— 1 -
Детское похныкивание разрушает зыбкую хмарь сна. Лань Чжань вдыхает полной грудью, игнорируя вспышки боли в потревоженных ранах от дисциплинарного кнута. Они подобны длинным гвоздям, забитым неумелой рукой — тревожат древесную плоть, вспучивают волокна-жилы. Если дерево способно кричать, натужно скрипеть, истекать кровью-смолой, то что говорить о несовершенном человеческом теле? Цзиньши пропитан духом болезни: к лечебным благовониям (брат с трудом выбил у старейшин даже такую малость) примешивался сладковатый запах гниения, горьковатый — мочи и металлический — крови. Тихий детский плач повторяется и Ханьгуан-шу*, делая над собой усилие, открывает глаза. Голова кружится не то от запахов, не от слабости в отказывающем служить теле, не то от наконец-то проснувшегося голода. Туго перехватывающие торс широкие (посеревшие) ленты бинтов были единственным, что прикрывало наготу сверху. Какой «благородный» облик! Девушка невесомо провела по ним кончиками пальцев, понимая, что кажется, все дни, что она провела между жизнью и смертью, ей не меняли перевязь. Надеялись, что она, не справившись с увечьями, отойдёт к праотцам, чтобы предстать ещё перед их судом? Будь Лань Ванцзи воспитана чуть хуже, она бы непременно зло ухмыльнулась и бросила в тяжёлый воздух пару проклятий. Те бы так и повисли между полом и потолком. Как бы они выглядели? Ворочающимися ядовитыми змеями? А может, иероглифами с расплывчатыми краями, словно бумагу залили водой? Нет, она всё-таки бредит. Кто плачет в месте её уединения, если даже она не может выдавить из себя хоть одну слезинку? Дева Лань осматривает комнату. Всё на месте: разворошённая, в пятнах крови, постель; столик для письма — пустой: ни свитков, ни набора для каллиграфии — не положено; опустевшие книжные полки и прежде не ломились от обилия литературы — если что-то было необходимо, то не было смысла приносить это в свой дом, когда есть библиотечный павильон. Подставка для гуциня — пуста. Но звук не был похож на перебор струн Ванцзи. Это был именно голос. Детский. Борясь с новой порцией боли в исполосованной спине, она мелкими медленными шажками обходит свои небольшие покои. Ребёнка нет. Она теряет рассудок? Так на сколько же времени её забрала хворь? Вэй Ин… Лань Чжань замирает посреди комнаты и чувствует, как где-то под бинтами становится невыносимо больно, аж дыхание перехватывает. Ударившись спиной-открытой-раной о стену, девушка задыхается, вспоминая. Вэй Ин! Луаньцзань! Съехав спиной вниз, и оставив на белёных стенах широкую кровавую полосу, она зарывается трясущимися пальцами в спутанные волосы. Как она могла забыть о нём?! Ей бы горько разрыдаться, кляня свой клан с многотысячными правилами; безжалостную войну, сделавшую их теми, кто они есть сейчас — зализывающими раны, лежащими в земле или вовсе, не нашедшими упокоения, но… Невиновных нет. Виноваты — все. Ванцзи с тенью страха и неуверенности смотрит на дверь. Заперто ли? Стоят ли печати, препятствующие свободному передвижению? Открыто! Должно быть, никто не подумал, что может статься так, что после тридцати ударов дисциплинарным кнутом в ком-то ещё останутся силы подняться на ноги и перешагнуть порог цзинши. Дева Лань — смогла. Наперёд зная, что с каждым новым шагом лишь добавляет себе срок и тяжесть наказания, тем не менее, она шла вперёд. Тайные тропы, ведущие к цзиньши старшего брата, услужливо скрывали её от патрулей адептов, не то, было бы зрелище: Ханьгуан-шу в непотребном облике разгуливает по Гусу, хотя должна не помнить себя от боли. Обычная прогулка превращается в муку — прохладный ночной воздух оседает испариной на пылающем лбу, кровь из потревоженных ран сочится сквозь давно переставшие впитывать повязки. Ей постоянно кажется, что она вот-вот столкнётся с кем-нибудь, или упадёт от телесной слабости и её обнаружит патруль. Страх и трусость! В темноте и тумане белеют стены обители Цзэу-цзюня. Свет в окнах не горит. Что странно и быть может, удачно. Лань Чжань по своему опыту знала, что режим их ордена требует отходить ко сну в конце часа собаки*, но дел после Аннигиляции Солнца было невпроворот, и, забирая у самого себя часы отдыха, Лань Сичэнь тратил их на работу с прошениями и отчётами. Нерешительность овладела ею. То, что она собирается сделать… Тело действует прежде разума — рука нырнула за спину и прижалась к кровящим бинтам. Кончики пальцев окрасились свежей кровью и несколько знаков сонного заклятия вспыхнули бледно-голубым светом на створке двери. Прижавшись лбом к прохладной древесине дева Лань закрыла глаза и досчитав до пятидесяти, дёрнула на себя ручку двери. Доверчиво. Не заперто. Брат, в кои-то веки, спит. Ванцзи не может не присесть подле него, пусть он в какой-то мере предал её. Сичэнь осунулся. Крупные изящного очертания ладони лежат поверх одеяла. На среднем пальце алеет шишка от многочасового письма. Сколько же документов проходит через главу, раз его рука оказалась отмечена сим знаком? Но коснуться его решительности нет. И желания. То, что она собирается сделать… Немыслимо! Мужские одежды приятной тяжестью ложатся на плечи; пояс приходится затянуть не полностью — раны станут болеть сильнее; Бичэнь… Её меч стоит здесь! Рядом с Шоюэ! И Ванцзи! Гуцинь тихонько, будто понимая, что нельзя шуметь, приветствует хозяйку тихим, словно шелест, переливом. Заклинательница почти улыбается — рядом с болью становится тепло. Оставляя за собой капли крови — хитрые раны — одна часть покрылась коркой сукровицы, вторая перестала кровоточить, третья выглядит так, словно недавно высекли, дева Лань покидает братские покои и встаёт на меч. Вниз она не смотрит. Только вперёд. ___________________________________________________________________ *Шу (shū) — чистый, целомудренный, добродетельный, высоких моральных качеств (применимо, как правило, к женщине); *час собаки — с 19:00 до 21:00— 2 -
В предрассветных лучах гора Луаньцзань кажется почти красивой. Чёрные грани, облечённые в солнечное золото, полны мрачной изысканности. Лишь приблизившись вплотную, можно увидеть, что это — морок. Солнце не украшает последний оплот Вэней, но показывает во всей неприглядности место, которое согласилось приютить изгоев. Сухая, присыпанная прахом, земля; мертвецы — лютые, неупокоенные, павшие под мечами заклинателей и оставшиеся гнить. Даже деревья выглядели как порождение тёмной энергии — перекрученные стволы, острейшие голые ветви, с удовольствием нанижут зеваку, как бабочку на иглу, вспучившиеся корни, что кажется, вот-вот издадут многоголосое змеиное шипение. Ванцзи идёт вперёд, догадываясь, что увидит. Но… Чего она боялась больше? Горы гниющей плоти, над которой вилась бы не одна стая птиц, или этого? Густой тишины, заставляющей задуматься, а есть ли слух? Холодный ветер гонит ей под ноги мелкий мусор, крупные хлопья чёрного пепла. Но не все лачуги были преданы огнём. Некоторые стояли нетронутыми, лишь распахнутые настежь двери были свидетельствами расправы над остатками ордена Цишань Вэнь. Эти чёрные зевы манили к себе, чтобы заточить в с виду хрупких стенах и с удовольствием неспешно переварить. Деву Лань замутило. Сдерживая позывы пустого желудка, она привалилась плечом к одному из древесных стволов. И каркающе полузавыла-рассмеялась. Нетронутые грядки редиса. Лишь чуть посеребрённые первыми заморозками. Некому снять урожай и продать жителям Илина. — Дева Лань согласится разделить скромную трапезу? — Небольшая плошка почти пустого бульона зажата в старых узловатых ладонях. На дне — несколько кругляшей редиса и пара кусочков корешков непонятного происхождения. Каким был на вкус суп, сваренный бабулей Вэнь? Ванцзи не помнит. Увядающие листья чуть трепещут на ветру, который плачет детским голосом. Тем же самым, что она слышала в цзинши. — Кто ты? — Хрипло вопрошает Лань Чжань, шатающейся походкой исследуя опустевшую гору. — Где ты? Ветер, играет с нею — треплет не собранные волосы, хнычет то в правое ухо, то в левое. У неё кружится голова. Кружится и Луаньцзань. Цепляя занозы, запинаясь о корни, заклинательница отдаляется от жилых построек и оказывается окружённой чёрными деревьями, за коими прячется обрыв. Здесь ветер особенно громок. Не сдерживаясь, она рыдает так, как не рыдала Лань Чжань в день, когда узнала о смерти матери. Он зол — укоряет, бросает ей в лицо комья пыли, забивающей нос и глаза. Ещё чуть-чуть и хитро изменив направление, дунет в спину, и она сорвётся вниз. Вновь накатывает слабость, и, привалившись к самому большому дереву, дева Лань совсем близко слышит слабое хныканье. Это уже не ветер. Кое-как поднявшись, Ванцзи, цепляясь за обломанные ветви, огибает его и оказывается напротив большого дупла. Слабый голосок раздавался оттуда? Но тишина. Девушка затаила дыхание. И… Слабый детский плач! Просунув руки в отверстие почти по локоть, она чувствует кучу мягких от ветхости тряпок, а под ними… детскую пятку? Вынув Бичэнь из ножен, Лань Чжань приподнимается на нём над землёй и осторожно выпрастывает из древесной тьмы слишком горячего ребёнка. — А-Юань? — Она узнала сгорающего в лихорадке мальчика. Разумеется, малыш, пребывающий в бреду болезни, не признал в ней «самую лучшую Богатую шицзэ». — Сянь-гэгэ… Бабушка… Сянь-гэгэ… — Без слёз плакал последний Вэнь, которому ещё и четырёх* не было. Если бы в нём ещё оставались слёзы, то наверняка, они с шипением бы испарялись с болезненно-красных щёк, оставляя белые подтёки соли. Прижав к груди единственное напоминание о том, что по землям Поднебесной ходил когда-то человек по имени Вэй Усянь, дева Лань думала, как же ей быть. Откажет ли брат в милости приютить малыша? — Что это у тебя в руках, Ханьгуан-шу? — Злой, будто лающий, голос (из-за грубого звучания диалекта Юньмэна) раздался за спиной неожиданно. Да так, что она потеряла концентрацию, и Бичэнь вместе с ней упал на землю. Цзян Ваньинь! _______________________________________________________________ *Старая система счёта возраста добавляет к «европейской» системе год. А-Юаню около трёх лет.— 3 -
Собираясь на Луаньцзань в поисках доказательств— 4 -
Меряя широкими шагами комнату, Саньду Шэншоу ждал, когда из соседних покоев выйдет целитель Жай. Разлучать деву Лань и найдёныша он не стал, поселив их в смежных со своими покоями. Последние ли* до Юньмэна были самыми тяжёлыми — Лань Ванцзи потеряла сознание от потери крови, а чуть пришедший в себя А-Юань весь остаток пути орал ему на ухо. Свалившийся с небес глава являл собой жуткое зрелище: алое, со вздувшимися венами, лицо; верещащий детским голосом ком тряпья и бессознательная, истекающая кровью, легендарная Ханьгуан-ши. — Ну? — Из дверки опочивальни юрко для своей комплекции прошмыгнул целитель. Круглое краснощёкое лицо было полно некой радостью напополам с удивлением. — Такое счастье, такое счастье! — Бормотал мужичок, потирая с сухим звуком, пухлые короткопалые ладони, но увидев бешеный взгляд господина, поспешил доложить по делу: — Ребёнок на грани. Но! — Предупреждая окрик Ваньиня, он поднял палец вверх. — Вытащим. Отварчики, порошочки, бульёнчики. Что по деве Лань… Знатно её отстегали… Я даже в войну не всегда такие увечья врачевал. Но Ханьгуан-ши недаром из Гусу — выкарабкается! Тц-тц-тц, — защёлкал он языком, с явным сожалением. — Такую красоту уродовать! В мясо! Будь она слабее — померла бы от заражения крови. Бинты-то ей того — не меняли! А шрамов-то сколько останется… Но это не главное, главное, что с дитятком всё в полном порядке! Цзян Ваньинь запутался. Жай Люин только что сказал ведь, что А-Юань на грани. Откуда взяться порядку-то? — Носит под сердцем ребёночка! — Верно истолковав взгляд главы ордена, ответил целитель. — Но ай-ай-ай… Неужто пожалеть не могли и хотя бы отложить экзекуцию? А если бы скинула плод? Уже сейчас видно, сильным заклинателем будет! Я такой мощный ток ци видел только у… — Мужчина осёкся, поняв, чьё имя он только что едва не сказал. Цзян Чэн замер посреди комнаты, словно сам себя молнией Цзыдяня ударил. Лань Ванцзи — в положении? От кого? Мерзкий голосок в голове прошептал, что знал он человека, который мог бы самой Нефритовой деве под подол заглянуть. К кому она, как верная жена, на Луаньцзань бегала, пока не поймали и не заперли в Облачных Глубинах? — Она в сознании? — Хотелось ворваться в маленькую спаленку, и, брызжа слюной, предъявить мерзавке обвинения в порочности. — Нет, отварчик успокаивающий дал. Со снотворным эффектом. Может, к ужину проснётся… — Вы свободны, целитель Жай. Возвращайтесь к своим обязанностям. Пухлый, как статуи Будаев* в храмах у которых вечно очереди за благословением на богатство, целитель поклонился и столь тихо, как и проворно, покинул выделенные нежданным гостям покои. — Как дева Лань проснётся, скажешь мне, — служанка, оставленная в комнатах следить за состоянием Лань Ванцзи и А-Юаня, поклонилась главе Цзян. Но поработать с документами у Цзян Чэна не выходило — иероглифы расплывались перед глазами, перемешивались, что в ровном столбце находились совершенно разные знаки, превращающие прошение о снижении податей в сезон сбора лотосов, в полнейшую ахинею. Гуй дёрнул его отправиться на Луаньцзань и, конечно же, ничем хорошим это не закончилось. Кажется, в нём всё-таки есть что-то отца — точно так же, тащит домой всякий неблагодарный мусор. Даже этот — принадлежит ему! И вэньский щенок, и отродье в утробе Нефритовой девы! Мужчина прикусил нижнюю губу — ссориться с Облачными Глубинами ему не с руки, Пристань Лотоса едва-едва на плаву. Саньду Шеншоу не принимают в серьёз, Юньмэн вот-вот потеряет статус Великого ордена. Пентархия неумолимо превращается в Триаду… Поверх десятков прошений был водружён чистый лист бумаги. Кисть вывела первый столбец: «Достопочтенному главе ордена Гусу Лань от главы Юньмэн Цзян…». К тому моменту, как послание было свёрнуто и запечатано в тубус, в дверь кабинета постучали. — Глава Цзян, А-Шу докладывает, что Ханьгуан-ши проснулась, — приглушённым дверью голосом отчиталась служанка. — Сейчас приду! — Посмотрев на письмо Цзэу-цзюню, Саньду Шеншоу прицыкнул и спрятал его в рукав. Сначала — беседа с Лань Ванцзи. ___________________________________________________________ *Хотэй или Будай — один из самых популярных персонажей нэцке, прообразом которого послужил монах Цицы, живший в эпоху Тан (618-907 гг.), прозванный «Хотэем» за мешок для подаяний, который были при нём, и/или за объёмный живот. Бог богатства;— 5 -
Медленно окрашивающееся персиковым закатное небо отражалось в озере, на которое выходили окна опочивальни. Здесь пахло свежей древесиной и ненавязчивыми благовониями. И бинты были свежими, пахнущими травяной мазью. Боль в ранах не уменьшилась, но стала более терпимой и Лань Чжань была благодарна целителю за проявленную заботу. В комнату заглянула служанка, и, увидев, что Ханьгуан-ши пробудилась, дала знак подопечным. Вереница девушек в лиловых платьях заполнила небольшую комнатку. Но не успела дева Лань испугаться, как они, кроме одной, ушли, оставив после себя поднос с бульоном и овощными закусками. — Юная госпожа Лань, прошу… — девушка поднесла ей чашу для умывания, и Ванцзи с удовольствием плеснула в лицо прохладной ароматной водой. Очень обходительное для Саньду Шеншоу отношение… — Приятного аппетита, — с почтительным поклоном напоследок, её оставили. Тёплый слабый бульон ухнул в пустой желудок, и Лань Чжань поморщилась — есть было больно, словно и без того лёгкая пища вот-вот попросится наружу. Сопящий во сне А-Юань, прикатившийся в поисках тепла, прислонился взмокшим виском к левому бедру заклинательницы. Она погладила спутанные волосы кончиками пальцев. Малыш завозился, и девушка поспешно отдернула руку. Мутные серые глаза воззрились на неё, но скорее всего, ничего не видели. — Сянь-гэгэ? — Плаксиво позвал мальчик, выпутываясь из кучи простыней и одеял. — Сянь-гэгэ… — Ванцзи запнулась, не зная, как продолжить. — …здесь нет. — Богатая шицзэ? — Дева Лань облегчённо выдохнула — А-Юань узнал её. — Сянь-гэгэ сказал, что за мной вернётся он… Или ты… Почему вы долго шли? — Я… — Растерялась Лань Чжань. Что ей сказать? Не может ведь она, в самом деле, рассказать, чем закончилась для его любимого гэгэ и семьи осада Луаньцзань? — Ты хочешь есть? — Попытка перевести неприятный разговор в иное русло прошла успешно. В отличие от неё, отходящий от лихорадки мальчик с удовольствием выпил половину плошки бульона, но она не верила, что малыш забудет о вопросе, оставшимся без ответа. За порогом раздались громкие шаги. А-Юань, пискнув и барахтаясь в тканях, кое-как перебрался на колени Ванцзи, ища защиты. Дева Лань накрыла его покрывалом, оставляя снаружи лишь кончик носа. — Проснулась. — Констатировал мрачный Саньду Шеншоу, сливаясь в своих тёмно-пурпурных одеждах быстро нагрянувшими сумерками. — Чего в темноте сидишь? Вспыхнул огненный талисман, освещая комнату оранжевым светом. А-Юань развернулся затылком к месту для дыхания, и уткнулся носом в живот девы Лань. — У меня есть для тебя новость, Ханьгуан-ши, — Цзян Чэн сел на край постели. — Может, для тебя это не новость. — Говорите, глава Цзян, — Лань Чжань выпрямилась до хруста в позвоночнике. Хотя, куда уж сильнее? Тёмно-фиолетовый взгляд прошёлся по фигуре Нефритовой девы. Несколько широкоплеча — иного ждать от девы, идущей Путём меча и не стоит — покойная матушка тоже хрупкостью не отличалась; лицо по-прежнему осунувшееся, с тенями под глазами и на скулах, ставших излишне-острыми, взгляд полон решительности. — Ты ждёшь дитя. В полумраке лицо Первой красавицы Поднебесной стало похожим на посмертную маску. Даже глаза будто подёрнулись дымкой. Идеально-прямая спина едва ли не с хрустом, согнулась пополам. Жилистые плечи вздрогнули ещё раз и ещё. Не такой реакции ожидал Саньду Шеншоу. Женщине, которая ждёт дитя от возлюбленного, не положено так себя вести! Значит ли это, что он… Ну конечно, он ведь был не в себе! Тёмный Путь свёл его с ума, сделав Ханьгуан-ши крайней! Что могла ему противопоставить пусть и сильная, но всё-таки, девушка? — Лань Ванц… — Цзян Чэн сглотнул горький ком. — Лань Ванцзи! Ответь мне: он тебя принудил? Это всё Тёмный путь, да? — Он подался вперёд, словно ищейка, что наткнулась на давно потерянный след. Лань Чжань отрицательно замотала головой. Недавно причёсанные волосы чёрными змеями хлынули на грудь из-за плеч. — Я не помню… Я не помню! — Шёпотом закричала дева Лань, прижимая к себе ничего не понимающего, но вновь расплакавшегося А-Юаня. Она разделила ложе с Вэй Ином и не запомнила? Конечно, они выпили, как «хорошие друзья», а на утро, как ни в чём не бывало, разошлись. Они сделали это в одежде? Да… Всё было в таком беспорядке, но на ней. — Так значит, он воспользовался тобой! — Вскричал Ваньинь со злой радостью. Ещё одно свидетельство злодеяний Старейшины Илина! Твои брат и дядя должны узнать об этом! — Мужчина вытащил из рукава послание и показал его. — Нет! Не отправляй! Не надо! — Рука девы Лань застыла на полпути к свитку. — У меня отберут дитя! Как когда-то нас с Хуанем у матери! А может, вытравят, чтобы репутация не пострадала! Не отправляй… Хныкающий А-Юань цеплялся за бинты, крепко обвязанные вокруг торса Богатой шицзэ в несколько слоёв. Саньду Шеншоу замер. Что значит: «Отберут, как когда-то нас с Хуанем у матери»? Старшему поколению заклинателей было известно о слабом здоровье госпожи Лань. Но отбирать из-за этого сына и дочь? — Пожалуйста, глава Цзян… — Спустив ребёнка с колен на одеяла, Ванцзи, превозмогая боль, слезла с постели и низко поклонилась заклинателю, коснувшись лбом пола. — Не говори им… — И что мне делать прикажешь? — Рявкнул он, поднимая её на ноги. —Жениться на тебе, чтобы выдать ублюдка Вэй Усяня за своего? Никогда!— Эпилог -
Срочно собранный Совет Старейшин Облачных Глубин обсуждал единственный вопрос, вынесенный на повестку — брачное предложение главы Цзян деве Лань. Отступнице, поправшей саму суть учения своего великого предка и основателя ордена — Лань Аня! — Деве Лань предстоит ещё почти три года уединения… — С нажимом говорил один из убелённых сединами старцев, поглаживая бороду одной рукой. Вторая — без кисти, пряталась среди многослойных одежд. — Не считая тех дней, которые она провела в Пристани Лотоса! — Поддержал его такой же однорукий старейшина. — А так же, за нарушение уединения, кражу оружия, побег из Облачных Глубин наказание становится больше… — Перечисление каждого из пунктов заставило и без того бледные лица главы Ланя и наставника Лань под конец стать землисто-серыми. Старейшины отыгрываются за свой позор на Луаньцзань. — Она прекрасно побудет в уединении в Пристани Лотоса! — Нахально заявил молодой глава Цзян, мысленно понимая, что слова «невесты» о возможном отнятии ребёнка не такая уж неправда. — И… мне бы не хотелось, чтобы мой наследник родился в этих стенах… — Цзян Чэн, предвкушая реакцию собравшихся, сдёрнул наруч, демонстрируя всем белую ленту, повязанную вокруг запястья. Зал Советов погрузился в тишину. Чтобы в следующий момент взорваться возмущённым ропотом. Не только отступница — так ещё и бесстыдница! — Изгнать из клана и ордена! — Изгнать! — Вон! Ваньинь заставил себя ухмыльнуться, хотя, больше всего хотелось корчиться от жгучей боли в руке, перевязанной лентой с узором плывущих облаков. Ленты, которая не для него.