***
Сначала Сянь-гэгэ пришел страшный. Он был белым, — белее дяди Вэнь Нина, который выбежал его встречать, — а на руках нёс красивую, истекающую кровью тётю. Только вместо того, чтобы отнести ее изменившейся в лице тёте Цин, спешным шагом прошел в пещеру, что-то бормоча с широко распахнутыми глазами. Вэнь Юань не решился пойти следом и спрятался за юбку запричитавшей бабушке. «Беда… беда какая, великие предки!..» Из пещеры какое-то время слышались крики тёти Цин, потом ее же рыдания. Она чего-то просила, но Сянь-гэгэ явно пребывал в творческом настроении, так как суетливо выпроводил ее вон и всё говорил-говорил-говорил, захлебываясь словами и забыв моргать. «Всё же хорошо! Всё же в порядке… Ты ничего не понимаешь, иди, иди, Вэнь Цин, иди, моя дорогая целительница, иди, я знаю, что делать… ИДИ, Я СКАЗАЛ!!! Я же знаю, что делать, милая…» Вэнь Юань осмелился войти в пещеру лишь спустя пару дней, так и не дождавшись, пока Сянь-гэгэ придет к нему сам, как обещал… Красивая тётя сидела на камне посреди помещения, а Сянь-гэгэ что-то ей внушал, пальцами поднимая уголки женского рта. «Шидзэ, будь же послушной! Ты совсем не та без своей улыбки!..» Кажется, он плакал. «Сянь-гэгэ? — Вэнь Юань нервно переступил с ноги на ногу. — Эта тётя теперь как дядя Нин, да?» Сянь-гэгэ кричал так, что волосы на голове ребенка встали дыбом, а черные змеи сгустившейся тьмы вышвырнули его наружу с такой силой, что Вэнь Юань потерял сознание. Тётя Цин отпаивала его каким-то горьким отваром, сидя на ступеньках хижины, когда в поселении появился разъяренный гэгэ. Стоило Красивой тёте появиться в проёме пещеры, и он резко замолчал. Стрелой вылетевший за ней Сянь-гэгэ громко заорал на него, едва не ударяя по лицу флейтой. «Даже не думай! Я тебя знаю! Опять попытаешься обнажить меч и я оторву тебе руку!..» В следующий момент виски гэгэ поседели на глазах. Как зачарованный, он вошёл в пещеру…***
Очередной пылевой кулич рассыпается в руках. Гэгэ давно молчит, Вэнь Юань не знает, что с ним делать. Впрочем, что делать с Красивой тётей, истуканом сидящей в противоположной стороне пещеры с самого утра, он знает ещё меньше. — Поскорее бы Сянь-гэгэ вернулся… Гэгэ поднимает голову. — А разве он ушел? Сянь-гэгэ ушел вчера в ночь, объявив о чудесной идее, воплощение в жизнь которой непременно сможет помочь Красивой тёте. Под утро Вэнь Юаня разбудил детский плач.***
Вэй Усянь тяжело вздохнул и с тоской посмотрел на Яньли. Молодая женщина укачивала сына, но лицо ее было печальным, в глазах — неизбывная грусть. — Шидзэ… Она подняла голову и слегка улыбнулась. — Что, А-Сянь? — Тебя ничего не радует… — Вэй Усянь взял ее прохладную, почти прозрачную ладошку. Лица его на миг коснулась тревога: — Ты замёрзла? Руки холодные… — Но я не чувствую холода, А-Сянь… Не волнуйся об этом. — Как же мне не волноваться… Я хочу, чтобы ты была счастлива! Чего тебе хочется, шидзэ? Яньли лишь пожала плечами. А-Лин захныкал в ее руках, и женщина вновь обратилась к ребенку. — Ты скучаешь по мужу, шидзэ? Если ты хочешь, он будет здесь! Только скажи мне… скажи мне, шидзэ…***
Цзян Чэн понял, почему несносный Вэй Усянь так рьяно цеплялся за свой Темный Путь после окончания войны. Тьма дарила покой. Он тонул в ней, как в озере Пристани Лотоса, мягкая вода ласкала виски и пахла колодцем. И больше нет ничего и ничего больше не нужно. Тихий знакомый голос поет, как в детстве: «Я синий лотос перед Буддой, В тишине раскрывающийся у беззаботной реки…» Это шидзэ. Цзян Чэн слегка раскачивается, словно лотос на мелкой ряби волн, из стороны в сторону и тихо подпевает. «Беззаботное течение реки, звезды и солнце с луной, Протекают встречающиеся и отдаляющиеся шесть кругов перевоплощения*…» Вэй Усянь не вернулся с горы Луаньцзан, Вэй Усянь там погиб по вине Вэнь Чжао. А потом переродился асуром**, вот и весь ответ. Но если это так, значит ли, что Цзян Чэн в то же время незаметно переродился животным***?.. «Я синий лотос перед Буддой. Тихо слушаю звук тысячелетий на рассвете. Ты, надев темную одежду, пришел сквозь брод…» Холодная рука легла на плечо, и бледное лицо кувшинкой вынырныло из черной воды. Кровавые капли на лепестках — глаза. — Скажи мне, шиди, она же живая? Живая же? Скажи, что она живая, немедленно! — Она живая. В вороньем карканье Цзян Чэн не сразу признал свой собственный голос. — Смотри! Флейта затянула забытый мотив, и шидзэ поднялась, выпрямила спину. И принялась кружиться по пещере, окровавленным изодранным подолом некогда белого платья метя сор. «Топчешь осеннюю росу подходя ко мне. Я многие века молилась перед Буддой И лишь в этот раз настало приближение…» Шидзэ танцует, плетьми вскидывая руки, кланяется и кладет шаги в пространстве, словно счёт. Ломаные движения с течением часов становятся всё легче и плавнее, Цзян Чэн не может отвести взгляда. «Распустилась от нежных кончиков твоих пальцев. Не уходи, подумай, насколько велика вечность…» А насколько велика вечность? Книги гласят, что совершенство — шуньята — «великая пустота», находится за про́клятым колесом сансары, а всякая жизнь есть ложь, сон и иллюзия. В таком случае, сейчас всё абсолютно правильно. Флейта плачет, шидзэ танцует, Цзян Чэн подпевает, покачиваясь: — Я возле реки наблюдаю за тысячелетиями И только сейчас дождалась этой нечистой опоры сознания, Осыпающаяся в твоих мягких пальцах. В этой жизни уже нет ни сожалений, ни обид… Цзян Чэн знает, что переродится человеком, лишь когда Вэй Усянь станет богом. Мягкая черная вода принимает в ласковые объятия, как в шелка матери, и обманывает обоняние звонкой лимонной вербеной. А отца всегда берегла лаванда, пока не осыпалась пеплом к ногам и изодранному фамильному гербу. Им повезло, как и шидзэ. Они теперь мертвые, умерли один раз. Живой же умирает каждый момент времени… с каждой быстротечной секундой его жизнь увядает и её нельзя вернуть. «Я синий лотос перед Буддой, В тишине раскрывающийся у беззаботной реки…» Мелодия флейты обрывается. — Посиди с А-Юанем, шиди. Мне нужно отлучиться. Цзян Чэн кивает и снова проваливается в воду. До следующего приказа…***
В миру многие не особенно прославленные и крупные ордена заклинателей злорадно потирали руки. Они ещё помнили, как до Аннигиляции Солнца Ланьлин Цзинь веером в руках менял направления и решения, никак не в силах выбрать наконец, а победа над самим главой Вэнь не одному Не Минцзюэ показалась довольно подлой. Так что теперь не могло быть ничего сверхестественного в том, что Вэнь Жохань дотянулся из могилы до старого соратника проклятием. Прервать род, не иначе… Новость о том, что маленький Цзинь Лин был выкран неизвестным из собственной спальни, передавалась из уст в уста, и Башня Золотого Карпа ходила ходуном. Главы Великих Орденов собирались на внеплановый совет, заранее предполагая личность похитителя. Цинь Цанъе с тоской посмотрел на места, издавна отводимые главе Цзян. Сначала Фэнмянь, потом его гордый сын… «Печальная участь…» Мастер меча Саньду не вернулся с горы Луаньцзан, уйдя за телом молодой вдовы Цзинь, и так недавно возрождённый из пепла орден Юньмэн Цзян осиротел снова. Одна из старших сестер Юй объявила, что приглядит за ним, пока растет седьмая вода на киселе кровь Цзян Чи, и уже угрожала Цзинь Гуаньшаню судебными тяжбами из-за исподволь присвоенных территорий и ценностей. А пока число Великих Орденов сократилось до трёх. «То ли ещё будет…» Вырастет темный Илин Вэй? Загнётся Ланьлин Цзинь? Власть узурпирует тишайший Гусу Лань? Или Не Минцзюэ вдруг вспомнит, что приходится троюродным племянником первой жене Вэнь Жоханя, что намекает… Смуглая ладонь хлопает по столу. — Пора штурмовать Луаньцзан! И нарастающий рокот испуганно затихает. В глазах трясущегося главы Цзинь — истерика, он уже готов на всё что угодно, но Лань Сичэнь нервно перебирает пальцами по краю расшитого серебром рукава. — Это рискованно, дагэ, — произнес он. — Доказательств, что этот… поступок — дело рук Старейшины Илина, ещё нет… — Так, а если не он, то кто?!.. — Цзэу Цзюнь, вы слишком великодушны! Разве резня трёх тысяч заклинателей не доказала вам, что он — чудовище?!.. — Кто ещё мог бы столь вероломно забраться в самое сердце Башни Золотого Карпа и уйти незамеченным?!.. — Но всё же, уважаемые господа… — голос Лань Сичэня с трудом покрыл шум. — Если Цзинь Жулань — действительно там, штурм горы Луаньцзан может стоить ему жизни!.. Цзинь Гуаньшань задумался, терзая веер. — Нужно, чтобы кто-то отправился на разведку… — медленно выдавил глава ордена Цзинь. И его взгляд пригвоздил к месту внебрачного сына. Госпожа Цзинь словно прочла мысли супруга и злорадно вскрикнула, указывая рукой: — Верно! Пусть Гуанъяо отправится на гору Луаньцзан! Он ведь такой искусный шпион!.. — Нет. Все изумлённо повернулись к поднявшемуся Лань Ванцзи. Лицо его казалось ещё строже, чем прежде, в золотистых глазах светилась твердая решимость. Глава Лань протестующие мотнул было головой, но уступил, отводя взгляд. — Я пойду на гору Луаньцзан, — произнес Лань Ванцзи. — Один. И смогу увещевать Вэй Усяня. — Да что вы говорите, Ханьгуан Цзюнь? Вы считаете себя лучше мастера Саньду? Может, у него спросим, как прошел его разговор с этим темным псом?!.. — Это безумие!.. Самоубийство!.. — Старейшина Илина настолько закостенел в пороке, что уже ничто не способно его исправить!.. — А я вам говорю: пора штурмовать Луаньцзан!.. — Дагэ, это убьет Цзинь Лина!.. — Тогда пусть пойдет Гуанъяо!.. — Штурмовать Луаньцзан? Или вы считаете, госпожа Цзинь, что он сможет и Старейшину убить, как Вэнь — будь он неладен! — Жоханя?.. Лицо Лань Ванцзи, казалось, окончательно закаменело. — Нет. На гору Луаньцзан пойду я. Один. — Он немного подумал. — Если не вернусь через три дня, пусть будет штурм. «Что за упрямство такое…» — вздохнул про себя Цинь Цанъе. Дело на совете едва не дошло до драки, как в залу влетел насмерть перепуганный слуга. — Глава! — бросился он к Цзинь Гуаньшаню. — Случилось немыслимое! — Да что же ещё-то?.. — Из усыпальницы… пропало тело… Цзинь Цзысюаня… Мгновенная тишина разразилась воплями, скрежетом металла и грохотом переворачиваемых столов под звон фарфора. Чей-то обморок, на голову рухнула гардина, в дверной проем не поместились бегущие… Под высокими сводами срывался на визг голос Цзинь Гуаньшаня: — Заберите оттуда А-Лина!!!***
— Ты счастлива, шидзэ? Она улыбается, качает головой. А-Лин беспрестанно смеётся в ее руках, весёлый ребенок, и Вэй Усянь чувствует себя лучше. Даже Цзинь Цзысюань не сильно раздражает, да и детские игрушки у него выходят неплохо. Вэнь Нин, правда, сторонится его: тот всё ещё в обиде, что из его груди вместо пиона растут розы… Цзян Ваньинь привычно бухтит, и флейта тыкает его в щеку: — Скажи мне, что ты счастлив, шиди. — Я счастлив, — кривится он. Вэй Усянь заливается смехом. — Эх ты, злюка! Тебе никогда не угодишь… Сегодня на удивление солнечный и теплый день для конца октября, в проем пещеры виден кусочек льдисто-голубого неба. Сухой кленовый листок мышкой пробежал у ног, задевая подол темного ханьфу, Вэй Усянь нахмурился. — Цзян Чэн, тебе не холодно? Кажется, немного дует… Тот фыркнул, поводя плечами. — Да что ты говоришь… А-Юань немного подумал и принес ему одеяло. Теперь расхохотался Цзян Ваньинь. — Хороший мальчик!.. — Он тебе не собака! — возмутился Вэй Усянь, и все в пещере синхронно повернули к нему головы. — Вэй Ин?.. На пороге замерла идеальная каждой складочкой отороченных серебром белоснежных одежд фигура. — Лань Чжань! — обрадовался Вэй Усянь, вскакивая с места. Флейта скатилась с его колен и с гулким стуком упала на пол. — Ты пришел к нам в гости? Лань Ванцзи привычно молчит, хмурится в лучших традициях старика Лань Цижэня, и Вэй Усяню весело, весело… Он бесцеремонно хватает отступившего на шаг заклинателя за рукав. — Где ты пропадал столько времени? — Я… был занят… совет… — Всё советы? Кошмар, это же так скучно! Пусть бы глава Лань сам там вертелся… Или тебе нравится?! Тогда какого демона ты здесь делаешь?! — Вэй Ин… — Ну что же ты встал, как не родной? Пойдем, усадим тебя на самое почетное место! Ты же наш гость! Вэй Усянь потянул Лань Ванцзи в пещеру. Тот поклонился изящно, все ответили на приветствие. — Богач-гэгэ! — Помнишь, А-Юань! — засмеялся Вэй Усянь. — Очаровательное дитя, не правда ли? А-Юань, иди к бабушке. — Но Сянь-гэгэ… — ИДИ, Я СКАЗАЛ! Лань Чжань, присядь же! Дай я на тебя полюбуюсь! Руки Лань Ванцзи словно вырезаны из молочной яшмы, изящные, с длинными тонкими пальцами… На подушечках прощупываются мозоли от струн… Руки теплые. — Как тебе не холодно, Лань Чжань?.. — недоумевает Вэй Усянь. И эти режущие взгляд белые одежды… По сравнению с ними камень-сиденье выглядит совершенно запыленным, с бурыми пятнами и сором… — Вэй Ин. — Он как всегда немногословен. — Ты… — Да, я Вэй Ин, причем уже… сколько уже? Сколько уже, шидзэ? — А-Сяню четыре годика, — нежно смеётся Яньли, и А-Лин вторит ей. — Двадцать три утром было. Вэй Усянь повернулся к накрытому одеялом Цзян Ваньиню. — Разве я тебя о чем-то спрашивал, шиди? Кто позволил тебе говорить? — Ну, я-то могу себе это позволить, — ухмыльнулся Цзян Ваньинь. — Другое дело: насколько оно мне надо… — Тебе холодно? — И чего прицепился… — Глава Цзян, — заговорил Лань Ванцзи, — Юньмэн вас ждёт. — Почему ты обращаешься к моему отцу, а смотришь на меня? — Лань Чжань! Оставь его, шиди не в духе… Посмотри на меня! Лицо Лань Ванцзи безупречно в своем невозмутимом спокойствии… По-детски припухшие губы плотно сомкнуты… Высокий лоб обнимает шелк ленты… Только глаза, очень странные глаза! Они широко распахнуты, со страшным выражением то ли жалости, то ли отвращения… то ли ужаса. — Что это, Лань Чжань? Прекрати… Вэй Усяню совсем не нравится ощущение тревоги, что ползет по спине под этим взглядом. На мгновение ему кажется, что детский смех прерывается в истошный плач, а в воздухе витает сладковатый гнилостный запах. — Да что не так с твоими глазами, Ванцзи! — вскрикнул Вэй Усянь, отскакивая от гостя, словно от прокаженного. — Н-ничего… Вэй Ин, может быть… съездишь в Юньмэн? А всех отпустишь… домой? — Зачем мне это, Лань Чжань? Шиди же решил остаться здесь, он сам мне это сказал! Верно же, Цзян Чэн? — Ты сказал и я сказал, — отозвался Цзян Ваньинь. — А мне уже всё равно… Вэй Усянь коснулся белого воротника на груди Лань Ванцзи. Тепло, тепло отозвалось на прикосновение, обоняние тронул аромат сандала памятью о беззаботных деньках в Гусу, прожитых вечность назад… — Вэй Ин… — тихо говорит юный Лань Чжань, с нежными щеками, такой похожий на кролика. — Вернись со мной в Гу… в Цайи. Там… твое любимое вино… — Вино? Ты выпьешь по мной вина, Лань Чжань? — В Цайи, Вэй Ин, выпью… Длинные ресницы поднимаются и в золотистых глазах… страх, боль, отражение белого осунувшегося чужого лица с засохшей кровью на щеке. Младенец кричит до хрипа, мертвые онемевшие руки трупа неуклюже вгоняют нож в дерево, неумело строгая то ли лодку, то ли детский гробик… — ПРЕКРАТИ ТАК НА МЕНЯ СМОТРЕТЬ!!! — кричит Вэй Усянь и нигде не может найти свою флейту. — Хватит издеваться надо мной!.. — Вэй Ин!.. — Это всё тени, тени! Из-за них мне мерещится всякая дрянь… Этого нет, нет!.. Шидзэ! Яньли смотрит встревоженно. — Уйми ребенка! — А-Сянь, ты уснул… Проснись… Всё хорошо. — Нет уж! Пусть сначала он!.. У Цзинь Цзысюаня в руках деревянная птичка. Или собака. И нож. Вэй Усянь метнулся по пещере, в одно движение придавил Лань Ванцзи к стене и взмахнул рукой. — Кто кричал, Вэй Усянь? — раздраженно поинтересовалась Вэнь Цин, спустя вечность входя в пещеру. — Кричал? А, это А-Лин немного плакал… Но уже всё в порядке! Вэнь Цин привалилась к косяку, складывая руки на груди. — Вот как… Лань Ванцзи чинно сидит на полу, сложив руки на коленях, как кролик — лапки. Беленький-беленький. Такой же строгий и спокойный, и глаза теперь тоже спокойные, прозрачные, умиротворенные. С мягким понимающим взглядом. Вэй Усянь облегченно улыбнулся и погладил его по голове. Пальцам было тепло, но чуть липко… — Насколько я понимаю, теперь Ханьгуан Цзюнь здесь задержится, — вздохнула Вэнь Цин. — Да? Почему ты так решила? Целительница фыркнула, нервно дёргая плечом. — Почему? Ну, скажем, пусть будет потому, что он сюда явился. Как и Цзян Ваньинь. — Я останусь… — тихо произнес Лань Ванцзи. — Я… останусь с тобой, Вэй Ин… — Вэй Усянь, давай я свожу Ханьгуан Цзюня переодеться? — А разве с его одеждой что-то не так, Вэнь Цин? — Ну… Раз он останется, то белый будет непрактичен. Да, Ханьгуан Цзюнь? Лань Ванцзи осторожно кивнул, и Вэй Усянь махнул рукой. — Что ж, пусть! Только верни его поскорее… Всё-таки, Лань Чжань, ты почему-то теплый… Гость чуть не упал на ровном месте, но выровнялся, чинно вышел, мягко посмотрев напоследок. А-Лин, гутаря, сунув в рот волосы улыбнувшейся Яньли. — Прибыло в нашем полку! — хохотнул Цзян Ваньинь, плотнее кутаясь в одеяло. — Цзинь, ты рад такой компании? — Мне-то что, — закатил глаза Цзинь Цзысюань. — Нож мне верни. Вэй Усянь.***
Четвертый дядюшка тяжело осел на ступени хижины. После работы на грядках немного ломило поясницу, но к целительнице Цин пожилой заклинатель не торопился: не хотелось нервировать ее, раздражительную сверх меры, лишний раз пустяком. У нее и так много забот… Зима уже близко, дышит в щели северными ветрами, и остаётся только радоваться, что все шалаши успели перестроить в сносные домики. Хоть живых на горе осталось мало, было нужно жить. Жить хотелось. Даже здесь. Даже так. По раздолбанной дороге волок тачку об одном колесе похороненный весной старик Шу, его отвисшая нижняя челюсть была подвязана и концы тряпицы торчали на макушке, как свиные уши. Старейшина заявил, что продолжит опыты над оживленными, стремясь придать им больше гибкости и осознанности, но чудны́е методы работали через раз и порой результат разнился с ожиданием настолько, что… Четвертый дядюшка сплюнул и выругался сквозь зубы, когда на крышу соседнего дома прямо по стене взобрался Тянитолкай. Так здесь прозвали умершего от цинги юношу и неизвестного: Старейшина сшил два тела, избавив обоих от ног и таза, и теперь Тянитолкай мог работать одновременно с двух сторон и с четырех рук. Полезным в хозяйстве оказался и Телега, которым Старейшина особенно гордился. Это создание в основе своей имело туловище и передние ноги коня, а к крупу был намертво приделан задок средних размеров повозки, отчего «задними ногами лошади» становились два колеса, вдоль тела тянулись оглобли и доходили до лошадиной груди. Из лошадиных ключиц на широких стяжках крепилось человеческое туловище с мускулистыми руками, эти оглобли придерживающими. Всё это венчала бычья голова, «для красоты», как выразился сам Старейшина. Сильный и довольно быстрый. Безбожно, впрочем, скрипит колесами… Когда поползли слухи, что возможна осада горы, Старейшина принялся совершенствовать своих воинов, соединяя мертвую плоть и холодное железо. Так появились солдаты с мечами, растущими из локтей, с копьями из глотки, солдаты с выломанными назад и удлиненными, на манер кузнечиков, задними конечностями, способные передвигаться с невиданной скоростью, солдаты с дюжиной рук, с четырьмя ногами, с лошадиными головами с чудовищным хохотом… Вэнь Нин по сравнению с ними выглядел безобидно и симпатично даже в самом неистовом своем состоянии. Вспомнив, что даже у мертвых заклинателей есть «золотое ядро», Старейшина решил использовать и это. Правда, выяснилось, что трупы лишины энергии ци, их «ядро» просто гаснет, оставляя пустые каналы. Но по ним можно запустить либо энергию тьмы и поднять, как мертвеца, либо ци и… Результат был ещё неизвестен. Несколько пойманных бродящих в окрестностях Илина заклинателей были немедленно обезврежены, и Старейшина приободрился. — Мертвецы не могут заклинать! — радостно объявил он, спустя неделю всевозможных попыток пересадки «золотого ядра» мёртвому. И стал вводить темную энергию в каналы живым. Это ничего не давало: каналы были заняты ци. — Мне нужен Сжигающий Ядра! Что будет, если ввести темную энергию в пустые каналы живых? Господин Цзян смотрел на Старейшину, как на идиота. — Ты его убил. — Я помню! Мне нужен ещё один! Как он это делал? — Больно. Старейшина отмахнулся и послал Ищеек поймать ещё живых заклинателей, не способных отбиться от их преображенных в плети вывернутых наизнанку ребер. — Темная энергия чувствует янь и ци. И устремляется к ней! — вещал Старейшина четвертому дядюшке, распивая с ним на завалинке перебродившее вино. — Я подумал, что можно заставить темную энергию высасывать ци! Как огромный комар! Или пиявка… Логично? Логично же? ЛОГИЧНО, Я СПРАШИВАЮ?! Четвертый дядюшка поспешно соглашался со всем на свете и подливал ему ещё вина. Когда в полдень исчезали тени, абсолютно все неживые создания на горе застывали в углах неподвижными статуями. В обычное время их широко распахнутые глаза, — если они не были зашиты, — светились зелёным инфернальным огнем, но в этот зачарованный час зияли черной пустотой. Почти осязаемой, казалось, в нее можно обмакнуть палец и почувствовать кровь. Впрочем, потерявшая ребенка Лу говорила, что глазницы совершенно пусты и сухи. Больно только грудью кормить: зубы мешают. — Их можно вырвать! — обрадовался Старейшина, хватаясь за щипцы. Вэнь Цин молча смотрела, привалившись к дверному косяку своего домика.***
Илин разбогател в рекордные сроки, когда в его постоялых домах расквартировались богатые, как небожители, заклинатели прославленнейшенных в миру орденов. Нервный свет ламп стелился по стенам, втекая в драпировки и тяжёлые дорогие одежды сидящих за столом глав. Тишина вздрогнула от низкого голоса: — Пора штурмовать Луаньцзан. Срок, обозначенный твоим братом, эргэ, давным-давно истек. Лань Сичэнь сосредоточенно держал спину напряженно-прямой, словно проглотил меч, и воспаленными от бессонных ночей глазами смотрел в пространство. — Нельзя… Ванцзи может пострадать… — Ты так уверен, что он ещё жив? — поднял бровь Не Минцзюэ. — Не считай меня хладнокровной скотиной, но мыслить нужно здраво! Какая ещё причина могла его там задержать? В ответ прозрачные каштановые глаза закрылись, выдавая нежелание главы Гусу Лань ни видеть, ни слышать, ни участвовать… — Его могут держать в качестве заложника… Рейки раскрываемого веера пересчитали воздух. — Пусть Яо пойдет туда и всё узнает. — Один, глава Цзинь? — Один, Чифэн Цзунь, один… Он прекрасно справляется с такими вещами, право…***
Вьющиеся засохшие колючки цепляли сапоги и туго хватались в подол простого ханьфу сотнями лапок, Цзинь Гуанъяо пару раз чуть не упал носом вниз. Тропинка, — явно часто используемая, — неотвратимо вела к скрывающимся в белёсом тумане пикам горы Луаньцзан, в сгущающийся темной энергией воздух и неизвестность. Запах промерзшей земли и сгнившей листвы оседал на языке металлическим привкусом крови, и заклинатель едва не вскрикнул, когда из кустов выглянул уставившийся прямо на него обглоданный человеческий череп. Цзинь Гуанъяо был уверен, что битва трёх тысяч заклинателей станет для Старейшины Илина последней. Когда же глава Цзян сгинул в проклятом месте, в душу вкралось нехорошее предчувствие. Когда Башня Золотого Карпа перестала быть оплотом безопасности, Цзинь Гуанъяо понял: пора бежать. Куда угодно, хоть к северным варварам… Но золотая цепь натянулась: в руках отца — власть почти над всем миром, а проклятие Вэнь Жоханя обойти стороной его бастарда уж точно никак не могло. Цзинь Гуанъяо вертелся, как уж на воке, но лишь взбесил Цзинь Гуаньшаня, получил по лицу веером и прямой приказ идти и узнавать всё. Так же следовало при любой возможности забрать младенца, чтобы обеспечить возможность осады. Возможность неудачи главой Цзинь не рассматривалась совершенно. Впрочем, для него как раз любой исход был в той или иной степени хорош: даже со смертью законного сына Цзинь Гуанъяо так и остался для него Мэн Яо, сыном портовой шлюхи… Он никогда не считал себя смелым человеком. Смелый — это отважный, храбрый, бесшабашный. Это Не Минцзюэ. А он, Цзинь Гуанъяо, осторожный. Не трусливый: трусливый — это Не Хуайсан… Цзинь Гуанъяо замер и прислушался. Впереди, в сгустившейся тумане, послышался ритмичный приближающийся звук, похожий на мягкие хлопки по земле, много-много, но не хаотично, а словно строем. Сколько заклинатель не всматривался перед собой, ничего не видел, хоть хлопки приблизились совершенно и, повернув, пошли мимо на расстоянии вытянутой руки. И вокруг, словно обступая. Тяп-тяп-тяп-тяп-тяп-тяп… На уровне пояса вспыхнули зелёные глаза и фонарь, освещая в тумане похожее на запеченное яблоко лицо. — К Хозяину пришел, господин? — улыбнувшись от уха до уха, прошепелявило лицо. Свет покрыл скрутившееся вокруг Цзинь Гуанъяо членистое тело огромной многоножки. Многоручки — конечности существа были руками. Раскрытые наружу ребра вытянулись шипами, с тихим хрустом распрямляя позвонки. — Проводить? Цзинь Гуанъяо молча повалился в обморок. Когда он пришел в себя, туман рассеялся, на покрытых морозным налетом листьях тянулась еле заметная дорожка отпечатков ладоней. Твари нигде не было. С трудом пересилив себя, Цзинь Гуанъяо медленно двинулся вперёд. Следовало поторопиться, чтобы успеть уйти с горы до темноты — времени разгула нечисти и силы этого про́клятого места. Впрочем, можно было просто сесть за первым попавшемся кустом, выждать часа три и вернуться, объявив, что Старейшина Илина всех покромсал на куски, съел и теперь совсем свихнулся: никто ведь всё равно ничего проверить не сможет. Да и не захочет… Спиной почувствовав движение, Цзинь Гуанъяо резко развернулся. — Это вы, Ляньфан Цзунь? — невыразимо печальным голосом спросил Вэнь Нин. Цзинь Гуанъяо нервно кивнул, вглядываясь в мертвеца. Призрачный Генерал явно не собирался нападать, лица не искажал звериный оскал в сетке черных вздувшихся вен и глаза были не белыми, а осмысленными, тускло-зеленоватыми, словно припорошенными пеплом. — Зачем вы сюда пришли? — Проведать, — попытался улыбнуться Цзинь Гуанъяо. — Отец волнуется, вот и послал… Но если нельзя, то я сейчас же уйду, никаких проблем!.. Мертвец вздохнул, и заклинатель осекся, глядя на него во все глаза. — Можно, Ляньфан Цзунь. Почему же нельзя… — Вэнь Нин немного подумал. — Наверное, м-маленькому господину Цзинь так будет даже лучше… — Он жив? — Жив… Я п-провожу вас к селению, ступайте вперёд… Селение состояло из семи хижинок, разбросанных по долине в кольце почти отвесных склонов, на окраине строилось нечто вроде бараков, виднелся склад с соломенной крышей. Первое, что поразило Цзинь Гуанъяо, была тишина. Ходили люди, возились на грядках, но никто не произносил ни единого звука, будто опасаясь привлечь к себе внимание. Люди бледны, худы, разительно отличаются от бодрых крестьян с подножия. Оглушительное воронье карканье вспороло воздух, и заклинатель вздрогнул. — С Илином торгуете, да? — навязал он разговор, косясь на Вэнь Нина. Молчание сделалось гнетущим. — Время от времени… Мимо быстро пробежал выгнутый мостиком человек, бессвязно бормоча, и Цзинь Гуанъяо взвизгнул. Несколько голов с разных сторон разом повернулись к нему, провернувшись на шеях, как на шарнирах, и Вэнь Нин снова вздохнул. — Не отвлекайте их, Ляньфан Цзунь. — Они… мертвые?.. — Оживлённые. У м-молодого господина Вэя не все получаются… как я. Впрочем, один п-получился. — Кто? Вэнь Нин отвёл взгляд и промолчал. У покосившегося забора сидела растрёпанная старуха, на коленях у нее лежала голова старика, и женщина гладила ее, устало глядя в пространство. На прошедших она не обратила ни малейшего внимания, как и на приветствие Вэнь Нина. «Это просто кошмар… Один сплошной страшный сон! — в ужасе думал Цзинь Гуанъяо. — Я, конечно, предполагал, что он свихнулся… но чтобы настолько!..» Он перестал смотреть по сторонам, боясь разгадать в копошащихся на земле мертвых. Мертвые копают землю, которая должна их хоронить… То, что, по всей видимости, представляло из себя главную дорогу, упиралось в скалистый склон, в расселине виднелся вход в пещеру, а рядом лепится ещё один домик, крупнее и несколько целее остальных в селении. Из пещеры слышался плач, срывающийся в хрипы, и Цзинь Гуанъяо немедленно его узнал. Бессознательно он ускорил шаг. — М-молодой господин Вэй! — позвал Вэнь Нин, и заклинатель чуть не врезался в выступившую из полумрака тень. Холодные бледные руки легли на плечи. — О! Ляньфан Цзунь? Какая встреча! Что-то у меня много гостей в последнее время… Цзинь Гуанъяо чуть отступил, вглядываясь в Старейшину Илина. Он стал ещё бледнее и, кажется, выше, под лихорадочно горящими глазами залегли глубокие тени, черты лица заострились. В растрепанных волосах торчали листья, какие-то перья, по рукавам ханьфу расползались пятна свежей и засохшей крови. — Молодой господин Вэй, — изображая самое искреннее приветствие, поклонился Цзинь Гуанъяо. — Простите, что без предупреждения… — Так это ты утром ходил у границы? — не слушая перебил его тот. — Странно, Охранники тебя приняли за мирянина… Такое слабое «золотое ядро»? Его не почувствовали… Они ещё несовершенны… Что надо?! — Меня послал отец, молодой господин Вэй, он очень… соскучился. Послал меня проведать вас… — Какой милый человек глава ордена Цзинь. Что ж, заходи. Цзинь Гуанъяо поклонился и торопливо шагнул внутрь. — Шидзэ! — радостно возвестил Вэй Усянь, входя следом. — Смотри, к нам пришел наш деверь… Посреди пещеры на камне куклой сидела Яньли. На ней было надето сиреневое платье из простых тканей, но приятное на вид, волосы распущены и аккуратно расчесаны. Кожа белая до голубизны казалась вырезанной изо льда, и тем сильнее бросался в глаза уродливый шрам от меча на ее открытой шее. На руках криком заходился А-Лин, путаясь в отрезе похоронного савана своего отца, а труп слепо пялился куда-то в угол широко распахнутыми глазами. На неподвижном мертвом лице — ласковая улыбка. — Поздоровайся с гостем, шидзэ! Труп изящно встал и заученно поклонился, как марионетка. Вэй Усянь принялся с ней разговаривать, усаживаясь прямо на пол, посыпанный соломой, и, видимо, ответы додумывал за нее, так как Яньли продолжала лишь молчать и улыбаться, повернувшись на звук его голоса. На подкашивающихся ногах Цзинь Гуанъяо приблизился и, стараясь не думать, на что похоже происходящее, с нервной улыбкой обратился к трупу: — Дорогая невестка… можно, я подержу А-Лина?.. Вэй Усянь махнул рукавом, не отвлекаясь от «разговора», и заклинатель принял это за разрешение. А-Лин значительно похудел, больше не был тем розовощеким ребенком, на которого не мог наглядеться Цзинь Гуаньшань и вся многочисленная родня… Младенец закашлялся. — Милосердная Гуаньинь, маленький мой… Цзинь Гуанъяо смог довольно быстро его унять, и ребенок, чувствуя наконец живое тепло, забылся сном. — Какая хорошая нянька… Заклинатель чуть не выронил А-Лина под тяжелым взглядом Цзян Ваньиня. — Мастер Саньду! Вас уже второй месяц считают мертвым! — Не ори. Будто мне дела нет… Полголовы его была седой, лицо осунулось. Форменные одежды ордена Цзян съела пыль. В его глазах на самом дне помутневших зрачков жила та же истеричность, что в интонациях и жестах Вэй Усяня, и какая-то часть сознания удивилась мгновенному сходству двух героев Юньмэна, некровных братьев в целостности чего-то большего, чем родство… В стороне почудилось лёгкое движение изящных рук. — Ляньфан Цзунь. Светлое лицо Лань Ванцзи пересекал широкий бинт, скрывающий глаза, темное ханьфу с синим подкладом резко контрастировало с ним. Цзинь Гуанъяо опустился на колени и осторожно коснулся прохладной ладони. — Это… он с вами так?.. Лань Ванцзи сделал неопределенный жест рукой. — Это не важно, — тихо произнес он. — Моя вина… Если бы я раньше… мне нужно было раньше прийти… сразу после войны… Я опоздал… — Ваш брат места себе не находит. — Мне жаль. Передайте ему, что я не уйду. — Будто он тебя отпустит, — фыркнул Цзян Ваньинь. В пещере сквозняк гонял затхлый воздух и мелкий сор, доносил запах крови из неправильной формы озера в глубине, за стеной сталактитов. В установившейся тишине искренний смех и болтовня Вэй Усяня звучали особенно пугающе, даже перед лицом Яньли… Цзинь Гуанъяо чуть не умер, когда его резко подняли за шкирку и сапоги перестали касаться земли. Он только успел порадоваться, что удалось покинуть пещеру незамеченным и наметить дорогу по задам дворов, а тут… На память пришли все местные чудовища, но правда оказалась ещё хуже. — Братишка. Собрался далеко? Голос Цзинь Цзысюаня звучал низко, с присвистом из-за разорванной грудины, немного потемневшее лицо выражало привычную надменность, а глаза — отцовские охровые глаза, — остались прежними, но словно припорошенными пеплом. «У м-молодого господина Вэя не все получаются… как я. Впрочем, один п-получился»… — Брат, вы?.. Мертвец чуть прищурился. — Не рад? С ответом Цзинь Гуанъяо не нашелся. Его взгляд нервно бегал кругом, по желтоватым одеждам мертвеца, черным сапогам ордена Цзинь, высокому хвосту чуть спутанных волос. — Ребенка положи. Где взял. — Но… брат, ему же плохо! Он, кажется болен… Давайте покажем его отцу и… Ноги снова оторвались от земли, и мертвец просто пошел обратно, ничуть не напрягаясь от своей ноши. Его поступь напоминала походку дикого зверя, промерзшие каждой жилкой листья не хрустели под его шагом. В зарослях кипариса показался второй по размерам местный домик. — Болен — пусть лечит, — опустил мертвец Цзинь Гуанъяо на порог. Заклинатель затравленно оглянулся через плечо, но перечить не посмел. На стук в дверь раздалось раздраженное глухое «Открыто», и Цзинь Гуанъяо шагнул внутрь. Внутреннее пространство домика было разделено на две комнаты плотной ширмой. Вторая, по всей видимости, была жилой, а в первой вдоль стен тянулись полки с мешочками, коробочками, склянками, посередине стоял стол, за которым сидела женщина с накинутым на плечи поверх бордового платья платком. Она что-то толкла в ступке, строго взглянула сквозь выбившуюся прядь темно-зелеными глазами. «Вэнь Цин, Золотые руки ордена Цишань Вэнь…» — с трудом узнал ее Цзинь Гуанъяо. Когда-то, ещё в войну, в каждом движении двоюродной племянницы Вэнь Жоханя сквозила его же гордость на грани гордыни и чисто вэньское колючее величие. Теперь же осталось лишь злое раздражение… — Надо же, какие люди, — нахмурились целительница, явно узнавая тоже. Голос ее стал ещё холоднее: — Зачем притащился, Мэн Яо? Заклинатель чуть заметно поморщился, но на колкость не ответил. — Ребенок, кажется, не здоров. Меня Цзинь Цзысюань… направил к вам. Вэнь Цин встала, прошла по дощатому полу к одной из полок и принялась шарить среди мешочков. Отступила, хмурясь, и полезла перебирать подвешенные к потолку пучки сушащихся трав. — Что, разведываешь, с какой стороны удобнее осаждать наше поселение? — бросила она, устанавливая чайник над очагом. Цзинь Гуанъяо промолчал. Обманывать ее бдительность не было никакого смысла, учитывая состояние Старейшины, да и любое его слово для нее было ложью предателя ордена Вэнь и убийцы ее не особенно, может быть, и любимого, но всё-таки родственника. — Скажи мне, Мэн Яо, — продолжила Вэнь Цин, не дожидаясь ответа, — в конце зимы, когда вы потребовали выдать меня с А-Нином за убийство Цзинь Цзысюаня на тропе Цюнци за два месяца до того, неужели вы действительно успокоились бы, если бы мы с ним таки пришли в Ланьлин? Неужели бы вы оставили Вэй Усяня и других в покое? Что-то бы изменилось? «Вы же знаете, что нет, молодая госпожа Вэнь», — подумал Цзинь Гуанъяо. Всё было предрешено и, что бы ни было предпринято, осада горы Луаньцзан оставалась вопросом времени. Псам Вэнь нет прощения, если до них не дотянуться — особенно, а также нет прощения отступнику Вэй Усяню, пусть Аннигиляция Солнца без его помощи и захлебнулась бы, как и предполагал Вэнь Жохань… А-Лин захныкал на руках, завозился, и Цзинь Гуанъяо присел на край скамьи, укачивая его и кутая в полы своих одежд. За окном из бычьего пузыря виднелся пустырь, по которому ветер гонял скатанный в шарики сор. — На. — На стол со стуком опустилась деревянная плошка. — Спои ему. Мутная жидкость сильно пахла травой, А-Лин чихнул на нее, но не смог вывернуться из ловких пальцев. — Молодая госпожа Вэнь. — Теперь поморщилась уже она. — Неужели А-Лин всё это время пребывал в таком состоянии? — Откуда я знаю? Думаешь, кроме твоего Цзинь Лина, у меня забот больше нету? — Ну, он же всё-таки плачет… — И что? Дети от разного плачут! Не нравится — не смотри! Тебя сюда никто не приглашал! Хочешь, сам сиди! И вообще, отвар споил? Цзинь Гуанъяо кивнул. — Ну и пошел вон! Я занята! Заклинатель поспешно покинул домик целительницы. Первым, с кем он столкнулся, был Вэй Усянь, чье лицо немедленно сломалось в подобии улыбки. — Ну что, деверь? Погулял? А-Лин, резко выхваченный из рук Цзинь Гуанъяо, не расплакался лишь потому, что, горящий в лихорадке, уснул от отвара.***
Нервный свет ламп стелился по стенам, втекая в драпировки и тяжёлые дорогие одежды сидящих за столом глав. Тишина вздрогнула от низкого голоса: — Уже вечер, Яо не вернулся. Цзинь Гуаньшань раскрыл и закрыл веер. — Тогда нам стоит подождать до утра. — До утра? — поднял бровь Не Минцзюэ. — Местные говорят, что уже на закате к Луаньцзан лучше не соваться, если хочешь вернуться живым, а вы у Яо даже меч отобрали. Как он там будет ночевать? — А ночевать ему и не надо! Ему надо всё посмотреть и забрать А-Лина! — Ночью? — Его проблемы, что так долго возился!.. Лань Сичэнь молчал, не раскрывая глаз. Вдруг по лестнице послышался топот и в дверном проеме возникла перекошенная фигура Цзинь Гуанъяо. Он тяжело дышал от бега, был бледен и мелко дрожал. — Вернулся! Заклинатель вдруг вцепился в Не Минцзюэ, сидящего ближе всех к двери, и зашелся в настоящей истерике. Тот от неожиданности только дернулся. — Спятил?.. — Это возмутительно! — вскричал в сердцах Цзинь Гуаньшань. — Яо! Какого демона ты устроил?! Где А-Лин?! — Что с Ванцзи? — тянул его за рукав Лань Сичэнь. — Ты видел его? Он жив?.. Цзинь Гуанъяо не реагировал, и глава Не наконец рявкнул: — Да уймитесь оба! Пусть успокоится. Мне это тоже мало нравится, но сейчас его бессмысленно спрашивать. — Ах, дагэ! — воскликнул Лань Сичэнь. — Так ли бы были вы спокойны, если бы на месте Ванцзи был Не Хуайсан? — Начнем с того, что Ванцзи ты отпустил туда сам! — Сам?.. — Ах, бросьте оба… Цзинь Гуаньшань почти насильно споил внебрачному сыну полкувшина воды и пару раз ударил его по щекам. Тот затих. — Ну?!***
Нервный свет ламп стелился по стенам, втекая в драпировки и тяжёлые дорогие одежды сидящих за столом глав. Тишина вздрогнула от низкого голоса: — Пора… — Нет, дагэ! — едва не хлопнул по столу осунувшийся Лань Сичэнь и спрятал дрожащие руки в рукава. Продолжил он уже тише: — Гусу Лань в осаде участвовать не будет. Там Ванцзи. — Судя по тому, что рассказал Яо, там тихий ад. Ему лучше умереть, чем так жить. — Жизнь священна, дагэ. Я не могу обречь на смерть собственного брата, ничем ее не заслуживающего! — А такой жизни он заслуживает? — Он сам сделал такой выбор, а я не имею права судить и, тем более, за него решать!.. — Значит, гора Луаньцзан со всеми тварями будет стоять?! И местные будут умирать от их лап?! — Значит, будет! Там мой брат!.. Это всё не может длиться вечно, надо подождать и проблема решится сама… — Эта проблема сама не решится, Сичэнь! Ты помнишь, что было до войны? Разве наше бездействие не привело к ней?! — Какое бездействие? — Вэнь Жоханю позволяли слишком много! На гибель маленьких орденов тоже был ответ твоего дяди: «Всё решится само!» И что? Решилось? Или надо дождаться, пока Облачные Глубины сгорят снова?! — Да как можно?!.. Не Минцзюэ и Лань Сичэнь едва не кричали друг на друга, а глава Цзинь переводил взгляд поверх веера с одного на другого. Пересохшие губы его были плотно сомкнуты, нос заострился, точно у пытающегося учуять дичь лиса. Из его расшитого золотом рукава выглядывал кончик полученного около полудня письма из Ланьлина, и Цзинь Гуаньшань, обратив на него внимание, закрыл веер. Лань Сичэнь резко поднялся с места: — Вопрос закрыт! Орден Гусу Лань против осады и в этом не участвует! — и вышел вон, взмахнув подолом ханьфу. Не Минцзюэ громко выругался ему вслед, не стесняясь в выражениях, и повернулся к Цзинь Гуаньшаню. — А вы что скажете? Тот покачал головой. — Я не могу так рисковать своими людьми… К тому же, местные жители ведь не жалуются? И вопрос бы решать с Юньм… то есть, теперь с Мэйшань Юй, это подвластные им территории… — Понятно! Дверь захлопнулась с такой силой, что едва не распахнулась в другую сторону. Цзинь Гуаньшань прекрасно понимал, что осады уже не будет: сколько бы ни был недоволен и отважен орден Цинхэ Не, один на штурм Луаньцзан он не пойдет. Юньмэн Цзян не до того, Гусу Лань в стороне, а Ланьлин Цзинь… Глава Цзинь встал со своего места и подошёл к сидящему на скамье Цзинь Гуанъяо. Тот смотрел перед собой, всё ещё бледный, и едва ли вникал в суть последнего часа разговора. — Яо. Тот вздрогнул и поднял голову. Цзинь Гуаньшань протянул ему маленькую изящную склянку с белым порошком. — Вэй Усянь жив, — произнес глава Цзинь, — а значит, его можно убить. Этого вполне может хватить на двоих, тем более, А-Лин ещё дитя. Лицо Цзинь Гуанъяо побелело. — В… вы… хотите, чтобы я снова пошел на Луаньцзан?.. — Да. Возьмёшь по дороге корзинку с какой-нибудь снедью, отнесешь как подарок… — Отец!.. — Юноша обрушился на пол. — Старейшина отпустил меня лишь чудом!.. Этого не повторится снова!.. Там такой ужас!.. Отец, пощадите!.. Пошлите кого-то другого! Хоть Цзинь Цзысюня: ему всё равно умирать!.. — Сына моего брата?! — вскрикнул Цзинь Гуаньшань и ногой ударил собственно сына. — Вон!!! Последнее, что слышал волочимый рослыми адептами ордена Цзинь Мэн Яо, это голос отца: «Так и быть! Милость тебе за службу: можешь использовать пузырек только лишь для себя одного!» Солнце село, и Цзинь Гуаньшань тяжело вздохнул, потирая переносье. Виски, словно тисками, сдавливала поступающая мигрень, и страстно хотелось поскорее добраться до кровати, чтобы забыться тяжелым сном… Но впереди был долгий путь домой, в Ланьлин. Супруга написала, что Цинь Су на сносях, а значит, уже к следующей осени родится новый наследник. Нужно беречь, что есть. Силуэты в золоченых одеждах покинули Илин, а Мэн Яо переступил границу поселения, прикрывая рукавом мокрое, окровавленное лицо.***
Цзян Ваньинь разразился неистовым хохотом, и Лань Ванцзи едва не перевернул миску с супом на себя. — Что с вами, Ваньинь? — испуганно спросил он, слепо повернувшись в его сторону. — Вернулся! Вернулся, Гуанъяо! — Какая радость, — слабо улыбнулся Старейшина Илина и махнул рукой, приглашая гостя к костру. Мэн Яо молча поклонился собранию и опустился на землю. Мазь Вэнь Цин успокоила кровоподтеки на лице, новые одежды с чужого плеча стянули словно уменьшившуюся фигуру. У костра сидели разные: живые ближе к огню, оживленные — дальше. А-Лин, вновь оказавшись в теплых руках, перестал плакать, и тишина прерывалась лишь совиным уханьем где-то на самой окраине поселения. В разномастных плошках в бульоне плавали куски редиса и какого-то серого переваренного мяса, суп обжигал руки и губы жаром и остротой. — А чем вы кормите А-Лина? — тихо поинтересовался у сидящей рядом старухи Мэн Яо, утирая выступившие слезы. При ней сидел ребенок, постарше, явно живой. — Размоченным в воде пшеном, господин, — отозвалась она, качая головой. — Молока у нас нет. — Милосердная Гуаньинь… — Вы новый гэгэ? — поинтересовался ребенок, выглядывая из-за плеча старухи. Детские глаза на его бледноватом лице смотрели удивительно по-взрослому, и если он ещё не понимал всего, то точно чувствовал. — Да! — отозвался Вэй Усянь со своего места, лукаво щурясь. — Яо-гэгэ. Вот сколько у тебя теперь дядюшек. Цзян Ваньинь нахмурился. — Погоди… Гэгэ — это брат, а не дядя. — Да кто ты такой, чтобы меня поправлять?! — Я синий лотос перед Буддой… На звуки флейты из туч выплыла луна бельмом на глазу. Похолодало.***
Вэй Усяню было весело. Его семья стала больше и как-то даже целостней, каждому в ней находилось место и дело, каждый выполнял свою работу и был важен. Лань Чжань, например, теплый и мягкий. После сумбурного рабочего дня Вэй Усянь неизменно находил его в своем домике или у тиса на пустыре и, уложив голову ему на колени, слушал тихие песни, как когда-то — вечность назад или в прошлой жизни, — в пещере черепахи Сюаньу. Иногда Лань Чжань играл на гуцине, но больше все-таки пел, мягко гладя по волосам, мимоходом распутывая колтуны. Как оказалось, он боится щекотки и издает смешные звуки, если его тормошить. Однажды в припадке Вэй Усянь куснул его в губы — горькие, а потом долго извинялся, судорожно сжимая чужие дрожащие руки. В знак искреннего раскаяния даже принес с грехом пополам пойманных кроликов у подножия горы. Лань Чжань смотрел в душу своими удивительными глазами и просил лишь прилечь. «Ты устал, Вэй Ин…» Ночью Вэй Усянь прижимал его к себе крепко-крепко, словно боясь замерзнуть, если отпустит его хоть немного. Лань Чжань никогда не сопротивлялся. Цзян Чэн тоже был теплым и тоже не пихался, когда Вэй Усяню приходило в голову погреться, но ворчал-ворчал… Как собака. Обычно он сидел в пещере и снова ворчал, отвлекая от работы. «Шиди! — прикрикнул раз Старейшина. — Приноси-ка пользу!» Так у Цзян Чэна появилось дело: учить А-Юаня читать и писать. Ребенок вечно где-то пропадал, и иногда Вэй Усяню казалась совершенная нелепость: будто А-Юань его избегает. Мэн Яо не отходил от А-Лина, и шидзэ благосклонно к этому отнеслась, с улыбкой глядя, как деверь кормит ее сына, аккуратно дуя на ложку. Даже Цзинь Цзысюань был не против, всюду сопровождая этих двоих. «Мне казалось, вы не ладите, » — заметил ему однажды Вэй Усянь. Цзинь Цзысюань немного помолчал, словно раздумывая, и ответил: «Он теплый». «Мэн Яо? А тебе холодно?» «Холода не чувствую. Но живое тепло привлекает». Вэй Усянь только пожал плечами. Вэнь Нин стал превосходным продавцом редиски, и Вэй Усянь искренне им гордился. Тот смущался от похвал, заикался пуще прежнего, и тоже просил больше отдыхать. «В-вы устали, молодой господин Вэй…» Вино четвертого дяди делалось всё вкуснее, и Вэнь Цин ругалась на них, требуя не спиться. «Ты такая славная, Вэнь Цин! Твое здоровье!» — смеялся Вэй Усянь, и та сбегала в свой домик, дёргая плечом. В очередной раз выйдя из пещеры, оживив особенно сложный труп и послав его в помощь одноногому плотнику Ли, Вэй Усянь с удивлением заметил, что трава перед пещерой позеленела. — Надо же… Весна… Вэнь Цин выгнала его в город, велев размяться и купить семян.***
— Ну Яо-гэгэ!.. Холодная вода из кадки морозила уши и нос, утренние умывания — пытка каждого дня. Яо-гэгэ только улыбался, качая головой, и утирал А-Юаня полотенцем. Рядом совал в рот деревянный меч А-Лин. — Вот и порядок. Потрепав кивнувшего ребенка по разрумянившейся щеке, Яо-гэгэ выпрямился и поманил к себе А-Лина. Тот научился ходить совсем недавно и теперь сосредоточенно хмурился, делая каждый новый шаг. — Что вы будете учить сегодня, А-Юань? — Новое слово! «Могила»! Яо-гэгэ нервно засмеялся. — У Ваньиня всегда было очаровательное чувство юмора… Теперь ступай, он ждёт тебя на урок… А-Юань вышел за дверь домика и направился к пещере. Он уже заметил на дворе дядю Сюаня и знал, что оставив братика Красивой тёте, они с Яо-гэгэ вместе пойдут к роще, откуда Яо-гэгэ обязательно вернётся немного помятым, а дядя Сюань — немного живым. Тогда последний будет гораздо сговорчивее и добрее обычного и будет учить А-Юаня фехтовать мечом. Меч у него красивый, на солнце сияет, словно огненный, но предназначен в подарок братишке, когда тот вырастет большой. А-Юаню меч обещал богач-гэгэ, не менее красивый, серебристый, как луна, и тяжёлый… Гэгэ чертил палочкой по пыли перед собой слова и, кивнув на приветствие, стал тыкать в них, ожидая ответа. — Труп, кость, смерть, — аккуратно читал А-Юань, — мертвый, похороны, обряд… В углу чинил корзину богач-гэгэ, время от времени отвлекаясь на возящихся у его колен двух котят. Сянь-гэгэ сказал, что это кролики, но Яо-гэгэ, отозвав А-Юаня в сторону, объяснил, что это именно котята, потому что у кроликов длинные уши и короткий хвост, а не наоборот, как у этих. Гэгэ тогда смеялся, заявив, что богачу-гэгэ хоть шапку подсунь — всё одно, а тот, обидевшись, ответил, что раз зверьки его, то он может называть их хоть крокодилами. Дядя Сюань назвал всех дураками и спор закончился. Слова тоже закончились, гэгэ задумался, что ещё написать. — Гэгэ, гэгэ! А научи писать моё имя? — Хорошая мысль… — Мужчина занёс палочку над пылью и вдруг растерянно посмотрел на А-Юаня. — А… Вопрос тоже хороший. Юань. Пусть будет «Вэй Юань», потому что Вэнь я писать не хочу… Но «юань» — это что? Мужчина повернулся к прислушавшемуся богачу-гэгэ и окликнул его. — Ванцзи! «Юань» — это «скорбеть"°? — «Чаять"° лучше… — вздохнул тот. — Или «искренний»… Проходившая мимо бабушка всплеснула руками, кланяясь раз за разом. — Господа мои!.. — запричитала она. — Что же вы говорите такое! Отец А-Юаня дал ему имя «цветущий"°! — «Цветущий» так «цветущий», — пожал плечами гэгэ. — Только вопить не надо… Я ведь, в некотором роде, угадал'… Солнце сдвинулось по небу, и тетя Цин позвала обедать в свой домик, где уже накрыла на стол. А-Юань усадил богача-гэгэ, потом помог братишке вымыть руки и залезть на скамью. Сянь-гэгэ ещё не вернулся из города, а Яо-гэгэ, видимо, задержался… На обед был «съедобный» суп, лишенный кровянистого цвета и отнимающего язык вкуса, и рис с кусочками вяленого мяса. А-Юань нежно посмотрел на свою порцию. Когда-то они ели совсем плохо, но благодаря ученикам Сянь-гэгэ денег стало больше. Ученики, правда, шли на опыты Сянь-гэгэ, но некоторые соглашались сотрудничать издалека, отчего у всех было дело и все были довольны. Друг другом и собой. Дверь скрипнула и впустила в комнату Яо-гэгэ. Он пошатывался, не снимая с лица блаженной улыбки, и прятал взгляд вместе с синими пятнами на шее в распахнувшихся воротниках. Он сел за стол рядом с А-Лином и поправил повязанный ему на шее платок: братишка кушал свой суп, неуклюже выворачивая руку, отчего половина ложки выливалась ему на грудь. Гэгэ сосредоточенно втыкал палочки в рис. Стоймя. Едва у него это получилось, как тетя Цин ударила его по рукам и прикрикнула: — С ума сошел? Прекрати немедленно! — А что не так… — обиделся гэгэ. Подвинул к себе суп и стал втыкать палочки в него. Но они постоянно падали, не держась в жидкости. — Да что же такое… А! Надо его в огонь… — Не надо в огонь, Ваньинь! Надо в себя! Возьмите ложку и ешьте! Наказание вы мое… Гэгэ взял чашку с супом в руки и принялся пить прямо из нее. А-Лин посмотрел и тоже отложил ложку. — Не надо, А-Лин, — мягко остановил его Яо-гэгэ. — Так есть некрасиво. А-Лин недоуменно посмотрел на него и попытался капризничать, но А-Юань показал ему, что тоже ест ложкой, и братишка поунялся. Перестав суетиться вокруг с тарелками, тетя Цин наконец села, подперев щеки кулачками. — Ваньинь ест, как собака, — надменно произнесла она. Но гэгэ не обиделся. — Я люблю собак, — сказал, придвигая к себе рис и палочки. — А он их боялся. — Кто? — улыбнулся Яо-гэгэ. — Он. Вэй Ин. Всё любил, что и я. А их боялся. А он боится собак? — Кто? — Ну, он! Этот. Который не он. — А разве это не один и тот же человек? Гэгэ глубоко задумался, а А-Юань ничего не понял. Богач-гэгэ молча ел свою порцию, сосредоточенно следя за тем, чтобы ничего не уронить и не пролить. Он не любил, когда за едой разговаривали, но давно никому не делал замечаний.***
Комната опустела, только плошки распахнутыми в немом крике ртами смотрели в потолок. Вэнь Цин уронила голову на сложенные руки и словно впервые почувствовала, как сильно она устала. До слез, поступающих к глазам, до горького, судорожно трепыхающегося комка рыданий, застрявшего где-то в грудине… до оцепенения. Когда-то она ещё на что-то надеялась. Да, на мертвой земле Луаньцзан розы не вырастут, но зато безопасно! Безопасно… На костре тоже тепло. Гора Луаньцзан ломала изнутри. Медленно, исподволь, ласково. Вкрадчиво нашептывая на ухо, что нет реальности действительней, чем собственные иллюзии. Во что веришь, то и есть, разве не справедливо? Подсознание подсказывало Вэй Усяню, что все его любимые с ним могут быть лишь здесь, и тот отчаянно цеплялся за отраву, как за спасение. «Ты, зачем здесь?» — спрашивала Вэнь Цин лепящего свои куличи Цзян Ваньиня. Тот смеялся, как тогда, в надзирательном пункте Илина, потеряв последнее — «золотое ядро». Так, словно здесь потерял что-то равноценное. «Ты же ненавидишь его! И нас. Ушел бы!» Вэй Усянь жил своей любовью к мертвецам, а его шиди — любовью мертвецов к нему? Или наоборот? Иногда, когда Вэй Усянь играл на флейте, Яньли кружилась в танце, а Цзян Ваньинь пел, покачиваясь из стороны в сторону, Вэнь Цин явственно казалось, что из живых в пещере сейчас — только она одна. «Вы, зачем здесь?» — спрашивала Вэнь Цин опустившего голову Лань Ванцзи. Тот молчал. Он давился виной, как переперченным супом, и не знал, что на белых бинтах проступает кровь. Зато в черное ханьфу она впитывается без следа… «Вам здесь не место, Ханьгуан Цзюнь. Подумаешь, глаз теперь нет. Разве вас изгонят из Облачных Глубин?» Оказывается, он попал под влияние Вэй Усяня и стал учиться за ним повторять. Когда тот спал, по-хозяйски подмяв его под себя, Лань Ванцзи гладил его по голове и тихо плакал. Так, как не плакал над своими глазами, когда Вэнь Цин бранилась, перевязывая раны и подыскивая одежду, чтобы Вэй Усянь «ничего не заподозрил». «Ты, зачем здесь?» — спрашивала Вэнь Цин трясущегося Мэн Яо. Тот посмотрел на нее затравленно, а потом разрыдался. Не удивительно: Вэнь Цин, в отличие от него, распространение и совершенствование местного безумия наблюдала дозированно, последовательно, а Мэн Яо оказался погружен сразу в результат. «Что, такая нежная привязанность к А-Лину? Или верность ордену? А какому: Вэнь или Цзинь?» В тот вечер, когда он вернулся в поселение с разбитым лицом, Вэнь Цин не удивилась: ведь гора Луаньцзан никого не отпускает. Ни мертвых, ни живых. В рукаве Вэнь Цин нашла пузырек и взбесилась настолько, что добавила Мэн Яо к ссадине на лице глубоких царапин. Мэн Яо стал вести себя привычно памяти целительницы: всем приветливо улыбался и расторопно выполнял любое приказание. Он выполнял цель своего существования, декорации не важны. И медленно, но верно тонул в страхе перед оживившемся Цзинь Цзысюанем. Тот нашел себе любимое занятие: вылавливать Мэн Яо и донимать его расспросами о своей гибели на тропе Цюнци, явно зная больше, чем должен был. А потом искал в единокровном брате то, что утратил. «Ты, за что ты здесь?» — спрашивала Вэнь Цин хлопающего глазами А-Лина. Тот воинственно гукал и обращался к своим игрушкам. Тянулся к шумному Вэй Усяню, жестикулирующему и сыплющему слова, как костянки, в бессвязностьи речи. Плакал, оказываясь рядом с матерью. Боялся неморгающего отца. Дёргал за волосы безразличного Цзян Ваньиня и пугал Лань Ванцзи: тот иногда задумывался до полусна и вскрикивал почти по-кроличьи, когда А-Лин внезапно его хватал или издавал громкий звук. Играл с А-Юанем и своей заботливой нянькой Мэн Яо днями напролет, познавая мертвый мир. Свой мир. Вэнь Цин вытерла выступившие слёзы и тяжело поднялась из-за стола. Ей было жалко детей. Жалко было всех. Распахнула окно, вынув рассохшиеся за зиму рамы, и в комнату ворвался свежий, чуть пропитанный гнилью и землёй воздух. На полянке в лучах проглянувшего сквозь пелену солнца все и пребывали. Вэй Усянь пил, развалившись под деревом, вместе с четвертым дядюшкой и Цзян Ваньинем, и гладил, как котенка, жмущегося к нему Лань Ванцзи. Дети о чем-то расспрашивали Мэн Яо, но тот только качал головой и улыбался. — Идите к Цзысюань-гэгэ, — произнес он наконец. — Он сделал вам столько разных игрушек… у меня таких в детстве не было… Цзян Ваньинь подавился вином и громко расхохотался: — У тебя в детстве, Гуанъяо, игрушки были все одинаковые! Только разного размера!.. — Ах, Ваньинь… — улыбнулся тот, принимая свою чашу. — У вас всегда было очаровательное чувство юмора… — А оно у него было? — удивился Вэй Усянь. На пустыре два последних человечных мертвеца стреляли из луков в ворон. Вэнь Цин вздохнула и отошла от окна. Нужно было заниматься хозяйством, нужно было… хоть чем-то занять если не мысли, то хотя бы руки. Чтобы не поглядывать время от времени на запрятанный на верхнюю полку пузырек в коробочке. Она постаралась, теперь там порошка хватит на всех. Вот только хватит ли у нее, Вэнь Цин, лучшей целительницы столетия, силы накормить однажды самых дорогих ей людей самой сладкой на этом свете трапезой?..