Песни Белой Кошки

Он заходит в комнату — невидимый, как обычно, запрыгивает к ногам, бодает в плечо тихонько и просит — Та, Что Дает Девять Жизней, расскажи ей, покажи ей еще один мир за мостом межзвездным! И замирает. А когда открывает глаза, улыбается, и на ухо шепчет тихим-тихим мурчащим голосом… …слушай мой голос, светлая, и пусть тебе снится август. Рыжий, сапфировый, сиеновый с мягкой охрой, потому что эта сказка всегда начинается именно так — догорает лето, немного душное, пахнущее корицей, а еще ванилью и яблоками, и шоколадом, и шерстью собак, и совсем немного — кленовыми теплыми листьями… …догорает лето. Кто-то ждет осень, а кто-то — зиму, и только дети Литы смотрят немного грустно. Ведь когда кончается лето — кончается Лита — они начинают мерзнуть, и верить в чудо. Такие, как дети Литы, всегда в него верят, потому что зимой у них остается только вера и гордость, когда поля, где они танцевали, пустеют, и кто бы знал, как они ждут каждой из своих вёсен… …но начнем о лете. Так начинается Лугнасад, и они танцуют, как с перелома дней не плясали, потому что каждый год так начинается листопад, и значит, скоро придут дожди, обернутся снегами, и всю Землю укроют холодным и ласковым белым. Морис держит в ладони живой виноградный листок, и просит — хоть в этот год пусть сжалится небо, пусть хотя бы раз, один-единственный раз зима не придет!.. И небо слышит. Небо хмурится грозно, спрашивает его — Морис, почему ты хочешь, чтобы дожди не пришли, чтобы не засыпала земля под снежной своей белизной? Ты ведь знаешь, как это важно — все сны земли… Морис кладет листок на ладошку, улыбается мягко, поднимает руки к теплому-теплому небу еще-почти-Литы, и в глазах у него танцуют все звезды яркие, и он отвечает небу, полному молока разлитого, и он говорит — потому что я видел детей человеческих, я видел тех, кто весь этот мир может взять в ладони, но этой зимы им никогда не пережить, а если зима не придет, то холод ведь их не тронет. Он говорит — там, за полями, живут настоящие люди, другие, не как те, которых я видел раньше. У них глаза — словно солнце, так они жарко любят, так поют и танцуют, и в них нет ни капли фальши, и они — настоящие, слышишь, небо? Только звонкие, как колокольчики Литы, как первые звезды ясные, и если замерзнут их пальцы, такие тонкие, кто еще сумеет весь этот мир раскрасить? Он поднимает листок все выше и выше, пока не замирает там, у самого дальнего облака, и кажется, что Морис почти не дышит, кажется, что сам он становится — сапфиры и золото, синева небес и самое теплое солнце, которое на закате красит веснушками щеки. Небо в ответ улыбается и тихо смеется, и показывает ему огонек далекий-далекий, и шепчет в ответ — ты не первый, кто это просит, кто в людях видит больше, чем остальные. Но они научились греться, и в эту осень, и в эту зиму никто из них не застынет. И еще говорит ему — и ты тоже не будешь мерзнуть, потому что люди, настоящие люди, тоже просили, чтобы вы остались в тепле и видели звезды, потому что они видели, как вы танцевали с ними. И тогда сын Литы, сын сапфирово-рыжего лета, становится вдруг сам всего лишь листом виноградным, и плетется лозой по людьми подставленным веткам, и остается — там, у огня и в тепле — до Бельтайна рядом… …он мурлычет ей на ухо сказку, которой не было никогда, и она засыпает, и ей снится лето — Лита и Лугнасад, пока он, невидимый и неощутимый в ее темноте, не ложится с ней рядом, почти на ее плече. И Та, Что Дает Девять Жизней, гладит их лапами, мягкими, словно ветер из рыжего августа, и остаются только счастливые сны. О лете — до самой весны.