Увертюра

      Антонио закатил глаза. Опять император не в духе: — Почему не работаем? Дирижёра нет? А кто дирижёр? Моцарт? — размахивал он листами с нотами. — Сальери!       Мужчина шумно выдохнул. С этим мальчишкой всегда было много проблем. — Сальери, — вкрадчиво начал Иосиф II. — Помнится, это вы порекомендовали Моцарта как «способного молодого человека». — Он, действительно, очень талантлив, — как можно спокойнее возразил тот. — В таком случае немедленно пошлите за ним кого-нибудь, — небрежно махнул император рукой. — Кто-то знает, где он живёт?       Все музыканты отрицательно покачали головами. — Я знаю, Ваше Величество, — досадливо протянул брюнет. — Вот вы и поезжайте. Возражений даже не хочу слушать! — предупреждающе поднял он руку, видя, возмущённое лицо капельмейстера.       Он буквально вылетел из дворца, оскорблённый до глубины души. «И всегда крайним оказываюсь я, » — пробурчал мужчина себе под нос, садясь в карету.       Экипаж тронулся и быстро заколесил по мощёным улицам Вены. В окнах мелькали парки, булочные и просто жилые дома. Ранним утром солнце светило ярко, согревая своими лучами людей и землю.       Сегодня — ещё один будний день. Люди торопливо пробегали по улицам, каждый спешил на свою работу. Бледно-зелёные глаза смотрели на привычную картину с безразличным спокойствием. В голове вертелись ноты для новой оперы, которую он успел начать вчера вечером. Чёрные блестящие волосы, по обыкновению собранные в тугой хвост, отливали фиолетовыми бликами.       Но вот карета остановилась. Лакей распахнул перед господином маленькую дверцу. Тот всё также быстро вышел и поднялся на крыльцо дома.       Постучав в дверь с покосившейся табличкой, Антонио встал, скрестив руки на груди. Каждая секунда казалась вечностью. Через минуту ему открыла маленькая женщина пожилых лет и, кивнув в знак приветствия постоянному гостю, она пропустила его внутрь.       Констанция Моцарт, девушка с угловатыми чертами лица и маленьким вздёрнутым носиком тоже отворила дверь достаточно быстро. Констанция смущённо потупилась, увидев на пороге придворного капельмейстера: — О, герр Сальери, чем мы обязаны такому раннему визиту? — неловко улыбнулась она. — Прошу прощения, если разбудил вас, — легко поклонился тот. — Мне нужно срочно поговорить с вашим мужем. Его Величество император сегодня немного не в духе.       Та понимающе кивнула, освобождая дорогу мужчине.       В кабинете Моцарта, как обычно, царил ужасный беспорядок. Антонио это всегда изрядно раздражало. Листки с нотами, перья для письма, пятна от чернил на ковре… Мужчину невольно передёрнуло.       Сам же хозяин помещения сейчас вальяжно растянулся на небольшой кушетке. Одет он был как нельзя более просто: белая рубашка с наполовину расстёгнутыми пуговицами, короткие бриджи до колен и старые серые туфли.       Сальери, глядя на всё это непростительное спокойствие, крикнул прямо с порога: — Моцарт, какого чёрта?!       Тот от неожиданности вздрогнул и сильно ударился головой о деревянный подлокотник кушетки: — Ну, зачем же так кричать! — возмущённо воскликнул он, потирая ушибленный затылок. — В чём дело, Сальери?.. А вернее, что ты здесь делаешь? — Меня прислал император. Он очень зол, потому что премьера вашего «Дон Жуана» через несколько часов, а у оркестра до сих пор нет партий и дирижёра.       Вольфганг вскочил как ошпаренный. — Что? Уже сегодня? — схватился он за лохматую копну блондинистых волос. — Доброе утро, герр Иоганн Хризостом Вольфганг Амадеус Теофил Моцарт, — ехидно улыбнулся Антонио.       Он знал, что друг терпеть не может, когда его называют полным именем. Тот, в самом деле, вскипел ещё больше. Моцарт стукнул кулаком по столу так сильно, что три чернильницы, которые почему-то стояли друг на друге самым неестественным и ненадёжным образом, опасно закачались, грозясь вот-вот выплеснуть своё содержимое прямо на стопку нотных листов. — Осторожнее, — засмеялся Сальери, быстро схватив лежащую на столе кипу бумаг, к которой уже подбиралась стремительно увеличивающаяся лужица фиолетовых чернил.       Действительно, одной из отрицательных черт характера композитора была привычка оставлять все свои произведения в единственном оригинальном экземпляре. Возможно, он так делал ради экономии денег, но скорее всего лишь за тем, чтобы удовлетворить своё самолюбие. — Идите, переоденьтесь, — скептически оглядев его, усмехнулся Антонио. — Я бы не советовал вам появляться на глаза императору в таком виде. Тем более сегодня, когда он готов разорвать вас на мелкие кусочки.       Надувшись ещё больше, Вольфганг всё-таки удалился в соседнюю комнату, откуда тут же послышался тоненький детский голос. Вероятно, Моцарт-младший делает первые попытки завести с отцом разговор. Но ему явно было не этого, потому что он уже через секунду появился в дверях кабинета, одетый в любимый тёмно-синий фрак и новые лакированные туфли. — Так гораздо лучше, — похвалил его Сальери. Но, остановив свой взгляд на причёске друга, не удержался от смешка. — Немедленно снимите это убожество. — Но у меня больше нет других париков, — развёл руками тот. — Так в чём дело? Идите без него. — Тебе легко говорить, ты ухаживаешь за волосами, они у тебя густые и красивые, — с досадой протянул он. — С вашими тоже можно что-нибудь сделать, — задумался Антонио. — Тогда, может, я сяду? — он уже устроился на маленькой кривой табуретке.       Итальянец задумчиво обошел его со всех сторон, а когда, наконец, остановился, принялся терпеливо и аккуратно расчёсывать это настоящее воронье гнездо. Несколько раз гребень прочно застревал, а при попытках высвободить его грозился остаться без зубчиков. — Сальери, всё хорошо? — осторожно поинтересовался Амадей, глядя в по-настоящему крохотное зеркало на сосредоточенное лицо друга.       Тот молча кивнул. Моцарт стал смотреть в окно и разглядывать людей на улицах: вот пробежала симпатичная девушка в лёгком розовом платье, а с правой стороны дома стоит с газетой угрюмый мужчина в сером запачканном фартуке… — Принимайте, — кивнул Сальери, довольно улыбаясь. — Это я? — Амадей удивлённо разглядывал новую причёску.       Достаточно длинные золотистые локоны теперь были аккуратно уложены в низкий хвост, а несколько прядей спереди, которые Антонио решил оставить, красивыми завитками обрамляли лицо. — Спасибо, — весело кивнул молодой человек и заключил Сальери в крепкие объятия.       Тот слегка приобнял его за плечи: — У вас мало времени, — напомнил мужчина.       Оба они вылетели из дома в считанные минуты. Как только друзья поудобнее устроились внутри кареты, Антонио поинтересовался: — Вы взяли ноты? — Да, конечно, — кивнул Моцарт и, в знак доказательства, похлопал по толстой стопке листов. — Прекрасно, — продолжил итальянец. — Мне не терпится услышать увертюру. Я убеждён, что именно она настраивает на правильный лад зрителей. Поэтому я всегда уделяю этому большое внимание.       По мере того, как мужчина говорил, у Амадея глаза становились всё больше. — Сальери… — убитым голосом начал он. — Что у вас опять случилось? — взволнованно воскликнул тот. — Только не говорите, что вы сели на дирижёрскую палочку и заметили это только сейчас. — Хуже, — еле слышно прохрипел Моцарт, побледнев как полотно. — Я забыл написать увертюру.       Сальери ошеломлённо распахнул глаза, непонимающе глядя на друга. Но тут же сложился пополам от хохота: — Вы, конечно, даете, Моцарт! — сквозь смех выдавил из себя он. — Ничего смешного, — всё так же тихо возразил тот. — Теперь император точно вышвырнет меня со двора. У тебя ещё будет время повеселиться на моих похоронах, когда я умру от голода! — Не переживайте так, — постарался успокоить его Антонио, перед этим как следует посмеявшись. — У вас сейчас есть примерно четверть часа. За это время вы, с вашей скоростью, сможете написать хоть пять увертюр.       Моцарт о чём-то задумался, уставившись в стену за спиной итальянца, обитую мягким бархатом. В голове завертелись ноты, постепенно складываясь в цельную мелодию. Мужчина понимающе кивнул, слишком хорошо зная подобное выражение лица композитора, и протянул ему разлинованный листок, перо и чернильницу, которые всегда лежали в его карете, чтобы он мог свободно воспользоваться им, если идея, внезапно пришедшая в голову, слишком хороша. Такое случалось с итальянцем в десять раз реже, чем с его австрийским другом, поэтому подобные предметы пригождались скорее Моцарту, чем их владельцу.       Через пятнадцать минут карета остановилась перед парадным входом в театр. Сальери первым поднялся к дубовым дверям. Вернее сказать, не поднялся, а взлетел, перешагивая через две, а то и три ступени. Амадей еле поспевал за ним. К концу лестницы он выпросил короткую передышку, чтобы хотя бы частично выровнять сбившееся дыхание. — Идёмте, — ободряюще улыбнулся Антонио.       Моцарт нерешительно кивнул, и перед ними распахнули двери. Антонио осторожно подтолкнул композитора в спину, пропуская вперёд.