две, а сразу на четыре части как минимум. Делаю глоток уже холодного кофе, чтобы смочить горло и поднимаюсь с насиженного места с целью закрыть окно, ведь в помещение резко стало слишком холодно. Мой взгляд направлен на яркое безоблачное небо. Найти в нем ответов я не пытаюсь – вопросов тоже. В голове резко становится пусто, а сам я чувствую, как начинаю расслабляться впервые за долгое время. Это Россия на меня так действует?* * * *
Дальнейшие дни шли спокойно и размеренно. Я продолжал заниматься положенной мне, как стране работой, проводил время с семьёй и преподавал в университете, а так же помогал РСФСР с учёбой, как и обещал. Поразительно, но он делал большие успехи. Я могу точно сказать, что горжусь им. Видимо, ему просто была нужна небольшая опора, или правильнее сказать – толчок, после которого он смог сделать большой рывок вперёд. Россия выглядел радостно последние месяца, а его отношения с остальными понемногу наладились. Что касается наших отношений, то мы их активно скрывали. Нет, не то чтобы у нас было что-то очень серьёзное... Вообще всю эту ситуацию тяжело объяснить. Нам обоим было очень комфортно в обществе друг друга и между нами определенно была обоюдная симпатия, но выставлять это на всеобщее обозрение мы не хотели. Во-первых, остальным странам, республикам и так далее про это знать не обязательно. Они ведь могут использовать это в своих коварных целях. Особенно Российская Империя. Хотя, мне кажется, что он уже что-то знает или подозревает как минимум... Он постоянно ухмыляется мне в университете и хитро жмурится своими разноцветными глазами, а в них, в прямом смысле, можно заметить скачущих чертей! А один раз, уже под конец собрания стран, где присутствовал мой отец, я, а так же несколько самых старших республик, мы с Россией переглядываемся, и я невольно тепло улыбаюсь ему. Тут же над ухом слышу знакомый до боли во всём теле голос отца: – Цирк уродцев, – произносит РИ и я быстро оборачиваюсь, начиная испытывать того суровым взглядом, но Империю это определённо не пугает. Он лишь ухмыляется мне, затем переводит взгляд на РСФСР, хмыкает и под стук каблуков своих же сапог, уходит. Вся эта ситуация заставляет в моей голове появится ряд вопросов: может, он уже что-то задумал? И возвращаясь к отношениям с Россией. Для нас всё это до жути непривычно, нужно это понимать. Проявлять какую-то заботу к друг другу и выражать тёплые эмоции. Всё это мы привыкли скрывать, так что о том, чтобы показывать это всем и речи идти не может. В любом случае, когда мы в очередной раз занимаемся у меня в кабинете, мой старший сын без конца говорит варианты решения разных задач, а я молча наблюдаю за этим с улыбкой на лице. Затем делаю глубокий вдох и кладу свою руку поверх руки Росса, тем самым заставляя его отвлечься от учёбы и посмотреть на меня. Подобные прикосновения вошли у нас в обиход, но они всё еще оставались очень чувственными. – Пап? – начинает первый РСФСР, видя, что я не решаюсь. Он заглядывает мне в глаз своим нечитаемым взглядом голубых очей. – Послушай, Россия. Я думаю, что нам следует прекратить наши занятия, – делаю небольшую паузу и выдыхаю, при этом отводя взгляд в сторону и сжимая руку сына сильнее. – Ты очень умный и талантливый мальчик, так что дальше справишься самостоятельно, но если что, то я тебе помогу, помни это, – опять замолкаю. Слова, которые я хочу сказать, буквально застряли в глотке, а РСФСР будто бы видит это, из-за чего терпеливо ждёт. – И знаешь, в последнее время я чувствую себя действительно плохо в физическом плане. Сильная слабость и прочее, поэтому мне необходимо больше времени на отдых, но работать тоже нужно. Надеюсь, что ты меня поймёшь. Свою речь красиво окончить мне не удаётся, последние слова звучат очень тихо и скомканно. Всё из-за того, что сын резко обнимает меня за шею и утыкается лбом в мое плечо, при этом что-то тихо нашёптывая и начиная плакать навзрыд. Я молчу долгое время, пытаясь понять, что же случилось и мог ли я сказать что-то, что заставит сына плакать? – Россия, что случилось, солнце? – я провожу рукой по спине своего ребёнка, дабы успокоить его. Сам он дрожит и всё не может ничего сказать. На самом деле РСФСР очень редко плачет, поэтому понять что же с ним происходит становится сложнее вдвойне. Спустя долгое молчание, которое нарушали лишь всхлипы, я наконец-то слышу что-то вразумительное от России: – Прости, прости, прости, – шепчет он, а затем резко поднимает голову и мягко дотрагиваться своими губами до моих. Я почему-то впадаю в ступор, как будто мне восемнадцать лет, а это мой первый поцелуй, хотя подобное даже поцелуем назвать тяжело. – Я очень-очень сильно тебя люблю! Ты даже не представляешь насколько сильно, – РСФСР после своих же слов сжимает мою домашнюю футболку и утыкается носом мне в шею. – Мне очень жаль. Моё понимание достигает максимума, но я всё ещё сижу со спокойным лицом и молчу, ожидая продолжения монолога России, правда в итоге получаю требовательный и даже немного жестокий поцелуй. Губы мнут как только можно, а я и не сопротивляюсь, понимая, что Росс сейчас не в лучшем состоянии и на подобные действия может устроить ещё большую истерику. Нижнюю губу со всей силы кусают и оттягивают. В этот момент я зажмуриваюсь, пытаясь сдержать тихий вскрик. Мне кажется, что ещё немного и Россия прокусит мне губу насквозь, но на деле от неё просто отдирают небольшой кусочек кожицы и слизывают малое количество крови. Сразу после этого язычок сына проскальзывает между моих губ и проходит по зубам, тем самым побуждая меня отвечать на поцелуй, что я и делаю, дабы не создавать лишних проблем нам обоим. Да и признаться честно, я совсем не против подобного. За всё то время, что мы с РСФСР провели вместе, я успел очень сильно привязаться к нему и мысли о такого рода действиях часто посещали меня одинокими ночами, но я отгонял их. И совсем не из-за того, что Россия мой сын, ведь мы страны, у нас всё немного по-другому, и нас не так много, так что понятие "инцест" не является чем-то постыдным. Скорее это чисто дело принципа. Ведь любовь и отношения это не шутки, всё это очень опасно и серьёзно. Ты по факту берёшь ответственность не только за себя, но ещё и за своего партнёра, а это достаточно муторно. К тому же, ты доверяешь всё самое сокровенное другому, а как он этим будет распоряжаться – неизвестно. Да и мысль о том, что придётся делиться своими страхами и печалями не очень сильно обнадёживает меня, особенно если ты привыкаешь подобное скрывать. Тем временем наши языки безостановочно сплетаются воедино с характерным звуком, а мой язык даже успевают прихватить юные губки сына и это невероятно приятно. Своими руками аккуратно сжимаю талию России и беру инициативу на себя. Отстраняюсь на секунду от желанных, немного опухших губ и бегло осматриваю заплаканное и красное, то ли от слез, то ли от смущения лицо Росса. Затем хватаю губы сына своими, чтобы начать новый страстный поцелуй, при этом сразу же углубляя его и начиная внимательно изучать чужой ротик, а тот в свою очередь тихо стонет в поцелуй и старается активно отвечать. Через некоторое время первым отстраняется РСФСР в попытках отдышаться. Я следую примеру сына и тоже стараюсь восстановить дыхание, а заодно понять, как вообще наше обычное занятие резко переросло во всё это. – Знаешь, – начинает тихо шептать старшая Республика, при этом вновь обнимая меня за шею и прижимаясь как можно ближе, – я так не хочу, чтобы наши занятия заканчивались, ведь ты не можешь представить, как сильно мне на хватало твоей любви и заботы все эти годы, а тут, в этом просторном кабинете, ты даёшь мне всё это. Мое дыхание вновь сбивается, а сам я пытаюсь быстро вспомнить хоть какие-нибудь слова, чтобы сложить их в предложение и выдать внятный ответ, но от всей этой ситуации буквально сносит крышу и так мерзко на душе из-за собственных подозрений. – Правильно говорят, ко всему хорошему быстро привыкаешь, – продолжает говорить Россия, а его голос звучит максимально измотанно. Я понимаю, что молчание с моей стороны сильно затянулось. Да и сейчас признаться России в том, что я испытываю всё то же самое, что и он – значит признаться в одной из своих слабостей. – Я люблю тебя, – тихо шепчет сын и эти слова буквально оглушают меня. Сколько раз я слышал подобное? Притом от близкого мне человека, который говорит от всего сердца и не в шутку, а на полном серьёзе? Не могу вспомнить. Наверное, ни разу. Конечно, остальные мои дети говорили мне, что любят меня, как отца естественно, но это всё совсем не то... Снова ощущаю лёгкое прикосновение чужих губ, которое выводит меня из транса и принимаю важное для себя решение, несмотря на все те чувства, которые бушуют во мне. – Я тоже тебя люблю и с этого момента, пожалуйста, не оставляй меня, хорошо? – сжимаю тонкую талию РСФСР в своих руках и прячу лицо в его плечо, слышу, как он начинает плакать, а моя хватка становится всё сильнее. В этот момент мне остаётся лишь закусить губу и держать язык за зубами, ожидая дальнейших действий.* * * *
До сих пор помню тот день, когда началось наше "долго, счастливо, навеки вместе", притом помню с такой доскональной точностью, будто бы это было вчера, хотя прошло уже что-то около года. Тогда мы признались друг другу в таких неожиданных и противоречивых чувствах, которые разрывали нас постепенно с каждым днём, которые росли постепенно, с каждым днём, признались, даже подозревая, что ждёт нас дальше. Всё же у России часто сдавали нервы. Он мог просто плакать у меня на груди, ни с того, не с сего, и причин не объяснял, но мне это было и не нужно. Так же он временами требовал к себе очень много внимания, а уже спустя день мог сам начать избегать меня. – Ты не можешь решать за меня всё! – кричит Россия, при этом пытаясь звучать трезво. Я же потираю переносицу пальцами и пытаюсь успокоить сына, пока он всё ещё произносит свой пьяный бред, даже не пытаясь меня услышать. – Я ничего за тебя не решал, – в отличие от кое-кого, – думается мне с неприязнью, что видна на лице, – стараюсь дышать ровно, чтобы не сорваться и не накричать на своего ребёнка в порыве гнева, но сдерживаться всё сложнее и сложнее. Сколько уже дней я вижу сына в таком состоянии? Пьяный до безумия, приходит домой, ругается со всеми остальными республиками, а затем пьяный, но теперь ещё и злой в придачу, уходит из дома чуть ли не на сутки. Он, конечно, совершеннолетний и сам вполне может решать, что ему делать, но я не одобряю его новую компанию, хотя мне приходится только догадываться о том, кто же это. Хватаю РСФСР за руку и даю ему звонкую пощёчину, при этом начиная кричать: – Замолчи ты уже, наконец, и иди к себе в комнату спать, прекрати усложнять всем жизнь! – моя речь звучит громко и уверенно, но постоянно прерывается из-за кашля. Да, моё здоровье стало значительно хуже. Теперь меня преследует постоянный кашель, слабость и боль в теле. Врачей я, естественно, посещаю, но это ничем не помогает, да и не то, что должно было помочь. РСФСР на моё заявление вырывает свою руку и начинает плакать, крича что-то, но мне не удается расслышать всё отчётливо из-за головной боли. Поднимаю взгляд на сына и замечаю, как он направляется к выходу из дома, всё ещё что-то говоря. Хочу его остановить, но ноги настолько тяжёлые и даже не думают меня слушаться. Чувствую, подступающий к горлу кашель, из-за чего не могу ничего сказать вслед старшей Республике. Слышу хлопок двери и вздыхаю, сразу же падая на мягкий диван от недостатка сил. Я скручиваюсь пополам от боли в груди, которую доставляет сухой кашель. Опять РСФСР ушёл. Опять я в ужасном состоянии. Опять я один. И снова всё так ужасно тяжело из-за одного и того же. Из потока плохих мыслей меня на время вырывает Грузинская ССР, а с ней ещё несколько республик, которые наблюдали за ссорой и сейчас предлагают мне помощь. Я отказываюсь, несмотря на моё плачевное состояние, ведь это идёт в разрез с моим планами.* * * *
Резко открываю глаз от чувства тяжести на своём теле и оглядываюсь. Не могу вспомнить, как уснул вчера, но это и не столь важно. В первую очередь замечаю РСФСР в зимнем пальто, который стоит на коленях у кровати, а его голова аккуратно расположилась на моей груди. Поднимаю свою руку и провожу ей по волосам старшего сына, после чего тот открывает свои глаза и внимательно смотрит на меня. – Как ты себя чувствуешь? – шёпотом спрашивает Россия и медленно поднимается, садясь теперь уже на саму кровать, рядом со мной. – Прекрасно. Сон явно идет мне на пользу, – говорю я так же тихо, чтобы не разрушить всю эту невидимую и неоднозначную атмосферу между нами, которая по большей части вызвана его чувством вины. Республика молчит некоторое время, явно подбирая слова, но видимо так ничего и не придумав, он быстро и легко целует мои губы, а затем трётся своим носиком об мой. – Ты проспал несколько дней и ночей. Я очень сильно за тебя переживал... – на глазах сына появляются слезы и он снова нежно целует меня. – Как же я надеюсь, что всё это скоро закончится и ты будешь в порядке, – на слова сына я лишь аккуратно улыбаюсь и вновь начинаю гладить его русые, почти что блондинистые волосы. – Всё обязательно будет хорошо, я обязательно поправлюсь, – ложь. Я говорю это всё лишь для того, чтобы сделать всё ещё хуже. мне всё равно уже не суждено встать на ноги, да и это не входит в мои планы. Честно говоря, я даже не пытался вылечиться, а сейчас в тяжёлых восьмидесятых, всем тем более понятно, что строить коммунизм дальше – проигрышное дело, но я знаю, что делаю. – Прости меня пожалуйста. Я опять напился и ушёл из дома. Остальные мне уже рассказали, как плохо ты себя чувствовал в тот вечер, – руки сына обнимают меня за талию, а сам он прижимается ко мне как можно ближе. – Русс, ты почти больше всех влияешь на моё состояние, поэтому перестань убиваться, я ни в чем тебя не виню, – говорю я и целую сына в лоб, из-за чего тот счастливо жмурится и улыбается уголками губ. Приподнимаюсь на кровати и беру лицо Росса в свои руки, после чего ещё несколько раз нежно чмокаю его. – Я очень люблю тебя, Россия. Ты будешь отличной страной, если править будешь ты, просто поверь мне. И я помогу тебе, только тебе, всем, чем только смогу. И я правда очень-очень люблю тебя, помни это, – замечаю, что и сам Россия начал плакать ещё сильнее. Он утыкается носом в мою шею, а я обнимаю его и глажу по спине, как маленького ребенка. Республика шепчет извинения и что-то про любовь. Проходит минут пять и мы вдвоём более-менее успокаиваемся и приходим в себя. Я осматриваю заплаканное лицо РСФСР, а затем улыбаюсь уголками губ и целую его, сразу же облизывая чужие губы и уверенно углубляя поцелуй. Росс мычит в такой мокрый и даже грязный поцелуй, но не отстраняется, а отвечает, правда я чувствую какую-то неуверенность с его стороны. Не прекращая поцелуй, начинаю аккуратно снимать пальто с сына, а тот на такие действия отстраняется и с явным вопросом в глазах смотрит на меня. – Пап, ты чего? Не пойми меня неправильно, я совсем не против, но подобное явно не пойдет на пользу твоему здоровью, – я почти тут же прерываю речь России, одновременно с этим до конца стаскивая с него зимнее пальто и кидая предмет гардероба в сторону. – Я чувствую себя не так плохо, как обычно. Видимо несколько дней сна всё же пошли мне на пользу. Тем более если не сейчас, то никогда, – довольно хмыкаю и облизываю губы РСФСР, после чего проделываю то же самое, но уже с его шеей. Росс же удивлённо и как-то испуганно ахает, а затем произносит непонятное: – Точно, я же совсем забыл, – но его следующие тихие слова тонут в очередном стоне. Я делаю вид, что не обращаю особого внимание на эту фразу республики и за это время успеваю стянуть и бросить на пол его футболку. – И знаешь, – ненадолго останавливаюсь и заглядываю в глаза сына, – следующие несколько дней мне придется заниматься только работой, дабы наверстать упущенное, так что давай сегодня уделим друг другу достаточно времени, – вновь опускаюсь к телу Росса и продолжаю аккуратно водить по нему руками, при этом целуя и кусая шею, затем плечи, а после и грудь. Все эти действия сопровождаются неровным дыханием и тихим мычанием со стороны России. Отстраняюсь от такого желанного тела и вновь внимательно осматриваю его. Вижу новые, только что сделанные, и старые, уже немного зажившие укусы и засосы, но вот один из них абсолютно точно не подходит не под одну категорию, ведь он не то чтобы старый, но зажить еще не успел, а это значит оставлен не так давно. Более того, он находится на животе, а до туда я добраться ещё не успел. Поднимаю на Россию вопросительный взгляд и дотрагиваясь до не понятного мне следа на его коже. Мои подозрения в этот момент только закрепляются. – Что это? – спрашиваю я строгим тоном и пытаюсь понять, о чём сейчас думает сын, но, к сожалению, читать мысли я ещё не научился, но зато предугадывать чужие действия и читать врага очень даже. – А что не так? Ты мне всё тело подобным разукрасил, – РСФСР говорит уверенно, и я ему не верю, потому что все мои действия уже давно строятся не на чувствах, а на точно выверенной тактике. После своих слов сын сразу же целует мои губы и углубляет поцелуй, одновременно с этим снимая с меня чёрную домашнюю футболку. Своими тонкими пальцами Росс гуляет по моему торсу, специально задевая соски. Чуть позже его рука дотрагивается до моего паха через одежду и начинает совершать массажные движения. После этих действий все мысли лишь на время быстро пожимают мне руку ради приличия и прощаются со мной на ближайшие минут сорок, обещая потом вернуться в большем количестве. Позже РСФСР лишает нас обоих каких-либо преград, стягивая сначала с себя, а потом и с меня всю одежду. Уже полностью голые мы сидим на кровати и мокро целуемся, одновременно с этим прижимаясь к друг другу как можно ближе. Моя рука медленно гуляет по влажному от слюны и полу-вставшему члену России, а сам он в свою очередь совершает всё те же махинации, но уже с моим детородным органом. Первым отстраняюсь я и прошу сына достать из-под кровати специальную коробку, в которой мы хранили всё необходимое для наших утех. Конечно, можно было бы спрятать всё в тумбочке, но под кроватью как-то понадёжнее будет. Беру из коробки тюбик крема и презервативы, затем, слегка приказным тоном говорю России встать на четвереньки и повернуться ко мне задом, и он всё послушно выполняет. Натягиваю защитное средство на свои пальцы, а затем начинаю медленно наносить на них, а заодно и на тугое колечко мышц моего сына, маслянистый крем. Республика утыкается лицом в подушку и одной рукой слабо сжимает лежащие в стороне одеяло, когда сразу два моих пальца входят в такое желанное тело. В приличном темпе двигаю пальцами, иногда сгибая их или разводя в разные стороны. Понимаю, что для всего для двух пальцев Росс достаточно растянут и добавляю третий. Мы уже долгое время не занимались сексом, но не несмотря на это, меня ничего не удивляет. Думаю об этом около пяти секунд, затем, наклоняясь ближе к сыну, целую его бледную спину и шепчу на ухо: – Ты играешься сам с собой, верно? Какой плохой мальчик. Ты думаешь обо мне, когда делаешь это? – говорю я лишь для виду, чтобы не вызывать подозрений, и прикусываю мочку России, а после резко сгибаю пальцы в юном теле, от чего слышу стон с его стороны. Республика быстро поворачивает голову на меня и я ловлю его испуганный, непонимающий и смущённый взгляд. Между нами воцаряется недолгое молчание. Вижу, что сын думает о чём-то, и я могу понять о чём. Вместо ответа РСФСР резко встаёт на колени, и прижимается к моей груди своей спиной, после чего мы страстно и развязно целуемся по его инициативе. Росс во время поцелуя успевает нежно посасывать мой язык. Через некоторое время сын отстраняется, ухмыляется и томно шепчет: – Конечно, а как иначе? – очередной обман, из-за чего слабо улыбаюсь и легонько толкаю его обратно на кровать. В особой растяжке РСФСР не нуждается, так что я принимаю решение приступить к самому интересному и желанному. Вытаскиваю пальцы и снимаю с них презерватив, после чего он летит в сторону, а я беру новый, но надеваю его уже на свою крайнюю плоть. Повторно беру тюбик с кремом и выдавливаю содержимое на свое достоинство. Затем хватаю сына за бедра и резким движением пододвигаю его ближе к себе. Провожу по попке России своим членом, а затем немного резко вхожу в него, из-за чего слышу болезненное шипение снизу. Пока одна рука всё еще сжимает бедро, вторая медленно оглаживает спину любимого, дабы успокоить его. Некоторое время не совершаю никаких толчков, дабы дать Республике привыкнуть, но долго терпеть эту тесноту невозможно. – Я начинаю двигаться, – произношу я и, не услышав в ответ никаких возражений, совершаю первые медленные толчки, которые всё же даются с небольшим трудом, из-за того, что стенки Росса достаточно сильно сжимают меня, но я не жалуюсь, ведь это на самом деле приятно. Мой слух ласкает соблазнительное мычание со стороны сына, но я прошу его не сдерживаться и в итоге получаю громкие и полноценные стоны, от чего заметно ускоряюсь, а так же начинаю проникать глубже. Почти всё время сжимаю попку Росса в своих руках и иногда совершаю удары по ягодицам, знаю ведь, что сын далеко не против этого. Через некоторое время выхожу из РСФСР и грубо разворачиваю его на спину, для того, чтобы видеть это прекрасное и возбуждённое личико. Впиваюсь в губы любимого страстным поцелуем и вновь глубоко вхожу в него, при этом задевая простату. Тело снизу невольно пробивает крупная дрожь, а из уст доносится особенно громкий стон. Следующие толчки стараюсь совершать по одной и той же траектории, чтобы задевать комочек нервов своего сына. На подобные действия он начинает извиваться на кровати, причём с такой силой, что мне с трудом удаётся удерживать его на месте. В конечном счёте я и сам начинаю тяжело дышать, потому что в наполненной стонами комнате становится невероятно душно и жарко. Когда же я чувствую, что моя разрядка уже близка, беру в руку влажный от природной смазки член Росса и быстро вожу по нему рукой в такт своим движениям. Из-за моих махинаций сын кончает первым, а я следом за ним. Выхожу из Росса и аккуратно ложусь на кровать рядом с ним. Его голова уютно располагается на моей груди и я невольно начинаю аккуратно перебирать пальцами уже почти блондинистые волосы Республики. Вся эта ситуация как-то успокаивает меня, но идиллию нарушает тихий голос сына: – Сегодня же почти все дома. Наверняка слышали, чем мы тут занимались, – руки РСФСР нежно обнимают меня за талию, а губы единожды целуют грудь. – Неважно. Всё равно ни у кого не хватит смелости об этом говорить, а даже если и хватит, то придумаем какую-нибудь отмазку, – я делаю глубокий вдох, а затем выдох. – Да и не надо сейчас о плохом, лучше принеси мне пачку сигарет, – после своих слов чувствую, как юное тело отстраняется от моей груди. – Пап, ты же знаешь, что в твоем состоянии тебе курить противопоказано. Давай я лучше сделаю тебе кофе? – я смотрю в голубые глаза России, в которых борются настолько противоречивые чувства, как из покон веков идёт борьба воды и огня. Я соглашаюсь на его предложение. Республика вытирает себя салфетками, затем послушно одевается в свою одежду и выходит из комнаты. Придется устроить стирку, но это потом. Всё потом. Я же накидываю на себя свой домашний халат и заглядываю в окно, наслаждаясь ночным небом, одновременно с этим ожидая Росса. Скоро тот возвращается с подносом, на котором стоит кружка и несколько лекарств, которые я должен принимать на постоянной основе. В последнее время о моём здоровье больше заботится даже не Россия, и не все остальные мои дети. Я благодарю сына и сначала принимаю пару таблеток, а уже после приступаю к кофе. В итоге, мы с Россией сидим на моей кровати и его голова уютно устроилась на моем плече. Я медленно пью тёплый напиток и клянусь, такого кофе больше нигде не попробуешь. Не знаю, что добавляет туда сын, но оно всегда выходит просто смертоносным. Чтобы подтвердить свои подозрения, предлагаю Руссу отпить немного, но он лишь быстро мотает головой в категорично отрицательном жесте, а я для вида пожимаю плечами. И через какое-то время поперек горла вновь встаёт сухой кашель, а голова отдаёт адской болью. – Ну вот, что я тебе говорил? Не надо было заниматься нам всем этим. Тебе опять стало плохо, – тихо говорит РСФСР и удобно укладывает меня на кровать. – Мне стало плохо только после лекарств, так что наверняка это просто временные побочки. Давай завтра сходим к врачам и попросим их сменить препараты? – в ответ на мои слова Россия лишь поджимает губы и неуверенно кивает.* * * *
Я стою у открытого окна в своем родном кабинете и медленно вдыхаю жгучий никотиновой дым вместе с морозным воздухом. – А ведь смена лекарств так и не помогла. Ах, "как жаль", – театрально произношу я, неспеша тушу сигарету об пепельницу, после чего в неё же кидаю окурок. Перевожу внимательный взгляд на тебя и слабо ухмыляюсь. Ты сидишь в чёрном мягком кресле и в ответ смотришь на меня. Я заглядываю в твои глаза и пытаюсь понять, что ты сейчас чувствуешь, но у меня не получается. – Надеюсь, я смог ответить почти на все вопросы, ведь как никак я старался во всех деталях описать самые важные моменты, – я пожимаю плечами и осматриваю помещение, которые со старых времён осталось почти неизменным. В глаз бросается календарь... – Две тысячи двадцатый год. Уже почти как тридцать лет я являюсь недействительной страной, – задумчиво качаю головой и чуть позже цокаю языком, вновь замечая тебя. – Наверное тебе интересно, как ситуация обстоит сейчас, верно? – бегло смотрю на часы, а потом продолжаю, – у нас всё еще есть немного времени до собрания стран, так что я расскажу. Перед началом своего длинного монолога я делаю глубокий вдох-выдох и молчу некоторое время, дабы собрать все мысли в кучу. – С каждым днём моя "болезнь" всё больше и больше убивала меня, и в конечном счёте ночью, тысяча девятьсот девяносто первого года, я полностью потерял свою власть. После этого каждая моя республика стала отдельным государством, даже РСФСР. Сейчас ты можешь знать его как Российскую Федерацию. Долгое время после распада моё состояние оставалось очень плачевным, но Росс был рядом со мной, и всегда плакал. В любом случае, он заботился обо мне как мог, и просил помощи в истерике, потому что сам не мог понять, что ему делать дальше. Я помогал как мог, но ты, мой друг, наверняка и сам прекрасно догадываешься, что это идёт в разрез с моим планом, но об этом попозже. Что касается остальных, мои дети в быстром темпе покидали родительское гнездо, что вполне объяснимо, ведь им нужна самостоятельность и своя личная жизнь. Несмотря на это, они не забыли про меня, часто навещали и писали. Даже сейчас, когда мы видимся на собраниях, то многие из них рады меня видеть. И что касается университета, он больше недействителен, к сожалению. На самом деле, это не так уж плохо, потому что работы у всех стало поменьше, а основные знания все города и страны уже получили, так что свою работу этот университет выполнил. Среди всего этого Российская Империя интересует меня больше всего... Я прерываю свой рассказ, чтобы покурить. Когда у меня появилась такая тяга к никотину? Не знаю, но это и не важно. Закуриваю и совершаю несколько медленных шагов по кабинету. Останавливаюсь у карты, что висит на стене рядом с коллекцией огнестрельного оружия. Задумчиво продолжаю: – Мой отец предсказуемо изменился. Он теперь постоянно молчит с жуткой улыбкой на лице, будто бы он уже победил, но я-то знаю, что это не так. Из моего рассказа ты, наверное, понял, что в своём плохом состоянии я очевидно винил отца. Все свои манипуляции он совершал через излишнее любопытство России. Уж не знаю, насколько они были близки, если ты понимаешь, о чем я, но в глазах старшего сына я всегда видел эту немую борьбу между тем, чтобы послушно исполнять наставления Российской Империи и любовью, искренней любовью ко мне. Но ты знаешь, я уже давно на шаг впереди отца, всё же двадцатый век – век науки, и это мой век. Сейчас он упивается своей властью над Россией, ведь тот послушно следует за ним и его политикой. Но если ты помнишь, то я говорил о том, что Россия часто приходит ко мне за советом. Это всё происходит из-за того, что он всё ещё сомневается, всё ещё не может выбрать. И однажды народ поймёт, что я был прекрасен, что я был лучше, что я был великолепен в своей правоте. Таким образом, план мой был простым: когда в народе появились волнения, естественно, не без помощи РИ, я решил спокойно отдать бразды правления своим детям, ну, как сказать спокойно. В открытую мне отца не победить, так что теперь я, как и он, буду следовать за Россией тёмной тенью, и однажды этот мир признает меня не на одно столетие, и даже не на два, а навечно. Я вновь прерываюсь и аккуратно провожу кончиками пальцев по карте, надписи "Российская Федерация", одновременно с этим совершая новую затяжку. – Что ж, я хочу рассказать тебе кое-что особенное, как моему самому близкому товарищу. Знаешь, этот мир очень жесток. Нам постоянно приходится выбирать, кого вставить в приоритет: себя или других. Я выбрал себя и не вижу в этом ничего плохо. Я люблю Россию, очень люблю и хочу, чтобы он был счастлив, но, всё же, я собираюсь вернуть себе власть, чего бы мне это не стоило. После этих слов я со всей силы сжимаю кусок карты в руке, из-за чего та мнётся. Через некоторое время делаю глубокий выдох, чтобы успокоиться. Возвращаюсь к столу, тушу сигарету и отправляю ее в пепельницу, как и все никотиновые палочки до неё. – Просто представь, как прекрасно будут смотреться четыре заветные буквы на этой карте. "СССР" – звучит гордо. И пойми, я ведь не совершаю ничего плохого, просто заставляю РФ незаметно для него же делать то, что мне нужно, выбирать мою сторону, а не сторону отца. Всё законно, всё честно. И если вдруг на досуге ты задумаешься над тем, любил и люблю ли я Россию по-настоящему, то, мне кажется, я уже достаточно рассказал о своих приоритетах. Поворачиваюсь к тебе, а ты всё так же молча смотришь на меня. На моём лице играет слабая ухмылка. – Что ж, наше время, к сожалению, подошло к концу, мы и так с тобой засиделись. Пора собираться на собрание. Ты же понимаешь, такое пропускать нельзя, когда всё ещё планируешь оставаться у дел в будущем, – после своих слов подхожу к столу и начинаю одну за другой брать необходимые бумаги. Краем глаза замечаю, как ты встаёшь и собираешься уходить, но я зову тебя по имени, чтобы твоё внимание вновь переключилось на меня. – Не держи на меня зла за всё, что я делаю. Всем нужна власть, просто пойми это. Кстати, извини за то, что я так долго не отвечал на твои письма, из-за этого мы всё не могли увидеться. А, и ещё, Россия просил передать, чтобы ты зашёл к нему в гости на выходных. Только не говори ему ничего о нашем разговоре, ладно? Пускай это останется нашим маленькими секретом. До встречи, мой дорогой товарищ...