Его Локи

      Мягкий свет уличных фонарей вкрадывался через распахнутое окно в маленькую квартирку Лондонского пригорода. Последождевой воздух будоражил воображение, а тонкие полоски обводили силуэт мужчины, стоящего в распахнутой белой рубашке и брюках.       Актёр не мог заснуть, если не смотрел на небо, не выискивал привычно среди звёзд Его.       Зиму сменяла весна, ночь приходила за днём, но Том не мог перестать смотреть… перестать ждать. — Ты обещал… обещал мне вернуться.       Пальцы привычно сжимали высушенный шестилистный цветок странной формы: края лепестков слегка закручены, схожи с чёрными волнами волос; бледный фисташковый цвет, бывший когда-то изумрудным, до боли впивался в душу.       Глаза шепчущего были устремлены к далёким звёздам, которые могли быть уже давно мертвы, а свет их доходил до Мидгарда лишь сейчас. Но Тому это было не важно. Его не заботили никакие звёзды, кроме двух, погасших, скорее всего, навсегда. — Ушёл, оставив мне это. — ветер колыхал зажатый в пальцах цветок.       Том каждый раз хотел отпустить шестилистник, но в последний момент останавливался, как и сегодня. Горькая усмешка заглушила тихим шелестом, казалось, весь шум на планете и отдалив от обиталища всех людей на миллионы световых лет.       Одиночество. Хиддлстон прежде не чувствовал себя настолько одиноким в пустой квартире, где раньше можно было услышать шелест утренней газеты или рок прямиком из восьмидесятых. Локи, его Локи, любил включать Queen воскресным утром; пах сигаретами с синими буквами Winston; улыбался, а щёки Лофта застилал осенний румянец. Клетчатая рубашка, в которой он любил ходить дома, пропахла сандаловым деревом и пылью города, но по-прежнему источала особую ауру — магию, если проще описать этот магнетизм. Лафейсон собственноручно повесил её в шкаф три года назад и… Исчез, забрав с собой улыбку бледного лица Тома. — Ты говорил, что он завянет, лишь когда ты уйдёшь навсегда. И ты ушёл. Забыл меня — дрожащая рука поднесла к щеке цветок, легко коснувшись им скулы       На мгновение актёру показалось, что родные губы скользнули по коже.       Глаза всё ещё сверлили купол неба, недоумевая. Незряще глядели и пьяно скользили, подобно пузырькам на дне бокала шампанского, которое они пили вместе, обещая себе и друг другу быть рядом.       В прозрачной луже, расплёскиваемой проезжающими машинами, отражалось окно Тома. Сзади мужчины то и дело мелькала тень в зелёном плаще, коснувшаяся губами его скулы… — Никогда не забуду. — шептал ветер, уносимый машинным гулом прочь.