По-настоящему

Он смутно помнил, как они начали общаться. То ли он тогда подошел к нему, заметив его прогуливающимся на улице рядом с базой, то ли тот сам подошел к его фургону, когда он, шипя от боли в потревоженных ожогах, пытался разобрать сгоревшие вещи. Снайпер не помнил, как они познакомились, но помнил, как они прогуливались вместе, обмениваясь сигаретами и зажигалками. Спокойные, мирные прогулки до самой ночи. Они даже почти не разговаривали друг с другом. Будто этого и не надо было. Будто шпион и без этого понимал его. Шпион… нет, не красный, который вытащил его из респауна, а потом все-таки предоставил самому себе. Нет, их шпион. Синий. Этот статный, воспитанный француз был совершенно не похож на своего красного собрата. Они были абсолютно разными, начиная от банального цвета одежды и заканчивая тем, какие сигареты курили. А еще синий не скрывал свое лицо под маской. Не считал нужным скрывать себя на этой Богом забытой базе, на этом проклятом проекте, где каждый после смерти возвращается обратно в мир живых хочет он того или нет. Снайпер почти не помнил, как он умудрился влюбиться в него. В эти чуть вьющиеся черные волосы, синие глаза, смотря в которые появлялось ощущение, будто тонешь в бездонном море. В улыбку его тонких губ, будь она спокойная, грустная или чуть задорная. Снайпер любил все его улыбки одинаково. Любил безумно. Любил до сладкого щемления в груди. Любил с разрывающей душу нежностью и тоской. Синий шпион помог ему. Не отвернулся, как это сделали все остальные члены команды. Позволил жить в своей комнате, пока снайпер не восстановит свой фургон и хоть немного не подлечится. Самолично ходил к медику, прося о помощи. А когда ему отказал союзный, пробрался на базу красных, чтобы встретиться с вражеским. Бог знает, как он уговорил его на это, но в один прекрасный вечер синий шпион пришел обратно с какой-то чудодейственной мазью, которая так приятно охлаждала ноющие ожоги. Сам обрабатывал все раны снайпера, чуткими движениями рук стараясь не содрать и без того поврежденную кожу. И эти движения приносили такое облегчение измученному телу. Но вот в один из вечеров снайпер притащил из своего фургона уцелевшую во время пожара бутылку вина. Дорогого, стрелок даже не понимал, откуда оно взялось. Предложил вернувшемуся с ночной прогулки шпиону выпить. Тот согласился. Снайпер не помнил, но вот уже он целовал его обнаженные плечи, заваливая его на кровать, подминая под себя, утробно рыча от боли в ожогах и желания. Ласкал его, входил в него, морщась все от той же боли. Ведь там тоже ожоги. По всему его телу эти чертовы ожоги. Шпион будто не замечал его уродства, отдаваясь ему, изгибаясь, возвращая ему ласки. Тогда снайпера с головой накрыл один из самых головокружительных оргазмов в его жизни. А просыпался он в холодном одиночестве. Снайпер не понимал, когда он смог полюбить шпиона. Полюбить его так, чтобы незримо оберегать его на поле боя. Полюбить так, чтобы сорваться с насиженного места и пуститься в погоню за красным шпионом, который все же догнал ножом в спину своего синего собрата. Пуститься в погоню, поймать и звериной ярости свернуть ему шею. Респаун. Все они все равно не умрут, но снайперу было невыносимо видеть кровь на синем костюме и потому он не мог позволить допустить еще одной его смерти. Смерти того, кто помог ему, был рядом, не навязываясь, ничего не прося взамен. Смерти того, кто за столь короткое время стал для снайпера смыслом жизни. Стрелок не знал, что любить можно настолько сильно, когда он, купаясь в лучах своих, как ему казалось, постыдных чувств, вновь ласкал его тело, покрывал его поцелуями, впервые целуя губы. А после не отпуская, жадно упивался ими, будто боясь разорвать контакт. Ощущение одних только этих поцелуев сносило крышу похлеще, чем тот момент, когда снайпер вновь овладевал телом шпиона. Быстро и нещадно, раздирая свои ожоги в кровь, сбивчиво признаваясь в любви. А после спокойно засыпая, заключив его в объятьях. Через пару дней снайпер узнал, что шпион собирался увольняться. Он устал, хотел уйти. Стрелок же сам тыкал ему в нос бланком на увольнительную, прося помощи в заполнении. В нетерпении ждал, диктовал, внутренне смущаясь своей безграмотности. Что и когда пошло не так, снайпер не знал или уже забыл. Он тихо признавался в любви, буквально светясь от счастья, обнимая шпиона, шутливо отказываясь отпускать. Говорил о том, что хочет быть с ним, в блаженстве щурясь, спросил даст ли шпион ему шанс? Тот улыбнулся… Тогда он лишь отпустил шпиона, больше не смея прикасаться к нему, дождался того, как тот ляжет и уснет, бездумно собрал документы и ушел. Ушел, чтобы несколькими часами позже еще раз заглянуть в его комнату, повязать на его руку шнурочек с бережно вырезанной спиралькой амулета и получше укрыть его, чтобы он не замерз. Хотелось так и остаться, жадно вглядываясь в настолько любимые черты лица, касаясь мягких волос. Но он лишь собрался духом и покинул комнату, не оборачиваясь, чтобы в последний раз взглянуть на шпиона. Больно настолько, что казалось, будто частичка его самого осталась там, вместе с ним. Документы лежали на столе, Администрация одобрила и отпустила, отключив стрелка от ненавистной ему системы респаун. Он уехал. Уехал только для того, чтобы потом красный шпион нашел его в ближайшей чаще, рвущего собственные ожоги. Сейчас снайпер сидит, с болью вспоминая тот вечер. Нет. Он сказал нет, и сердце с грохотом рухнуло куда-то вниз. Казалось, будто его разорвали на части, растоптали, выбросили. Отголоски этой тупой боли он чувствует до сих пор и вряд ли они когда-либо заглохнут насовсем. Стрелок сидел и добивал себя этими воспоминаниями, с каким-то мазохистским удовольствием ощущая, как сердце сдавливает тисками нестерпимая тоска, от которой даже начинает щипать уголки глаз. Снайпер сидит и крутит перед собой новый амулет, на этот раз другой, значение которого уже давно никому не интересно. Слышит тихие шаги сзади. Ладони приятной тяжестью ложатся на поникшие плечи, а красный шпион перегибается через него, рассматривая деревянную поделку. Стрелок оборачивается, демонстрируя ее, а после берет его руку в свою и вкладывает в нее этот амулет. — Что это? — с интересом спрашивает шпион, поднося подарок ближе к лицу, разглядывая мелкие детальки. Снайпер лишь пожимает плечами: — Очередной бесполезный талисман, я полагаю. Красный шпион видит его вымученную улыбку и кивает в сторону полки-кровати, будто говоря идти спать. За окном фургона уже ночь. Стрелок безвольно слушается. Все силы съели болезненные воспоминания, но он знает, что будет вспоминать снова и снова, даже не пытаясь бороться с наступающей болью. Ведь… если больно, значит ты любил по-настоящему…