Духов лесных голоса

             Река горит огнем. Десятки наспех сколоченных плотов уходят вниз по течению, унося в царство мертвых охваченные пламенем тела павших воинов. Стоящий на высоком берегу реки альфа снимает с головы украшенный двумя изогнутыми рогами шлем и запахивает на груди края наброшенной на плечи волчьей шкуры. Он молча следит, как внизу у самой кромки воды люди складывают на бревенчатый настил тела тех воинов, что были найдены последними, обкладывают их сеном с сухим хворостом и поливают из кувшинов дорогим маслом. Белая ткань криво сшитого паруса наполняется ветром, раздувается на низенькой мачте и гонит спущенный на воду плот к центру реки, а чуть позже вспыхивает оранжевыми языками огня от брошенного вдогонку зажженного факела. Альфа в знак прощания высоко поднимает вверх руку и склоняет голову, провожая в последнее плаванье ушедших соратников и братьев. Объятые пламенем плоты сияют огненными всполохами, затмевают своей яркостью дневной свет, даруют погибшим вечный покой.       — Мой вождь, — раздается негромкий голос, и альфа поворачивается лицом к подошедшему. — Твой брат уже вернулся из города и хочет как можно скорее увидеться с тобой.       Вождь коротко кивает в ответ и широкими шагами уходит от реки. Редкая прибрежная поросль под ногами сменяется жухлой луговой травой. Не сбавляя хода, альфа бегло осматривается по сторонам. Его окружает широкое поле — место недавней битвы, где сошлись в сражении прибывшие из-за моря жители островов иссолы и обитающие на материке пастухи и земледельцы аримы. Холодная почва пропитана пролитой кровью, а воздух серый от дыма высоких костров, на которых сгорают трупы людей и порубленные туши лошадей. На воткнутых в землю копьях слабо трепыхаются на ветру рваные знамена противников. Отовсюду раздаются звуки топоров, несдержанные переговоры делящих между собой добычу людей и первые зазвучавшие песни, что прославляют храбрость погибших в бою. Бродящие в удушливом тумане альфы-иссолы осматривают поле — вдруг пропустили и оставили лежать в траве чье-то мертвое тело, — но всё большее количество людей стягивается к прибывшему из города возу, на который нагружено несколько бочек с элем. Одержавшие очередную победу воины разливают по кружкам пенный напиток и выкрикивают тосты, начиная веселый пир.       Вождь взмахом руки приветствует соратников и заходит в раскинутый на поле шатер. Скопившийся под плотной тканью смрад бьёт по обонянию, и альфа часто моргает заслезившимися глазами и чуть приоткрывает рот, чтобы стало легче дышать. Запах свежей крови и обожжённой плоти, вонь пота и человеческих выделений густо смешан с чадом тлеющих углей и расплавленной смолы. Отравленный, разлагающийся воздух пахнет страхом и смертью. Он настолько густой и темный, что кажется его можно потрогать рукой, и вождю не сразу удается разглядеть в нем своего младшего брата.       — Какие новости ты принес из города, Чонгук?       Чонгук хмурит брови — данное при рождении имя не должно быть услышано посторонними людьми, — но расслабляется, осознав, что в шатре, кроме них, никого нет. Почти никого. Чонгук с неохотой отрывается от стоящего на четвереньках у его ног альфы, перестает тянуть на себя обмотанный вокруг чужого горла ремень с острыми, но короткими шипами, которые впились в тонкую кожу шеи, и переводит на старшего брата лихорадочно блестящий взгляд.       — Город теперь наш, Намджун. Его оборона сломлена, правители повешены на площади, — Чонгук строго цокает языком и бьет ногой в живот замычавшего у его ног альфу. Сильнее перехватывает кожаный ремень и рывком тянет на себя, отчего альфа заходится мучительным хрипом, а из ран, оставленных шипами, стекают вниз первые ручейки алой крови. Удовлетворенный увиденным Чонгук широко улыбается и снова обращается к брату: — А еще в городе тебя ожидает сладкий трофей. Ты не поверишь, мы нашли этого идиота в храме! Его родители качаются в петлях виселицы, защитники горят в кострах, старший братик сбежал куда глаза глядят, а сам выблядок правителей стирает колени в молитвах перед своими божками!       Чонгук громко хохочет — глупость повергнутого врага от души его веселит, — но у ног снова раздается протестующее мычание. Эти звуки слышит не только он, и Намджун чуть морщится, разглядывая обнаженного альфу. То, что стоит на четвереньках перед Чонгуком, уже сложно назвать человеком. Изуродованное пытками тело, в котором ещё теплится жизнь.       — Кто он? — кивает головой Намджун в сторону обезображенного альфы.       — А ты не узнаешь? — продолжает веселиться Чонгук. — Это тот, кто вчера вел в бой конницу — непобедимый полководец Ли.       — Узнаешь его, как же, — бурчит Намджун, рассматривая лицо альфы залитое кровью, которая сочится из-под плотной повязки. — Ты выколол ему глаза?       — Выдавил пальцами, — исправляет брата Чонгук и склоняется над полководцем Ли, чтобы отвесить ему звонкую пощечину. — Давай, расскажи мне снова, как ты привяжешь мой труп к хвосту своей лошади и проволочешь его по всем дорогам ваших земель. Расскажи, как мои раны, глазницы и рот будут забиты пылью, а празднующие победу люди на площади спляшут на моих останках. Ты же это мне кричал перед сражением? Это?       Ярость поднимается к горлу и выливается наружу потоками ударов. Чонгук пинает альфу в живот, по ребрам, по лицу, а тот мычит от боли и слепо шарит перед собой руками, пытаясь отползти, хоть каждое движение отзывается волнами нестерпимой боли. Полководца Ли окружает темнота, но даже если бы он видел куда бежать, не смог бы это сделать — обе его ноги обрублены чуть ниже коленей. Намджун с усмешкой наблюдает за беспомощно ползающим по шатру альфой, раны на ногах которого окунули в кипящую смолу и туго перевязали тряпками. Его брат хорошо знает, что нужно делать, чтобы выбранный им для пыток человек не умер раньше положенного срока.       На этот раз Чонгук превзошел самого себя. Ли изуродован с особой тщательностью и рвением. Полководец не просто садистки изранен, он уже не похож на человека. Его ноги обрублены, а по спине пролегают несколько красных полос от хлыста. На голове, помимо темной повязки, виднеется подогнанная сбруя: в рот вставлено железное удило, не позволяющее сжать челюсти, тонкие ремни проходят по блестящим от слюны с кровью подбородку и щекам и крепко затянуты на затылке, а до самой земли свисают длинные поводья. В порванный, кровоточащий задний проход засунута до упора рукоять плетки, кожаные ремни которой имитируют хвост.       — Серьезно? — Намджун приподнимает одну бровь. — Ты решил сделать из Ли лошадку?       — А почему нет? Ему нравятся лошади, — ухмыляющийся Чонгук наклоняется ближе к хрипящему альфе. — Ответь мне, тебе же нравятся лошадки? Отвечай, ебаный коневод, тебе они нравятся?       С губ альфы срывается только гортанное мычание, а на землю падают хлопья окровавленной пены слюны.       — Гордый? — смеется Намджун. — Не хочет с тобой разговаривать?       — Нет, не гордый, — отмахивается Чонгук. — Просто я ему ещё язык вырезал.       Он обхватывает рукой ремни плетки и одним резким движением вырывает ее из разодранного ануса. От новой вспышки острой боли полководец Ли заходится криком и дергается вперед. Он дрожит всем телом и часто перебирает руками, чтобы отползти подальше, но на его затылок опускается подошва чонгукова ботинка и придавливает лицом к земле, вынуждая оставаться на месте. Чонгук внимательно, словно увидел впервые, рассматривает плетку, сжимает ладонью скользкую от свежей крови рукоять и широко замахивается. Кожаные ремни разрывают воздух тонким визгом и опускаются на израненную спину. За первым ударом следует ещё один. И ещё. Полководец Ли извивается всем телом и захлёбывается воплями, Чонгук бьёт, не жалея сил, но вопреки всем его стараниям, кожа на спине хоть и опухает красными полосами, но не лопается. Раздосадованный Чонгук плюет себе под ноги и бросает плётку в руки Намджуна.       — Кстати, а ты знал, что эти конеёбы плётками не только лошадок подгоняют, но и воспитывают своих недостаточно покорных мужей? — вполне спокойным голосом спрашивает запыхавшийся Чонгук у брата. — Представь себе, хлещут без жалости своих омежек! Интересно, а что будет, если мы эту охуительную традицию испробуем на омегах-иссолах? Намджун, вот что сделает Сокджин, если ты на него замахнёшься этой херней?       — Он сделает то же самое, что сделал ты, — хмыкает в ответ Намджун. — В задницу ее засунет. Если не мне, то кому-нибудь другому.       Рядом с шатром раздаются шаги, деловитое покашливание, и громкий голос оповещает:       — Элсмир, Ирбис, к вам пришли.       — Никуда не уходи, — дает строгое указание Чонгук, издеваясь над изуродованным альфой, и отвешивает ему сильный пинок под зад, чтобы тот точно понял, что слова адресованы именно ему. — Скоро я освобожусь, и мы продолжим веселиться.       Намджун отодвигает рукой край плотной ткани, пропускает Чонгука первым и сам выбирается наружу. Оба брата с упоением вдыхают полной грудью — после душной вони шатра даже повисший над полем дымный смог кажется свежим морским бризом. Напротив братьев стоят несколько воинов-иссолов, которые расходятся в стороны, давая возможность трем альфам-аримам подойти ближе.       — Наш великий вождь Элсмир, — на правах главного выступает вперед и говорит один из пришедших, при этом как и остальные низко кланяясь и чуть ли не падая на колени перед своим новым правителем.       Намджун с презрением смотрит на обратившегося к нему альфу — перебежчики и предатели своего народа не вызывают доверия и уж тем более уважения.       — Мы пришли сообщить, что все ваши указания выполнены, — продолжает говорить с придыханием арим. — Зерно пересыпано в мешки, козы с овцами согнаны в общее стадо. Сейчас подготавливаются возы и выбираются самые выносливые кони, чтобы вы смогли забрать с собой всю выбранную провизию и драгоценные вещи из дома свергнутого правителя…       — А ты уже дождаться не можешь, чтобы наши ладьи скорее покинули ваши земли? — с вызовом спрашивает Чонгук.       — Нет, мой правитель Ирбис! Вовсе нет! — горячо оправдывается арим. — Я, как ваш верный подданный, всего лишь хочу быть полезным.       — И ты обязательно принесешь нам очень много пользы, — загадочно улыбается Чонгук.       Он подходит ближе к говорящему и закидывает ему на плечи руку. Этот жест выглядит почти что дружеским, но лицо арима искажает неподдельный ужас. От правителя Ирбиса нестерпимо пахнет свежей кровью.       — Понимаешь, в чем дело, — начинает говорить Чонгук, но замолкает и морщит лоб. — Как, говоришь, тебя зовут?       — Киём, мой правитель.       — Так вот, Киём, — с усмешкой продолжает Чонгук прерванное объяснение. — Драгоценности, зерно и скот — это очень хорошо. Мы проявили великодушие и не стали обрекать на смерть мирных жителей ваших земель. Вы оплатили столь щедрый дар не менее приятными подношениями. Но не кажется ли тебе, что этот обмен любезностями не совсем равноценен?       Аримы молчат. Их казалось бы непобедимая конница разбита, а воины горят в кострах. Их народ завоеван чужеземцами, разграблены зернохранилища и согнана с крестьянских дворов почти вся живность. Люди этой зимой будут голодать, многие из них не доживут даже до весны. Правители мертвы, а по хранящимся в казне драгоценностям шарят чужие жадные руки. Но кто они такие, чтобы перечить воле новых господ? Аримы догадываются, что ещё страстно хотят получить чужеземцы-иссолы — страшные вести разносились по свободным землям быстрее, чем они были порабощены, — и, конечно же, эту волю новых правителей они исполнят тоже.       — Мы сохранили жизнь всем мирным жителям, — повторяет Чонгук, понижая голос, и от этого он кажется особенно зловещим. — Но что нам делать с семьями воинов? Разве справедливо, чтобы мужья тех, кто вышел сражаться против моей армии, теперь пользовались нашей милостью?       — Нет, правитель Ирбис. Это несправедливо, — покорно соглашается Киём.       — Вот я так же считаю, — кивает головой Чонгук. — Мои воины устали от сражений, им необходимо немного повеселиться и расслабиться. Очень скоро, через день или два, мы двинемся в обратный путь. Он будет нелегким, ведь увезти с собой все ваши подношения будет непросто. Киём, когда мы покинем город, ты останешься нашим наместником. Власть над этими землями будет в твоих руках, ты будешь править народом до следующей осени, пока не придет срок собирать новые подарки, и мы не приплывем к вам снова. Всё это время будь справедливым правителем и гостеприимным хозяином, а пока что займись нашим отдыхом. Выбери в городе самый большой дом, и пусть твои люди соберут и приведут туда всех мужей павших в бою воинов. Омеги расплатятся с нами за совершенные ошибки их альф. Только это, — Чонгук брезгливо кривит лицо, — проследи, чтобы среди них не было течных. Иссолы не раскидываются своими детьми. Ты всё хорошо запомнил?       Киём согласно кивает в ответ.       — Тогда иди, — Чонгук улыбается и несколько раз взмахивает руками в сторону города, словно заботливый родитель, который провожает любимого сына. — Иди, Киём, и помни, что мы с вождем Элсмиром возлагаем на тебя большие надежды. Не подведи нас и…       Глядя на удаляющиеся спины аримов, Чонгук едва сдерживает смех, а когда те уходят достаточно далеко — заходится громким хохотом.       — Вот смотрю я на тебя, братишка, и прям душа радуется, — без особой улыбки говорит Намджун. — Такое представление устроил. Как вежливо ты общался, с каким рвением подбирал добрые слова для того, кому уже следующей осенью выпотрошишь брюхо.       — Да брось, — отмахивается Чонгук. — Дай мне немного повеселиться. Зачем начинать сражение, если не позволить себе потом с размахом отпраздновать победу? Это наш день, брат. Наш, и наших воинов. Ты присоединишься к нам? Попробуешь, насколько хороши задницы аримских омег?       — Я буду в городе, но не для того, чтобы трахать аримских шлюх, — отвечает Намджун. — Ты сам сказал, что мой трофей сейчас в храме. Не стоит заставлять его долго ждать, поэтому пойду в город прямо сейчас. Ты со мной?       — Точно нет. Я ещё недостаточно наигрался со своей лошадкой.       Чонгук обводит взглядом собравшихся у возов с элем воинов, которые жарко обсуждают между собой прошедший бой, с легкой скорбью вспоминают погибших, хвастаются награбленным добром и, под похабный хохот, подробно рассказывают друг другу, что именно они будут делать с отданными в их руки омегами. Разгоряченным сражением альфам действительно необходим отдых.       — Мне одного омегу оставьте! — весело кричит Чонгук альфам. — Только не очень старого, а то знаю я вас!       — Обижаешь, Ирбис! — басит в ответ один из воинов. — Мы для тебя всегда самых сочных омежек выбираем!       На это Чонгук только разочарованно взмахивает рукой и поворачивается к Намджуну.       — Увидимся в городе, брат.       Обменявшись недолгими объятиями, альфы расходятся в разные стороны: вождь направляется в город, чтобы оценить молящегося в храме омегу, а Чонгук снова ныряет под навес тканей шатра, чтобы продолжить увлекательную игру с полководцем Ли.