Лучше поздно, чем никогда

588 год I Эпохи Гортар Орэ, Аст-Ахэ.       …В ту ночь на землю обрушился звездопад. Небо на севере заволокло тучами пыли и пепла, взметнувшихся над руинами Аст-Ахэ после обрушения черных пиков Гортар Орэ. Тяжкие, непроницаемо-черные, разрываемые изломами бледно-лиловых и багровых молний они клубились над обреченно затихшим краем. А затем небеса разверзлись, стали провалом в Вековечную Тьму, слезы которой хлынули на землю искрами серебряного огня, оставляющими за собой тонкие шлейфы, похожие на стремительные росчерки светлого клинка.       Затем плоть Арты пронзила судорога, волнами расходящаяся от разрушенной Твердыни. От земли, что за короткие шесть столетий насквозь пропиталась силой Возлюбившего Мир; земли, у которой пришельцы из Благословенной Земли отняли саму основу, суть бытия. С корнем выдрали бесчисленное количество мелодий жизни, которые составляли бесконечно сложную и прекрасную Песнь. Теперь же Песнь эта была разорвана и непоправимо искорежена, а земли севера гибли в огне, сотрясаясь в жутких, предсмертных судорогах.       По поверхности выжженной темным пламенем Лах’айни равнине ползли зияющие трещины разломов, поглощавших целые къоны покрытой серым пеплом земли. Горы Ночи, чьи бесснежные пики еще совсем недавно возносились на недостижимую высоту, пронзая обитель звезд, теперь проваливались внутрь самих себя, извергая жидкий пламень, огненную кровь земли. И Волны Великого Моря, взбудораженные чудовищным по силе землетрясением, в слепой ярости накатывали на побережье, слизывая огромные пласты суши и утягивая их в пучину морскую. А в тех местах, где живое пламя, извергавшееся из открытых ран на теле мира, смешивалось с соленой водой, в небо с шипением поднимались огромные клубы пара, затмевавшие все на многие лиги вокруг.       В свой последний час Беленрианд представлял собой бесконечно-пустынную местность, разрываемую на куски древними силами природы. Повсюду мерцали огни, которые разрушали эту землю, утягивая ее обратно во чрево земли. Так, в дыму и копоти, под оглушительный грохот и сверкание молний в небе часть Эндорэ, раскололась и ушла под воду, перестав существовать. И лишь небо звездным дождем оплакивало невосполнимую утрату… 588 год I Эпохи Ангэлемар, Врата Миров.       …В ту ночь на землю обрушился звездопад, увидев который, немногие Служители Тьмы, рассеянные по бескрайним просторам Эндорэ, предались безутешной скорби. Они понимали весь ужас произошедшего, ибо слышали безмолвный крик раненной Арты и ощущали, как бьется под их ногами земная твердь. Особенно сильно чувствовалось это в горах, чьи корни напрямую были связаны с крепчайшими костями земли.       Это походило на мощные судороги раненного зверя, заставлявшие твердый камень ходить ходуном под ногами, а немногочисленные предметы мебели, расставленные в скромных покоях падать на пол. Толстые книги в тисненых переплетах летели на пол, а страницы незавершенных еще рукописей и трактатов напротив взмывали в воздух и летали по комнате, словно огромные ночные бабочки. Серебряная чаша с жалобным звоном покатилась по столу, и разлитое вино до тошноты походило на лужу крови. Установленный на специальной подставке хрустальный кубок с горевшей внутри звездой задрожал, а свет его сделался рваным и дерганым.       Но хозяйка этих покоев не замечала происходящего. Та, кого здесь почтительно называли Горной Девой, стояла перед распахнутым настежь окном и невидящим взглядом бледно-зеленых глаз смотрела, как звезды падают с неба одна за другой. Хрупкая эльфийка в узком, бледно-голубом платье, украшенном серебряной прошивкой, и просторном черном плаще с прозрачно-голубой брошью на груди. Она была сработана в виде капли, в глубине которой, словно на пересечении лепестков Прошлого и Будущего серебряной искрой горела Руна Тэ-Эссе. Знак Вечной Воды и Течения Времени. По ее красивому тонко-точеному лицу, обрамленному бледным-золотом волос, катились крупные слезы. Побелевшие, искусанные в кровь губы девушки беззвучно шептали:       — Тано, файэ-мэй… Тано… – Оннэле Къолла, одна из немногих уцелевших Эллери Ахэ, чувствовала, как из мира уходит тот, без кого, казалось, нельзя жить. Как уходит их Учитель и вместе с ним, уходит часть души каждого из них. В Лаан Гэломэ говорили: «Кто коснется рук, тот коснется и сердца». Каждый из них, в свое время, прикасался ладоням Тано, и это прикосновение связывало их через века узами таэро-ири, что прочнее даже уз кровного родства. И теперь, когда его не стало нити, связывавшие их, разорвались, и в душе осталась зияющая пустота, кровоточащая рана. Как будто вырвали сердце. Оннэле тихонечко всхлипнула.       На мгновение, всего лишь на мгновение, отчаяние овладело ей, и девушке мучительно захотелось шагнуть за Грань. Принять из обожженных ладоней Учителя последний, великий и страшный Дар Смерти и уйти вслед за ним, чтобы не оставаться в одиночестве в огромном, пустом и как будто осиротевшем мире. Но мгновение слабости быстро прошло. Другие Эллери Ахэ не просто так называли Оннэле хладнокровной и рассудительной.       Не смотря на мучительную душевную боль и чувство отвратительной пустоты, неотвратимо поглощающей душу, Оннэле заставила себя вспомнить о долге; об обязанностях, возложенных на нее Учителем; о Круге Рун; о других Хранителях, которые сейчас испытывали ту же самую боль и, наконец, о людях, нуждавшихся в ее знаниях и защите. А так же вспомнила о том, кому ее помощь и поддержка были необходимы больше всего.       Потянувшись к нему по осанвэ, Оннэле вздрогнула и отшатнулась от окна. Ответное прикосновение обожгло, хлестнуло ее таким коктейлем из нестерпимой боли, беспросветного отчаяния и безграничного одиночества, что слезы хлынули у нее из глаз с новой силой. Однако, вместе с этой болью к девушке вернулась и решимость. Она резко развернулась и прошлась по разгромленной комнате, собирая вещи. Лишь самое необходимое. То, что может понадобиться ей в дороге. Справившись с этим, Къола сняла со стены Звездный Клинок в черных с серебром, узорчатых ножнах с каплями голубовато-мерцающих халцедонов, и повесила его на перевязь.       Затем, более не теряя времени, течение которого всегда ощущала с такой легкостью, Оннэле покинула своего горное жилище, которое так уже привыкла называть своим домом. Затворив дверь, девушка вышла в звездную ночь. Было холодно, моросил мелкий дождь. Мглистые Горы тонули в туманной дымке, размазывавшей резкие очертание их вершин. А звезды над вершиной горного пика, дававшего ей приют, складывались в созвездие с именем Къолла, похожее на Знак Воды и Времени, Къатта Тэ-эссэ, на светлый стальной клинок.       По каменистой горной тропе Горная Дева с именем звезды спустилась в затканную туманом долину, но направилась не к маленькому поселению, приткнувшемуся у подножья гор, а в противоположную сторону.       Ее уход не остался незамеченным. Люди, растревоженные звездопадом высыпали из своих домов и теперь в испуганном молчании глядели, как уходит та, кто оберегала их все это время. Оннэле не смотрела на них. Уверено ступая по покрытой холодной росой траве. Черный плащ крыльями летел за ее плечами, глаза струили звездный свет, а оседавшие на золотых волосах капли дождя сверкали подобно звездам. Она казалось настолько величественной и прекрасной, что поначалу никто не осмеливался даже окликнуть ее, не то что подойти.       И все же старейшины, справившись со своим страхом, нагнали ее и боязливо осведомились, не прогневали ли они чем Горную Деву и не собирается ли она покинуть их? Оннэле односложно отвечала на их вопросы, почти сразу забывая лица говоривших и суть их слов. Все это не имело значения. Она коротко упомянула о звездопаде и том, какие беды он предвещает. Заверила, что уходит лишь на время и обязательно вернется, когда поможет тем, кто еще остался. Когда поможет ему. Затем, раздав распоряжения эльфийка повернулась, чтобы уйти, но один из старейшин спросил как имя избранника Горной Девы, к которому она отправляется.       — Гортхауэр – коротко ответила Оннэле, радуясь тому, что идет дождь и люди не могут увидеть слез, катившихся по ее лицу. Говоривший кивнул и отступил назад. Больше ни он, ни остальные старейшины, ни о чем не спрашивали, и она беспрепятственно продолжила свой путь, пролегавший между скалистых отрогов.       Двигаясь настолько быстро, насколько это вообще было возможно, Оннэле добралась до маленькой, со всех сторон стиснутой скалами долины, заполненной голубоватым, как халцедон, туманом. Здесь находились Врата Миров. То, чего она так и не смогла понять до конца, не смотря на бессчетные попытки, предпринятые ею за проведенные в Ангэлемар сотни лет. То, чем могла пользоваться благодаря Знаку. Но это было нелегко…       Запыхавшаяся после быстрого бега Оннэле невиданной чернокрылой птицей опустилась на серые камни, разметав полы плаща. Выждав немного чтобы успокоить дыхание и вернуть мыслям ясность, она коснулась броши на груди, с тревогой отметив, что та сделалась горячей и почти жгла ее тонкую ладонь. Задумываться об этом не было времени. Эльфийка сжала крохотный предмет в пальцах и закрыла глаза, сосредотачиваясь.       Для того, чтобы за одно биение сердца переместиться от одних Врат к Другим ей надо был слиться со своей стихией, стать водой. Вездесущей, Вечной Водой, Подательницей Жизни, что проникает повсюду и несет жизнь в самые отдаленный уголки и глубины Арты. Для того, чтобы совершить это странствие, ей нужно было почувствовать течение Времени, что подобного горько-соленому океану, омывающему каждый уголок земли.       И она, раскинув руки запела, стягивая на себя разлитую в окружающих скалах Силу. Сбирая ее с помощью Заклинательной Песни и концентрируя используя Знак. Она черпала напрямую из Начала, растворяясь в этой первозданной мощи, становясь дождем падавшим с неба и росой, оседавшей на угрюмых серых камня. Становясь холодным туманом; и звезды падали в нее, пронизывая ее клубы серебристыми росчерками. Она утрачивала себя, жертвуя собой, своим сознанием ради этого мгновения волшебства. Оннэле понимала, что стоит ей зайти слишком далеко, и она растворится, сольется со стихией, станет водой и у Врат Миров останется лежать ее одежда и мерцающая Руна Тэ-эссэ. Поэтому эльфийка ни на миг не давала ослабнуть своему самоконтролю.       Когда Сила начала перехлестывать через край и Оннэле ощутила, что начинает тонуть, захлебываться ею как водой, она попыталась еще крепче сжать брошь. Но это оказалось труднее, чем можно было себе представить. Ведь у воды нет пальцев, лишь мягкие прозрачные струи горных ручьев…она утратила ощущение своего тела и лишь остатки самосознания, не давали Оннэле исчезнуть. Не позволяя воде захлестнуть себя с головой, она все-таки стиснула гладкую, стеклистую поверхность, мельком удивившись тому, что ощущает ее жар, хотя казалось, что в мире осталась лишь прохлада воды, каплями оседавшей на гладкой коже и волосах.       Затем, сосредоточилась, эльфийка высвободила собранную силу с помощью зажатой в руке Руны и горы потряс безмолвный гром, эхом раскатившийся над узкими ущельями и острыми пиками. Стекавшийся со всех сторон туман расшвыряло и разметало в клочья незримая волна, разошедшаяся от пустого места, где стояла Горная Дева. Затем все стихло, и остался лишь туман и звезды, падавшие в него слезами ночи… Граница Ханнаты, Врата Миров.       …Несколько минут Оннэле стояла на черных камнях, вдыхая аромат прекраснейших, огненно-красных маков, произраставших в пологих предгорьях. Воздух здесь был теплый и сухой, лишенный влаги к которой она привыкла. Это… дезориентировало эльфийку. Путешествие от одних Врат Миров, к другим не прошло для нее даром. Девушка чувствовала тяжелую усталость, которая гнула к земле златокудрую голову, так и норовив размазать ее по острым черным камням. Только что она была водой, летящими каплями дождя, клубами ночного тумана стелящегося над землей. Легкой, текучей, струящейся… а сейчас чувствовала себя камнем. Громоздким и неподъемным. Руки и ноги налились тяжестью, и Къола едва удерживалась на ногах.       Но даже не смотря на это и разрывавшую ее сердце тревогу и боль на мгновение она испытала торжество. Ей удалось совершить то, на что до этого отваживался, разве что Наурэ, время от времени навещавших своих «младших» товарищей. Однако открытие Врат Миров отняло гораздо больше сил, чем она могла предположить.       А ведь ей еще предстоял долгий и тяжелый путь в поисках Гортхауэра. Используя Руну Тэ-эссэ, она могла перемещаться по Эндорэ, но лишь от одних Врат к другим. А единственные известные ей Врата находились среди скал далекой южной страны, где нашла приют ее старинная подруга Аллуа, хранительница Рунэ Эрт.       По счастью это более-менее совпадало с ее направлением ее пути. Гортхауэр был не способен на полноценное осанвэ, от него приходили лишь разрозненные, пропитанные нестерпимой мукой, образы. И все же, из его охваченного мраком сознание она сумела выудить общее направление. Он бежал без какой-то конкретной цели. Он бежал не на юг, а от севера, на котором для него не осталось ничего кроме памяти и бесконечной боли. А это значило, что раньше или позже фаэрни окажется здесь. Ведь если долго двигаться на юг, то рано или поздно упрешься в неприступную горную цепь и непременно окажешься возле средоточия изначальных сил. Вот только где именно? Справившись со слабостью, Оннэле отправилась на поиски Гортхауэра, вслушиваясь в музыку гор и пытаясь отыскать среди них одну единственную мелодию, такую знакомую и бесконечно любимую.       Это была опасная затея. Неверная, извилистая тропа петляла в темной ночи, среди незнакомых скал. Стоило совершить одно неосторожное движение и ее жизненный путь окончился бы трагически-быстро. Но Къолла шла практически не сбавляя шаг, чувствуя, что времени мало, что она может опоздать если сейчас же не поторопиться. Ноги то и дело поскальзывались на гладких камнях, а из-под подошв летели мелкие камешки, скатывавиеся под откос. Человек почти наверняка погиб бы, попытавшись повторить ее путь. Но Оннэле была эльфийкой и видела в темноте гораздо лучше любого смертного. К тому же ее вели чувства неведомые людям.       Музыка Гортхауэра приближалась и девушка, не сдержавшись, перешла на бег. Знак на ее груди засветился прохладным, голубоватым светом словно маяк, освещая звездную ночь. Руна тоже почувствовала близость фаэрни, вспомнив прикосновения его рук. Гортхауэр делал эту брошь для нее. И пусть он создавал лишь пустой сосуд, который впоследствии Учитель наполнил своей Силой, память о нем сохранилось. Сгустившуюся тьму прорезал узкий, серебряный луч, указывавший точное направление. Ей оставалось только идти по нему.       И она шла, выбиваясь из сил; шла, ежеминутное рискуя свернуть себе шею; шла, обламывая ногти о голые камни. Почти слетев по крутой осыпи, Оннэле оказалась в густом и темному лесу, пробираться по которому приходилось едва ли не на ощупь. Если бы не спасительный луч света, она непременно потерялась бы серди шершавых стволов незнакомых деревьев. Наконец, продравшись сквозь густые заросли, она вышла на поляну…       …и застыла в немом ужасе. Поляна, с трех сторон окруженная многовековыми деревьями, спускалась к реке, пологие берега которой были выстланы мягким мхом и травами. И над ней клубился туман. Нездешний, неземной, колдовской. Он двигался по собственной воле, игнорируя порывы холодного ветра. Его молочно-белая, призрачная глубина манила недостижимой привлекательностью сокрытых внутри видений и снов, которые были лишь разрозненными частями памяти того, кто еще совсем недавно был велик. Холодея от запредельного ужаса Оннэле с поразительной отчетливостью сознавала – этот туман все, что осталось от Гортхауэра!       Первую минуту она не могла не то что пошевелиться или произнести хоть слово, но даже говорить. Разум отказывался воспринимать происходящее, и лишь где-то на самой границе сознания билась последняя ясная мысль: «Он уходит, умирает, развоплощается потому что нельзя жить после того, как тебе вырвали сердце».       «Гортхауэр!» – Оннэле вложила в это осанвэ столько сил, что закачались даже вершины исполинских деревьев но туман лишь как-то странно и беспокойно заклубился, отползая от нее словно в попытке сжаться в комок.       «Гортхауэр, это я, Оннэле Къолла! Помнишь меня?» – и вновь никакого ответа. Девушка нахмурилась и, стиснув маленькие кулачки решительно шагнула прямо в свивающиеся перед ней туманные сокружия.       Это напоминало прыжок внутрь чужой памяти. Перед глазами эльфийки замелькали разрозненные образы, которые никак не желали складываться в единую картину. А следом, на нее тяжелыми, бесформенными глыбами обрушились глухое отчаяние и беспросветная тоска без всякой надежды, погребающие под собой.       «…один… так безнадежно один…» – обрывки его разрозненных мыслей зазвучали в ее голове словно эхо, отдающееся в стенах колодца. В открывшихся мыслях Гортхауэра Оннэле видела, что он зовет смерть, хотя и знает, что не будет ему, бессмертному, смерти и думал, что навечно останется один, в нечеловеческой тоске переживая снова, и снова, и снова потерю того, без кого нельзя жить. Потерю Учителя которого так и не решился назвать отцом. Это оказалось слишком, и темная эльфийка в отчаянии рванулась назад. Туманные волны тяжело всколыхнулись, вышвырнув ее на холодные камни ложбины. Следом пришло слабое осанвэ.       «Уходи… ты мне не поможешь…» – Гортхауэр тонул, захлебывался стылым отчаянием.       «Нет! Я не оставлю тебя!» – с непонятно откуда взявшейся горячностью воскликнула Оннэле, вскочив на ноги. Боли от удара она не чувствовала. Эльфийка вообще ничего не чувствовала кроме страха потерять то единственное, что у нее осталось в жизни. Она понимала, что если развоплощение продолжится, то порвутся и незримые нити, связывающие его дух с Артой. И тогда, в лучшем случае, он отправится Звездными Путями смертных, по которым ушли и Эллери Ахэ… а в худшем… худшем окажется перед безжалостным, бездушным и безликим Кругом Судеб, где его душу разорвут, растерзают и выбросят то что останется сквозь Двери Ночи.       Гортхауэр тоже все это понимал, но ему было все равно. Отчаяние и боль потери была так сильна, что сейчас он жаждал лишь избавления от нее. «Его нужно остановить, нужно спасти его!» – думала Оннэле, но не представляла, как. Целительницей душ она никогда не была и плохо представляла, что нужно делать. Понимала лишь, что фаэрни нужно как-то отвлечь от его боли, заставить подумать о чем-то другом.       Тхайрэт… озарение вспыхнуло в мозгу Оннэле подобно яркой искре. Сорвав с плаща все еще светящуюся брошь и зажав ее в пальцах девушка вновь шагнула вперед. В этот раз медленно, и вытянув Знак перед собой. Ей дана была власть над Водами Времени, а значит она могла вернуть его в то время, когда еще не было этой боли. Воскресить в измученном разуме фаэрни память о далеких и счастливых днях, когда еще не было ни жестокости, ни войны, ни столь невосполнимой утраты… Понимая, что должна показать ему нечто не связанное с Учителем или другими из погибшими Оннэле сконцентрировалась на памятных для них обоих событии… апрель 478 года от Пробуждения Эльфов Гэломэ, Лаан Гэломэ.       …Наверное, тот день и вправду был полон весеннего сумасшествия, как рассказывали и вспоминали потом многие. Может быть, так оно и было. Но для Оннэле Къолы он начался с тяжелых раздумий. И не о чем-нибудь, а о смерти. Девушка не знала, почему так случилось, просто ее с самого утра что-то тревожило. Ей недоступны были полноценные провидения грядущего, как у Видящих, но иногда она что-то чувствовала. В основном, это были не конкретные предсказания, а лишь смутные ощущения. Однако сегодня, едва проснувшись, Оннэле ощутила какую-то неясную угрозу в будущем, которая, наверное, и заставила ее задуматься о смерти.       Темная эльфийка не любила, когда ее отвлекали во время размышлений, а потому уходила куда-нибудь в чащу леса и там находила себе тихое, уютное, сокрытое от посторонних глаз место. Сегодня ее выбор пал на речку, протекающую на достаточном удалении от города, чтобы не беспокоиться по поводу нежелательной компании. Сюда приходили разве что влюбленные парочки и точно не для того, чтобы с кем-то разговаривать.       Устроившись на камне, Оннэле выпрямила спину и положила руки на колени, пытаясь отрешиться от веселого шума, которым полнилось все вокруг. Несколько глубоких вдохов и щебетание птиц, сновавших с ветки на ветку, уже не отвлекали ее. Продолжая дышать глубоко, девушка прикрыла раскосые, миндалевидные глаза, чтобы солнечные блики, плясавшие по поверхности воды, не слепили ее. Еще несколько минут и во всем мире остался лишь тихий плеск проточной воды. Этот звук всегда успокаивал ее, помогая настроиться на раздумье.       Пытаясь понять, что такое Смерть, этот великий и страшный Дар, преподнесенный народу Эллери Ахэ, Оннэле решила зайти с другого конца, представив себе течение жизни. Жизнь каждого живого существа была подобно реке, что с журчанием несет свои воды от рождения до смерти… «Но если рождение это исток, то что такое смерть? Как это – умирать? Почему? Зачем? Значит ли это не-быть? Когда ничего нет? Значит, когда меня не было, это тоже было смертью? Или смерть это когда осознаешь, что это смерть и что ничего больше не будет?». Ответов не было. А река тихо журчала рядом, отмеряя уплывающие мгновения, минуты, часы…       — Давно тут сидишь? – Оннэле настолько погрузилась в свои мысли, что вопрос, заданный приятным голосом, застал ее врасплох. Вздрогнув на нагретом солнцем камне, она обернулась и увидела высокого молодого человека, с головы до ног одетого во все черное. Он выглядел очень серьезным. Деловитый, собранный с походкой хищника, не совершающего ни одного лишнего жеста. Он был высок, на голову выше любого из темных эльфов. Его талию стягивал пояс из узких серебряных пластин тонкой работы. Плащ был сколот серебряной фибулой в виде извивающейся змеи на правом плече. Длинные, черные волосы были схвачены серебряным обручем. Он был нечеловечески красив, а серые глаза его казались ледяными струями ручья, сбегающего с заснеженных гор.       — С утра – чуть заметно пожала плечами Оннэле, глядя в не людские глаза Гортхауэра, – Я размышляла.       — Да уж, у тебя бывают такие часы, когда ты, ничего не замечая, сидишь, погруженная в свои мысли – заметил фаэрни улыбкой – Помню как один раз ты целый день просидела под пронизывающим ветром и мокрым снегом и здорово нас всех напугала. Девушка не сдержалась и улыбнулась в ответ. Гортхауэр ей нравился. Спокойный, рассудительный, собранный он так не походил на ребячливых и беззаботных сородичей.       С ним было интересно, а главное – легко общаться. У Оннэле было не много друзей. Большинство эллери считали ее не по годам мудрой и «почти величественной», а потому не спешили сводить с ней более близкое знакомство. Единственные (не считая Учителя) с кем она общалась, были Аллуа и Гортхауэр.       — Так уж на меня подействовал рассказ Учителя о Вечности – ответила эльфийка, пытаясь рассмотреть, что принес ей фаэрни. Он держал руки за спиной, так чтобы ей не было видно, и при этом загадочно улыбался.       — А почему у тебя нет венка? – с хитрым прищуром поинтересовался юноша, прислонившись к дереву.       — Некому подарить – без тени смущения ответила Оннэле – Может, я не так уж и красива. А вообще-то меня сложно найти. А что? Гортхауэр не ответил, лишь протянул девушке аккуратно сплетенный венок.       — Спасибо – Оннэле приняла дар с благодарной улыбкой. На мгновение их пальцы соприкоснулись и это ощущение показалось эльфийке удивительно приятным. Его хотелось продлить, задержать, не дать исчезнуть.       — Сегодня я буду твоим рыцарем – с преувеличенной торжественностью заявил Сотворенный – А потому, как твой рыцарь и друг говорю: не засиживайся здесь в одиночестве. Сегодня действительно хороший день.       — Хорошо. Я скоро присоединюсь к остальным. – ответила она с сожалением отнимая руки – А сейчас я хочу остаться одна. Гортхауэр кивнул и удалиться. Одним из его положительных качеств была ненавязчивость.       Тем же вечером она отдала свой венок Гортхауэру чтобы сделать ему приятное. Фаэрни, кажется, гордился ее даром, а потому носил звездно-мерцающие цветы в своих черных волосах до тех пор, пока они не завяли. Это дало повод для большого количества слухов и домыслов. Потом многие, и Мелькор в том числе, интересовались этой историей, а Гортхауэр и Оннэле с улыбками уверяли их, что «это не то, о чем они подумали», а всего лишь дружеский дар в честь торжества весны. Забавно, но в тот момент они сами верили в это. А если и сомневались то убеждали себя что впереди еще много времени, и что они обязательно успеют разобраться в своих чувствах.       А потом разразилась Война Стихий, и она с семью товарищами, которых, как и ее, назначили Хранителями Круга Рун, вынуждены были покинуть Север и уйти к людям. И Гортхауэр смотрел вслед уходящей из Хэлгор Восьмерке. Не всем, а только одной. Той, сущностью которой была вода в противоположность ему, владеющему-силой-пламени. С тех пор каждый из них шел своим путем. Она, выполняя свое предназначение, учила людей пришедших в долину-где-рождаются-звезды, хранила знание и память в книах. А он остался с Учителем до конца… до конца… Осанвэ распалось миллионом сверкающих искр, похожих на слезы… 588 год I Эпохи где-то на границе Ханнаты.       …туман успокаивался. Душевная боль, стихала, рассасывалась под мягким, прохладным прикосновением ее осанвэ, подкрепленного магией Знака. Молочно-белые клубы немного осели, а потом сплотились, превратившись в колонну из чистого тумана, в глубине которой смутно проглядывал человеческий силуэт. Ненадежная и неустойчивая форма, готовая в любой момент разлететься по ветру призрачно-белыми лоскутами. Иногда на ее поверхности возникали складки, из которых то складывалось, то вновь распадалось лицо. Похоже, что после пережитой потери у Гортхауэра не оставалось ни сил, ни воли, чтобы завершить свое воплощение.       Сжимая брошь в холодеющих пальцах, Оннэле сделала еще один шаг навстречу призрачной фигуре, окутывая ее плащом из голубовато-серебряного света изливавшегося из Знака. Раз туман когда-то был водой, значит, он тоже был подвластен магии Горной Девы. И она наполняла дух Сотворенного силой, той которую собрала все эти годы, которую еще не успела потратить в эту страшную ночь. И поляна, наполненная туманом осени осветилась изнутри холодным светом далеких звезд, а затем вспыхнула злым, багрово-черным пламенем.       Остатки тумана разлетелись пылающими клочьями, и стало видно, что теперь на поляне находятся уже двое. На берегу реки сидел юноша в богатых, но потрепанных и порванных во многих местах черных одеждах, сквозь которые проглядывало покрытое свежими синяками и порезами тело. Серебряный пояс и фибула в виде змеи на плече утратили блеск. Лицо осунулось, серые глаза выглядели тусклыми и как бы припорошенными пеплом. Он сидел, обхватив колени руками, и неверный звездный свет отражался на длинных густых волосах. Гортхауэр уставился на колышущиеся под ветром травы, словно пытался читать знаки в сплетении стеблей.       А в паре шагов от него стояла золотоволосая девушка в черном плаще, края которого тоже изрядно запылились и обтрепались во время путешествия по горам, и голубовато-серебряном платье, изорванном об острые камни и ветви деревьев. Глаза ее были сухи, так как слезы давно иссякли, и лишь едва заметно светились, словно звезды в сумраке леса. Оннэле смотрела на Гортхауэра, с удивлением отмечая, что черты его лица стали более тонкими и эльфийскими. Наверное, это она, помогая ему воплотиться, подсознательно сделала его… более подобным эльфу.       Отбросив эту мысль эльфийка, парой тихих шагов, сделанных по самой кромке воды, преодолела короткую дистанцию между ними. Подошла, присела прямо перед ним на корточки, отодвинула волосы, заглянула в лицо. Сотворенный никак не прореагировал на ее приближение, но Оннэле не собиралась сдаваться. Силясь унять дрожь в пальцах, она коснулась прохладными ладонями его разгоряченного лица, и мягко повернула к себе.       Осанвэ не пришло. Гортхауэр овладел собой в достаточной степени, чтобы суметь закрыться и, по крайне мере, оградить девушку от своих переживаний. Все-таки ему пришлось гораздо тяжелее, чем всем остальным. Ведь для него разорвались не только таэро-ири, узы между Учителем и Учеником, но и та глубинная связь, что с первых мгновений устанавливающаяся между Изначальным и Сотворенным. Гортхауэр потерял отца.       Попытавшись пробиться к его мыслям и чувствам сквозь выставленный заслон, Оннэле получила твердый и категоричный отказ. Тогда, поглядев в его серые глаза и увидев в них почти-что прежнее упрямство, эльфийка с бешено колотящимся сердцем подалась вперед и накрыла своими губами губы фаэрни. Это был единственный доступный сейчас способ выразить свою заботу, участие и любовь, о которой она не говорила прежде. Но к чему недоговаривать сейчас? А впрочем, зачем вообще говорить? Слова не нужны, они только все испортят. Осанвэ недоступно. Поэтому, остается лишь прикосновение ее губ, с кисловато-горьким привкусом хвои.       Секунду Гортхауэр не двигался, и, казалось, даже не дышал… а потом ответил на поцелуй, с силой отчаяния прижав к себе темную эльфийку. Девочка, что ждала своего черного принца тысячи лет, наконец, дождалась…       …На следующее утро, когда звездопад кончился, а судорожное биение Арты немного улеглось, они шли к Вратам Миров рука об руку и южный ветер смешивал их локоны: бледное золото скрывшегося за легкой дымкой облаков солнца и черный шелк безлунной ночи. За прошедшие часы они успели разделить друг с другом не только ложе, но и мысли, поведав друг другу о том, как прожили время, прошедшее со времен Войны Стихий. Они даже обменялись парой фраз, отдаленно похожих на приветствие и теперь не спеша брели по маковому полю. Она шла налегке, по привычке размышляя обо всем сразу, а он нес Меч и Книгу, оставленные ему Мелькором.       В этот раз Оннэле решила выбрать более пологий склон для восхождения. Она до сих пор ужасалась, глядя в сторону каменистой осыпи, по которой спускалась вчера. Этот поступок был сродни безумию. Куда только подевалась ее холодная рассудительность? Так бездумно рисковать собой скорее подошло бы Элхэ, чем ей.       Впрочем, рука Гортхауэра в ее руке, их переплетенные пальцы и искоса брошенные друг на друга взгляды стоили пережитого риска. Оннэле улыбнулась, вдыхая сладковатый, чуть дурманящий аромат маков и разглядывая необычайно-яркие, огненно-красные цветы вокруг. Вообще-то она не любила жару, но в такие моменты понимала, почему Аллуа решила перебраться сюда. Тронув Гортхауэра за рукав, она сказала:       — Смотри лайни вокруг… целое поле… а помнишь наши считали их символом не омраченной, «огненной» радости? Что? – на ее тонком лице отразилось недоумение серьезностью его бледного лица и загадочным взглядом непрозрачных, словно полированная сталь, серых глаз. А он плавным, чуть театральным жестом опустился перед эльфийкой на одно колено и протянул ей сплетенный из маков венок. Символ обручения. Взглянув в глаза Гортхауэра, она произнесла единственное слово, грянувшее громче раскатов весенней грозы:       — Согласна… – одно единственное слово, прозвучавшее тише шороха листвы, по которой стекают капли воды, заполнило собой весь мир и огненной красный венок занял свое место на золотоволосой головке девушки. Спустя несколько минут точно такой же венок красовался и на черноволосой голове Сотворенного.       Потому что лучше поздно, чем никогда…