Путешествуя по мирам я всё еще помню вкус твоих поцелуев

Папирус уже не помнил, когда всё это началось. Просто в одно прекрасное утро он понял, что с его мужьями что-то не так. И это было, как он в последствии узнал, связано с тем, что он был не в своём доме. Точнее не в своей вселенной вообще. Он точно помнит, что балдахин на их кровати всегда был светлым, чтобы лучше сочетаться с деревянным каркасом, поэтому темно-красная ткань выглядела так агрессивно, хотя и явно лучше подходила красному дереву, из которого была сделана кровать сейчас. На прикроватной тумбочке Эджи всегда была аккуратная стопка французских романов, так какого чёрта сейчас на ней лежат испанские детективы? А тумбочка Фелла… это что, крем для лица? Папирус помнил лишь один раз, когда брюнет рискнул взять один из дорогущих кремов Эджи, летали по квартире потом оба, так почему сейчас он спокойно лежит тут, когда должен мчать за повтором этого самого крема? Немного позже, приглядевшись к мужьям, он абсолютно точно понял, почему все было так запутанно. А точнее запутано с точностью до наоборот. Это была вселенная, где его мужья заменяют друг друга. Эджи был Феллом, а Фелл-- Эджи. У Фелла была длинная шоколадная шевелюра, пока Эджи довольствовался короткой стрижкой пепельных волос. Где Фелл носил обтягивающие водолазки и завышенные брючки, а Эджи-- деловые костюмы с галстуками. И наверняка их положения в постели тоже поменялись, тогда… Папирусу со смущением осознает, что ему не терпится поглядеть на загорелую кожу их медвежонка, пока его член был бы глубоко в его загорелой заднице. Как его губы растягивались бы вокруг его члена, как эти самые губки целовали бы его, оставляя за собой лишь желание большего и… от раздумий его отвлекает легкий укус куда-то в шею и насмешливый взгляд серебристых глаз. Он точно помнил, что Эджи никогда не будил его с утра, позволяя хорошенько выспаться, а Фелл не просыпался раньше всех, но в этой вселенной было иначе. Завтрак тоже, что удивительно, готовил брюнет, непривычно раскладывая по тарелкам овсяную кашу и разливая по чашкам напитки. Это был… зеленый чай? — Мне кажется, кое-кто опаздывает на работу. — журит Фелл, с намеком глядя на Эджи, спешно жующего бутерброд. Эджи никогда не ел хлеб по утрам в его вселенной, всё жалуясь на нахожящийся там глютен. И никогда не опаздывал на работу, хотя бы потому, что не работал вообще. — Даже не удосужишь мои слова вниманием, наглец? Мужчина лишь рассмеялся, поднимаясь с насиженного места и чмокая обоих мужей в щеку. Точная копия его настоящего Фелла: шутит, издевается и любит своих мальчиков. — Уже ухожу, солнышко, не нуди, — просит блондин, хлопая того по заднице, прежде чем уйти на выход. — Пока, Папирус! — прощается блондин перед тем, как уйти, негромко хлопнув дверью. Эта вселенная была одной из самый запоминающихся. Были и такие вселенные, где Папирус не до конца понимал, в чем различия между этой и его реальной параллелью, до того они были мелочны. Однажды он проснулся в мире, где единственным отличием был пробор волос Эджи-- он заметил это, когда целовал в макушку --, а в другой раз это была ведущая рука Фелла — обычно он хлопал Папируса по правой ягодице, а не по левой, из-за того, что был правшой. В общем, для себя, блондин отметил два вида вселенных: с масштабными изменениями и с изменениями размером с рыбку. Кстати, в одной из вселенных вместо двадцати двух рыбок в его аквариуме плавало двадцать семь рыб и одна маленькая черепашка. Разумеется, параллели с масштабными изменениями запоминались больше. Он помнил мир, где Эджи с Феллом были девушками и каждая уже носила под сердцем ребенка от него, это было настолько трогательно, что он каждый раз плакал, стоило ему увидеть вреднючку Фелл в одном из его растянутых свитеров и с округлым животиком или милашку Эджи в одном из его халатов и домашних тапочках, с еще более круглым животом. Тогда он так и не дождался рождения детишек, но в другой вселенной они все-таки встретились: Фелл родила ему дочурку с малиновыми глазками и каштановыми волосами, а Эджи порадовала мужчину сыном с серо-голубыми глазками и светлой макушкой. Рассматривая детишек, Папирус не скупился на слёзы, трепетно касаясь нежной кожи Камилы, такого тёплого цвета кофе со сливками, ее мягких ручек и маленького носика. После дочурки мужчина подходит и к ее брату, и в отличии от старшей на пару минут сестры Мишель не спал. Он рассматривал потолок в палате, свои ручки, подходящих медсестер, а после и отца. Когда их глаза встретились, Мише вдруг рассмеялся, самым чистым детским смехом, который только можно представить. Он был подобен тысячам крохотных колокольчиков, играющих от ветра, и заставил Папируса разревется пуще прежнего, прижимая к себе детишек и расцеловывая их маленькие лица. А однажды он проснулся во вселенной, где они с мужьями имели кучу детей. Там были и Камила с Мишелем, и их дочери из настоящей вселенной-- Мия и Айлин, и еще по двое-трое деток от каждого из мужей. Здесь была вселенная омегаверса, где его любимые мужья были омегами, пока сам Папирус был альфой. Но, сколько бы вселенных он не повидал, он никогда не забывал тепла объятий и всего пыла поцелуев от любимых мужей. Это была та самая константа, то неизменное, что было, есть и будет. Если он не познакомится с парнями в кафе, то встретит их в магазине, если он не познакомится с ними обоими в одно время, то точно познакомится по очереди. Они всегда заводили отношения, они всегда были вместе и даже сквозь параллельные миры это не менялось. А на следующее утро Папирус рассказал мужьям свой необыкновенный сон. Фелл привычно рассмеялся, особенно услышав о своих родах, а вот Эджи, напротив, дослушал мужа до конца, чтобы потом мягко усмехнутся. Звучало, хоть и нереально, но чертовски занимательно.