But I can't

Я нашёл его первым. Перед тем, как совершить задуманное, он заперся в школьной душевой. Я почувствовал неладное с самых первых секунд, но быстро подавил тревогу. Я и подумать не мог, что он действительно решится на это. А теперь было слишком поздно… Гарри Стайлс никогда, ни в один день своей жизни не был по-настоящему счастлив. Бог с рождения наделил его клеймом вечного неудачника, чья судьба целиком и полностью состояла из одних лишь бед, одна хуже другой. Его словно прокляли, там, на небесах. Первое горе случилось спустя всего лишь пару минут после рождения Гарри – его мать умерла во время родов от потери крови. С самого начала всё шло не так, но врачи ничего не смогли сделать. Дальше становилось всё хуже. Смерть матери повлекла за собой другие, куда более страшные беды. Принцип падающего домино. Отчим (родной отец Гарри бросил его маму ещё до рождения сына) начал пить, за это его выгнали с работы. Он ненавидел приёмного сына, потому что считал, что если бы не он, его жена была бы жива. Он считал Гарри выродком, но не отказался от него только ради умершей жены, которую он искренне любил. Так что воспитанием мальчика занималась сводная сестра Гарри, дочь отчима. Иногда немного помогали соседи. Отчима Стайлс мог не видеть по несколько дней – тот уходил в запой на недели, пропивая те немногие деньги, что им отдавали соседи. В конце концов жизнь стала улучшаться. Ну, как улучшаться – для отчима, но только не для Гарри. А как иначе? Он вновь полюбил женщину, взял её в жёны, вот только старая шлюха мальчика терпеть не могла. Отец, хоть и бросил пить и вновь устроился на работу ради новой возлюбленной, неродного сына по-прежнему в упор не замечал. Он не защищал его от побоев этой ужасной женщины, хотя сам на него руку никогда не поднимал. Он уже давно вычеркнул из сердца бывшую жену и мать Гарри, но и выбрасывать мальчика на улицу тоже не хотел. И Гарри недоумевал, почему. Единственным заступником мальчика была его старшая сестра. Её, в отличие от Гарри, отчим любил и трогать её не позволял, поэтому она давала достойный отпор мачехе. Всё стало только хуже, когда пришлось идти в школу. Гарри родился слабым, восприимчивым к болезням мальчиком. Избитый судьбой, но всё ещё с целым, способным на любовь и доброту сердцем, он не мог давать сдачи. Крупные одноклассники видели это, и Гарри стал для них основной мишенью, на которой они тренировались. И чем старше они становились, тем хуже было Гарри. Он по-прежнему оставался слабым, зато у его выродков-одноклассников активно прибавлялась сила. С каждым месяцем удары становились больнее, их становилось всё больше. В старших классах дошло до того, что его избивали до потери сознания, вот только кого это волновало? Учителя делали вид, что ничего не замечают, отчиму было плевать, сестра ничем не могла помочь. Всем было легче ничего не делать и просто наблюдать. Так ведь проще. Для всех. Я перешёл в эту грёбаную школу за два года до сегодняшнего дня. Я тоже не отличался силой и крутостью, я был безобидным, но весёлым и улыбчивым. В бывшей школе меня задирали редко, там вообще учились более-менее адекватные люди. Поэтому редкие издёвки на мой характер никак не повлияли. Но когда я перешёл в этот ад, я впервые понял, с какой нечеловеческой жестокостью мне придётся столкнуться… В первый день свободных мест в классе было только два, оба на последних партах: рядом с девушкой не самой привлекательной наружности, и с ним – кудрявым, худощавым парнем. Ввиду своей ориентации я уселся с более привлекательным на мой взгляд человеком – с Гарри. И испугался, увидев, с каким немым ужасом в глазах он на меня смотрит. Если бы урок не был в самом разгаре, он, наверное, со страху вскочил бы с места и выбежал вон. Он совершенно не привык к человеческому общению, я понял это сразу. Но тогда, будучи ещё наивным шестнадцатилетним парнем, я думал, что он просто очень стеснительный. Как же я ошибался… Я пытался заговорить с ним, но он так бледнел, что я мгновенно затихал. Весь урок прошёл в немом напряжении. Парень сидел как на иголках, даже имени своего не назвал. А я молча изучал его лицо. Он был красив, очень даже красив. Такую внешность встретишь нечасто – кудрявые волосы, блестящие изумрудные глаза, плавные черты лица. Я и не заметил, как залюбовался им. Он это чувствовал, но тогда подумал, что я смотрю на него совсем по другой причине – выбирал место, куда ударю при первой же возможности… Трель звонка вывела меня из размышлений, и в ту же секунду Гарри сорвался с места и выскочил из класса под ядовитые смешки крупных одноклассников, которые мгновенно двинулись за ним. Я, почуяв неладное, незаметно пошёл за ними следом. И то, что я увидел, перевернуло всё моё представление о человеческой сущности, о судьбах, о жизнях, о мире в целом… Они били его ногами по животу, по рёбрам, по лицу. Он только беспомощно прикрывал голову руками, не издавая ни звука. Я мельком увидел его лицо: такое отстранённое, как будто парень давно привык ко всему этому кошмару. Я хотел было позвать учителей, да только тогда мне показалось, что могу не успеть, и парень просто умрёт от побоев. Я включил зажигалку и поднёс огонёк к одному из датчиков, которые были во всех кабинетах школы. Сработала пожарная сигнализация, с потолка полилась вода, и парни, матерясь, свалили. Избитый Гарри, само собой, остался лежать. Он был на грани сознания, но холодная вода быстро привела его в чувство. Я аккуратно поднял его и повёл прочь, пока сюда не прибежали учителя. Я отвёл его в безлюдную раздевалку, там смыл оставшуюся кровь с его лица водой из бутылки. Вытер всё это дело рукавом своей же толстовки. Это и стало первым шагом к нашей дружбе. Тогда-то он сказал мне, как его зовут. Он рассказал, что бьют его каждый день, что он привык уже и принимает всё как данное. А когда я спросил, неужели родные дома не видят его синяков и кровоподтёков, его нервы сдали, и они выдал всё как на духу: отчиму и мачехе плевать на него, ведь он для них чужой ребёнок. Что оба приёмных родителя с каким-то садистским удовольствием смотрят каждый раз на все его следы от побоев. Они рады, что его избивают. И только сестра обрабатывают ему дома раны, но в школе она ему не помощник… Я понятия не имел, почему он так быстро открылся мне. Возможно, я был первым человеком после сестры, который не желал Гарри зла, и на него это подействовало. Он столько лет молчал, копя в душе обиду, гнев, растерянность и боль. И как только появилась возможность, он выговорился. В ту же минуту во мне проснулись жалость и лютая ненависть к людям. Неужели они на такое способны? Одни избивают, другие этому радуются. Я мгновенно понял, почему Гарри сначала так боялся меня. Он вообще всех людей боялся. Кроме сестры. А теперь и меня. Я стал защищать его, ходить с ним рядом. Парни меня не трогали. Зачем им, когда у них есть старая проверенная игрушка, к которой они уже привыкли? К тому же, я был из богатой семьи, и они это знали. И хоть они меня не били, они просто держали меня, тогда как остальные на моих глазах избивали Гарри. Пару раз я вырывался, за что и получал своё. Толку от меня было мало, а Гарри, казалось, было только больнее, когда его избивали на виду у других людей. На виду у меня, в частности. Но если я приходил домой и забывал обо всех проблемах в кругу семьи, то каково же было Гарри, которому дома становилось только хуже от злобных насмешек приёмных родителей… Я старался как можно чаще приглашать его переночевать к себе, но не мог же я делать так каждый раз. Хотя очень хотел бы. В особенности потому, что по уши влюбился в него. Это не было любовью с первых минут. Я влюблялся постепенно, с каждым днём всё больше и больше. Медленно, но верно я шёл к тому, что уже не мог толком жить без Гарри. Каждую ночь я видел во сне его глаза, его улыбку. Странно, но его улыбки я видел только во снах – в жизни он никогда не улыбался. Не умел… Я продолжал молчать. Я не говорил о своих чувствах, потому что знал – не чувствовал, не думал, - я знал, что он не поймёт. Он не примет. Я наблюдал за ним долгие два года и ни разу не заметил, чтобы он заглядывался на парней. Только на девушек. Но о них он и мечтать не смел – кому нужен такой, как он? Он был нужен мне. Катастрофически. Я пытался дать ему знаки. Я намекал. Я касался его так нежно, вкладывая в прикосновения всю свою любовь, я смотрел на него, и мой взгляд кричал: «Я люблю тебя!» Он не замечал, хотя смотрел в упор. Он не хотел замечать. Он не умел чувствовать, не умел любить. Ему была безразлична его жизнь, и если бы я просто попытался заняться с ним сексом, он бы отдался, потому что ему было уже всё равно, что с ним сделают. Для него было бы не так больно, если бы это был я. Но я не хотел так поступать с ним. Я просто не мог. И я не собирался терять его. Я был рядом, у меня был только он, у него – я. Тогда мне это казалось достаточным. Я думал, что скоро весь этот ад кончится, школа, гребаные отчим и мачеха останутся позади. Мы заживём новой жизнью, и я скажу ему, как его люблю. Я научу его любить. Он полюбит меня, потому что я люблю его. Сейчас он был так близко и в то же время так далеко. Я мог ухватиться за его руку, но не за его душу. Моё сердце болело, но не было разбито. Казалось, оно вот-вот готово дать трещину, но пока было целым только благодаря надежде. Я верил, я надеялся на будущее. И я терпеливо ждал. Ждал, углубившись в свои мечты, не замечая, как желание жить утекает из избитого тела Гарри. Безостановочно. Безвозвратно. Тогда я замечал лишь то, каким чудесным он был. Он любил животных, потому что они, по его мнению, были добрее людей. В будущем он хотел стать ветеринаром. Но эти мудаки отняли у него всё – даже кошку, которую он любил и каждый день подкармливал у школы. Однажды мы вышли с ним из здания, и он увидел её – мокрую и мёртвую. А рядом – опрокинутое ведро. Эти суки утопили его кошку и бросили труп здесь же, чтобы Гарри увидел. И тогда последний огонёчек радости в его сердце угас навсегда. И даже я уже был бессилен. Но я продолжал верить, продолжал надеяться. А нужно было смотреть на вещи реально… Через месяц его сестра заболела, и изо льда сердце Гарри превратилось в камень. Камень, который раскрошился, превратившись в пыль, когда сестра умерла от рака. В тот день он пришёл в школу, и мне казалось, всё было как обычно, ведь он никогда не улыбался, никогда много не говорил, он был похож на зомби – вроде двигается, вроде ходит, что-то изредка скажет, но в душе не живой. Вот и в тот день было также. Моё сердце вновь сжалось от тоски и боли, я обнял друга и любимого – обычно это помогало, но не сейчас. И тогда я спросил, в чём дело. Он рассказал. Он никогда ничего от меня не утаивал. Я был в ужасе. Я не знал, что сказать человеку, который всю жизнь получает удары судьбы, причём с каждым разом всё больнее. Я что-то говорил, долго, едва не срываясь на плач, потому что видел, что всё бесполезно. Он боролся до конца. И в итоге сдался. Это было только вчера, но сейчас кажется, что с того момента прошла целая жизнь. Сегодня он ушёл в туалет, и я сразу почувствовал, что что-то не то. Он заверил, что всё в порядке. Сказал, что привык терять близких людей, привык ко всему, что творилось в его жизни. И я поверил, потому что он выглядел таким спокойным и таким безмятежным. Он велел идти в столовую. И я пошёл. Боже, каким слепым я был! Он долго не возвращался. Прозвенел звонок, а его всё нет. Ученики разбрелись по классам, коридор полностью опустел. Я стоял и ждал. В итоге на меня накатила паника, я кинулся в туалет, но его там не оказалось. В класс он тоже не заходил. Я начал искать по всей школе, но когда добрался до душевой, было слишком поздно… Он лежал на грязном мокром полу, свалившись на бок и прижавшись спиной к холодной стене, накрыв голову рукой, словно кто-то мог подойти и ударить его. В этой самой руке он сжимал пластмассовую баночку из-под таблеток. Открытую. Я мог бы подойти и проверить пульс, прежде чем делать какие-то выводы. Но я итак знал, что он мёртв. Кода человек умирает, ты чувствуешь это сразу. И дело не в его позе или в том, что он не отвечает. Сама комната словно пропитывается запахом смерти, холод пробирает до костей… И, тем не менее, я подошёл и коснулся пальцами его шеи. Пульса нет. Я даже не вздрогнул. Кожа под рукой была ледяной – тело остывало. Я сам не понимал, что со мной тогда произошло. Словно что-то сломалось внутри, разломилось пополам. Лишь сердце наполнилось нестерпимой болью, так что я едва мог дышать. Тогда я понял, что именно всю жизнь чувствовал Гарри… Я опустился рядом с телом любимого и положил его голову на свои колени. Джинсы мгновенно пропитались ледяной влагой, и я вздрогнул. По телу пробежала дрожь. Очень нежно, очень ласково я убрал кудрявые локоны с его мокрого ледяного лба. Почувствовав влагу на своих щеках, я вытер их тыльной стороной ладони и с удивлением обнаружил, что это были слёзы. Я плакал. Я почувствовал, будто на плечи мне легла непосильная ноша, и согнулся пополам под её тяжестью, уткнувшись лицом в неподвижную грудь Гарри. Я закрыл глаза и дал волю чувствам. Слёзы полились из глаз, мгновенно впитываясь в майку Гарри. Перед глазами начали стремительно проносится картины из несуществующего отныне будущего – мы с Гарри идём вдаль моря, держась за руки, улыбаясь исчезающему за горизонтом солнцу, друг другу… За нами с весёлым лаем шествует наша собака. Наш общий дом. Общая спальня. Общая жизнь. Ничего этого уже никогда не будет, и никогда не могло быть… Я не винил Гарри в том, что случилось. Я просто не мог его винить. Только сейчас, в глубине души, я возненавидел тех людей, которые, сидя в кругу семьи и друзей, довольные, счастливые, заявляют, как они не любят самоубийц. Что они просто слабые, беспомощные, что из любой ситуации всегда можно найти выход. Так говорят только те, кто никогда не сталкивался с трудностями. Таким людям никогда не понять такого, как Гарри Стайлс. Он не виноват, что был слабым. Вся его жизнь была кошмаром, из которого был только один выход. Он боролся до последнего. Но невозможно бороться вечно. Рано или поздно силы иссякают, а откуда брать новые? У Гарри на борьбу, на надежды, на веру в лучшее ушли восемнадцать лет жизни. И за восемнадцать лет не произошло ни одного чуда. В конце концов, он понял, что это жизнь, а не сон. Жизнь, которая не преподносит ничего, кроме страданий, бед, унижений и побоев. Эта реальность, о которую миллионами осколков разбивается всё лучшее, что есть в человеке… Сидя вот так, на грязном мокром полу, держа на коленях остывающее тело любимого и самого дорогого человека на свете, я в какой-то момент понял, что Гарри знал, что я его люблю. Он знал и только поэтому прожил последние два года. Я был якорем, который держал его здесь. Он думал, что с моим появлением всё наладится. Он знал, что я люблю его, он не мог этого не понять. Но я не смог повлиять на его злосчастную жизнь. Сестра умерла, чудо с моим появлением не произошло. Всё, на что он надеялся, оказалось лишь иллюзией. А жить в иллюзиях невозможно. Я не знаю, сколько времени прошло, минута, час, сутки. Я просто лежал, а слёзы не кончались. В какой-то момент я поднял голову и увидел в руках Гарри злосчастную баночку с таблетками. Внутри оставалось ещё семь-десять штук. Я понял, что этого вполне хватит. Я потянулся к ней, но рука задрожала, и я взвыл. Я не могу, Гарри. Я не могу. Вой стих, а затем превратился в болезненный стон. Я не мог жить дальше без Гарри, я просто не представлял, как проснусь завтра утром и пойму, что его больше нет рядом и никогда уже не будет. Я не хотел превращать его в болезненные воспоминания и видеться с ним лишь во снах. Я хотел быть с ним, я не мог оставить его одного. И я вновь посмотрел на таблетки, вновь понял, что я не смогу этого сделать. Никогда. И тогда на меня накатило страшное чувство вины. Оно сдавило грудную клетку, свернуло все мои внутренние органы в один тугой узел. Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота, а голова вот-вот взорвётся. Я трус, Гарри. Я так виноват перед тобой. Но я не могу…