Дом

В комнате очень тихо. Если бы не дождь, настойиво стучащийся в окна, то можно было бы сказать, что тут поселилось гробовое молчание. Пара крупных капель ударяются о стекло чуть громче остальных, и мне думается, на сколько же дождь-явление обыденное и неизменное. Сквозь года, он удручающе спокойный, усыпляющий. Я посильнее отталкиваюсь ногами от пола, ступни, в разносившихся тапочках, проскальзывают вперёд-назад, и кресло качалка, сипло покрякивая, раскачивается. Сквозь одежду чувствуется грубая резьба на спинке. По телу бегут мурашки. Я подтягиваю выше, сползший на колени, фланелевый плед. Холодно. Наверное, раньше я бы не заметил этой прохлады, потому что был на много моложе, а, как известно, зябкость-неотьемлимая часть старения. Хотя, может раньше не было столько дождей?... В комнату кто-то стучится. -Войдите. - "и" звучит протяжно и хрипло. Из-за двери показвается щуплый парень-лет семнадцати. Его щёки усыпаны воспалениями и на худых плечах мешком висит форма, вроде бы почтовая. Глаза скрыты под козырьком рубашки. -Мистер Джейсон, вам письмо. Эта фраза напоминает мне полас, какие стелят на кухнях или у порогов дачь, такая же безвкусная, притёртая. -В угол брось. Дверь с щелчком закрылась. Пустота, как тайный гость, выбралась из своего укрытия и мягко осела на плечах. Я оглянулся. Писемная стопка накренилась, но падать, очевидно, не намеревалась. Ближе к полу, конверты пожелтели, как листья позднеё осенью, на холодной земле. Весьма печальное зрелище. Раньше я письма любил.Некоторых ждал с нетерпением. Ждал чуда, которое они могли принеси, эти маленькие бурые конвертики без подписей. Но вскоре люди разучились вкладывать в слова душу. "Дорогой, Элеут, приходите на праздник Нормана Джонса", "Дорогой, Элеут, приходите на похороны Маргарет..."... Хотя, может я просто не чувствую искренности, может вообще её не ищу, будучи замшелым стариком? Однако, не понимай я эмоции юного поколения, разве вспоминались бы мне её стихи? Мелодичные, порой невероятн глупые строки, в которых то тут, то там мельколи очертания её лица? Помню, как перечитывал их жадно, не по разу. Они не доучали ме со временем, как колыбельные детям. А ведь среди нх колыбельные тоже были. Она почему-то не пишет мне. Наверное обижена. У меня нет её писем. И её тоже нет. Вещи, пожалуй, давно отпустили её запах. Ни одна из коробок, за исключением одной не была мной пропущена. Я встал. Колени от долгого сидения налились свинцом. Раньше мне казалось, что в восемдесят два я не скукожусь, как финик, а буду бегать по лестницам, будто мне восемнадцать, хвастая всем, что это всего лишь гинетика. На устом столе стоит деревянный ящичек. Раньше мне казалось, что на нём был замок, но сейчас я его тут не наблюдаю. Прикасаясь к крышке, понимаю, что руки мои дрожат. Серый свет из окна заполняет пыльные деревянные уголки. На дне лежит всего дна книга. На ней нет названия. Словно бы отворяя дверь, раскрываю обложку. На тонком жёлтом титульном листе всего два слова. Элен Хеллэуей. Не веря, я прикасаюсь к буквам и провожу по ровным завиткам. Стоит ли мне прочесть? Сажусь обратно в кресло, закрываю глаза. Я вспоминаю день, когда шёл дождь... Продолжение следует.