На кончиках пальцев

Юмено Гентаро от рождения слеп. Рамуда понимает это не сразу. Он, конечно же, быстро заметил странную бледность его зеленых глаз, но не придал этому значения: мало ли людей по той или иной причине носят линзы? Предположил, что, в крайнем случае, у Гентаро просто плохое зрение, но очки носить не хочется. В кафе, где Рамуда впервые видит его, на протяжении всего их разговора он чувствует себя как-то неуютно, хотя и внешней уверенности и присущей ему развязности не теряет. Взгляд Юмено, замечает он, как-то очень странно блуждает: вместо того, чтобы остановиться если не на глазах собеседника, то на его губах, или застрять на какой-нибудь цепкой детали на одежде, он гуляет едва ли не по всему помещению, иногда задумчиво устремляясь далеко в окно. Несколько раз это серьезно озадачивало Рамуду, он ловил себя на мысли, что не может понять, что происходит, и почти растерялся, когда Юмено на протяжении полминуты смотрел сквозь него, будто бы разговаривал вовсе не с ним. А потом Гентаро поднимается со своего места, одной рукой цепляя трость, и Рамуду прошибает осознание. Он тоже подрывается, тараща глаза, и выпаливает быстрее, чем успевает об этом подумать: — Ты что, не видишь? Гентаро усмехается как-то странно и совершенно спокойно спрашивает: — Что же, уже думаешь отозвать свое предложение? Рамуда теряется. Он не имел этого в виду, вовсе нет, он просто удивился. Удается быстро спохватиться. — А вот и нет! Буду о-о-очень рад, если ты станешь частью моей команды! И Гентаро стал. В первую их общую встречу Дайс протягивает Гентаро руку в знак приветствия и почти начинает злиться, когда тот никак не реагирует. Но Рамуда оказывается рядом быстрее, чем Арисугава умудряется ляпнуть что-нибудь лишнее, хватает Гентаро за запястье и сцепляет их с Дайсом ладони в рукопожатии, успев перед этим шепнуть последнему одними губами: — Он слепой, дурачок! Рамуда слышит частый стук трости, являющейся очень грубым, но действенным заменителем глаз для Гентаро, и думает, что в Чууоку, вероятно, посмеялись над ним. Назначили ему в команду какого-то жалкого незрячего, который без своей чертовой палки даже улицу пересечь не сможет, просто чтобы пошутить. Поиздеваться, что над Амемурой, что над несчастным инвалидом, который будет вынужден сражаться наравне со здоровыми людьми в рэп-баттлах. Но Рамуда прекрасно знает: в Чууоку не шутят. Как бы то ни было, вне зависимости от причин, по которым правительство заинтересовалось этим незрячим, дело Амемуры — научить его читать рэп. И он приходит в бешенство лишь от одной мысли об этом. Рамуда не нанимался преподавателем в специальную школу-интернат для «особенных» всех сортов и видов и никогда не собирался, а ему поручают обучить инвалида по зрению. И как ему, черт возьми, это провернуть, если Юмено даже прочесть текст не может? Будь у него выбор, он похлопал бы беднягу по плечу и посоветовал бы ему заняться чем-то другим. Но по части выбора у Рамуды, мягко говоря, «не очень». Потому он принимается за обучение. У Гентаро, как оказалось, отличная память. За день до первого занятия он написал Рамуде сообщение (как?) с просьбой скинуть нужный текст (а как он его читать собрался?), и на тренировку пришел полностью подготовленным. Еще у Гентаро, вопреки всем ожиданиям, выдержки было предостаточно. Применяя на нем гипмик перед тем, как начать урок, Рамуда не жалеет его: на баттле его точно жалеть не станут, даже если он слепой. В одной атаке демонстрирует все, на что способен. А Юмено только падает на колено, тяжело дыша. Должно быть, терпеть колкости и насмешки, пускай и не через губительную для ментального состояния призму микрофона, ему не впервой, думает Рамуда. А затем от души хвалит его и начинает обучение. А еще оказывается, что учить Гентаро — одно удовольствие. Внимательный и способный, к тренировкам он подходит со всей ответственностью, выкладывается по полной. Из кожи вон лезет, старается. Иногда Рамуде даже кажется, что он слишком загонял своего ученика, но тот в ответ на предложение передохнуть, взмыленный и утомленный, отвечает: — Перерыв? Да мы же только начали, не так ли? Когда он впервые производит атаку, способную нанести урон, Рамуда валится на пол навзничь и сдавленно, хрипло, но в крайней степени удовлетворенно смеется. Очень скоро Рамуда так привыкает к команде, что, кроме прочего, его перестает смущать и частый-частый стук трости о брусчатку во время прогулок, и слепой расфокусированный взор полуприкрытых глаз (Гентаро принципиально отказывается носить темные очки, а с друзьями перестает изображать направленный взгляд), и то, что одного из его приятелей постоянно нужно дергать за рукав, чтобы тот поворачивал следом за ним с Дайсом. Вместо раздражения со временем в голове Рамуды рождаются вопросы. Мир незрячих очень поверхностно проскользнул в его жизнь, но этого хватило, чтобы возбудить в нем какой-то странный интерес на грани детской любознательности. Порою, сидя в студии с Гентаро и Дайсом, Рамуда отрывается от новостной ленты и спрашивает что-то вроде: — А как ты читаешь сообщения, которые мы тебе отправляем? Или: — А как набираешь ответ? От Гентаро он узнает о голосовых ассистентах для смартфонов, озвучивающих все на экране, и об аналогичных программах для компьютера, благодаря которым незрячие могут работать в текстовых редакторах, читать электронную почту и пролистывать страницы сайтов. Не всегда очень охотно, но неизменно терпеливо и понимающе Юмено удовлетворяет неуемный интерес приятелей. Не забывая развлекаться, разумеется. — А как ты выбираешь одежду? Ну, цвет, вот это все? — спрашивает как-то Дайс, не меньше Рамуды заинтересованный в особенностях быта товарища. Гентаро отпивает кофе и невозмутимо разъясняет: — Я могу тактильно различать длину волны света, отражаемого от предметов, и так определять его цвет. — Да ладно? Правда? — таращат глаза Рамуда и Дайс. — Конечно нет, — беззлобно усмехается Гентаро, и в его бледных глазах сверкают искорки веселья, — это ложь. Я понятия не имею, что такое цвет. Подобные откровения всегда отзываются в душе Рамуды глубоким диссонансом. Он пытается вообразить, каково это: не понимать, что такое цвет, — и у него не выходит. Как дизайнеру, которому постоянно нужно иметь дело с колористическими тонкостями, ему чудовищно трудно такое представить. Но еще труднее было в другой раз. — А темнота, которую ты видишь, — спрашивает он как-то на прогулке, — какая она? Бесформенная, глубокая, или всегда по-разному? Гентаро почему-то очень забавляет этот вопрос. — Рамуда, — снисходительно улыбается он, — я ничего не вижу. Даже темноты. Рамуда замолкает, когда его припирает к стенке осознание. — То есть, — рассуждает он, замедляя шаг, тщетно пытается облачить мысли и чувства в связную речь, — ты вообще не видишь? Ну, конечно не видишь, но, в смысле, зрение у тебя совсем отсутствует? Выходит как-то по-дурацки, блин! Как анализатора его нет? Отыскав смысл в потоке мыслей Рамуды, Гентаро говорит: — Именно так. Представь, что все люди, кроме тебя, могут видеть не двухмерную картинку, а трехмерную. Можешь себе вообразить их ощущения? То, что они видят? Изображение в их голове? И видишь ли вообще эту трехмерную пустоту? — Нет, — мотает головой Рамуда, пытаясь вообразить у себя лишнее чувство. — Вот и я не вижу. Как ты не можешь видеть трехмерную картинку, так я не могу видеть в принципе. Рамуде кажется, что он понимает в общих чертах, но представить это так же сложно, как осознать громадные размеры Солнечной системы. Поэтому он больше не пытается. А затем он как-то спрашивает: — А слух и остальные анализаторы у тебя работают лучше, чем у обычного человека? — Я и есть обычный человек. Анализаторы у меня ничуть не лучше ваших. Просто я хорошо умею ими пользоваться. Рамуда уверен, что Гентаро снова лжет. Потому что порой все выглядит так, словно он обладает сверхчеловеческими способностями. Например, когда Рамуда тихонько шуршит кофейными зернами на кухне, а Гентаро из соседней комнаты тут же кричит: «мне латте, пожалуйста», или когда во время одних из самых первых объятий он хмурится и спрашивает: «ты что, куришь?». Обычному человеку точно не под силу учуять тщательно скрываемый тонкий запах табака, прицепившийся к розовым волосам. — Это не ложь, — говорит Гентаро, — просто на прочие анализаторы, исключая зрение, у вас отводится всего процентов двадцать внимания. А у меня — все сто. Рамуда обдумывает это вечером, когда на Шибую спускаются мутные сумерки, на балконе, сжимая тлеющую сигарету в зубах. Закрывает глаза, чтобы не концентрировать внимание на зрении, и напрягает слух. Ничего необычного, город как город. Как из этого потока вообще можно выведать хоть толику информации? Вот свист ветра и шум шоссе. Хлопки крыльев взлетевших с крыши птиц. Голоса, поднимающиеся от земли вверх, сплетающиеся в один. Затем тонкими волокнами они отслаиваются друг от друга: кто-то спорит по телефону, кто-то громко смеется над шуткой, кто-то увлеченно и шумно рассказывает гогочущей компании друзей историю. Слов не разобрать совсем, да этого и не нужно. Стук колес электропоезда, лай собаки, плач ребёнка, музыка в кафе у дома. Воздух бурлит и вскипает от наполняющих его звуков. Затем Рамуда отвлекается. Чувствует нежное касание ветра на щеках. Как он треплет его короткие пряди. Если напрячься, можно определить направление (кажется, северо-запад). И различить заглушаемые едким сигаретным дымом нотки сладкого, теплого аромата выпечки из булочной на первом этаже. И другой запах, чуть сильнее: кажется, несколькими этажами ниже кто-то готовит на ужин карри. Рамуда открывает глаза и не понимает, зачем ему дано зрение. И чуть лучше представляет, в каком мире живет Гентаро. А однажды Рамуда совершенно неожиданно встречает его неподалёку от своей студии, когда собирается в кафе за перекусом. Видит его напротив пешеходного перехода, прислонившегося к стене здания, без трости, полностью игнорируемого прохожими и устремившего слепой взгляд в яркое голубое небо. Рамуда удивленно вздергивает брови и спешит к нему. — Гентаро, что ты здесь делаешь? — вместо приветствия спрашивает Рамуда и дергает Юмено за рукав. Тот вздрагивает и смущенно улыбается. — Дети отобрали у меня трость. Рамуда широко распахивает глаза, и сердце его болезненно сжимается. — А чего не позвонил мне? — Не хотел тревожить тебя. Думал, они вернутся. — И как долго ты тут стоишь? — Около получаса. Рамуда злится, не то на мелких бездушных ублюдков, отобравших у инвалида трость, не то на самого Гентаро, не потрудившегося попросить у друзей помощи. — Дурак, — сердито говорит Амемура, берет Гентаро за руку и ведет в студию, — никто бы тебе ничего не вернул. А если бы еще что случилось? Нужно было сразу мне звонить. Мы же posse! Глупый, глупый Гентаро! Он оборачивается. Выражение лица у Юмено совершенно нечитаемое. Ответом он себя не утруждает, и Рамуда погружается в свои мысли. Не успевает он и подумать о том, как беспомощен на самом деле его друг, раз стоит каким-то детям отобрать у него трость, и он даже не сможет вернуться домой, как Гентаро вдруг нарушает тишину: — Не нужно меня жалеть. Рамуда хмурится и ничего не говорит в ответ. Ну конечно, Гентаро прекрасно осознает свое положение. И, должно быть, ненавидит его и стыдится. Стыдится также жалости к себе. Но что бы там ни диктовала его гордость, Рамуда не глуп, чтобы понять: Гентаро нуждается в помощи, даже если сам в этом никогда не признается. И Рамуда не знает более никого, кто мог бы ее оказать. Гентаро почти перестает пользоваться тростью, потому что каждый день Рамуда заходит за ним и за руку отводит куда требуется. «Мне не нужен сопровождающий» — отмахивается Юмено, а Рамуда обиженно дует губки: ну какие сопровождающие? Он просто очень-очень соскучился. Объясняет свои действия глубокой привязанностью. Убеждает, что это никакая не жалость, а желание провести с Гентаро лишнюю четверть часа. И, как позже понимает, он вовсе не лукавит: это в самом деле искреннее стремление разделить бремя непростого существования, трезвая оценка сложностей незрячей жизни и помощь в их преодолении. А еще привязанность и нежное тягучее чувство в груди при встрече каждое утро. И тепло, растекающееся по телу, когда держишь чужую руку и ведешь кого-то очень важного во внешний мир. И гордость за себя, когда удается выучить новую букву по Брайлю, чтобы показать: тебе очень непросто в моем мире, и я хочу познать трудности твоего. Почему-то все это кажется очень значимым. Проведенные вместе часы растут в геометрической прогрессии. Расписание Рамуды принимает новый вид: зайти за Гентаро, позавтракать с Гентаро, прогуляться по парку с Гентаро, поработать, пока Гентаро в его же студии пишет книгу, отобедать с Гентаро, сходить с Гентаро по магазинам… Вместо трости у Юмено в руке теплая ладонь Рамуды, уверенно ведущего его к следующему пункту назначения в их плане. Мысли у Рамуды теперь, надо сказать, тоже о Гентаро. Глупые и наивные «а как Гентаро варит кофе?» сменяются неожиданными «а комфортно ли ему в моем присутствии? Не слишком ли я наседаю? Стоит ли прямо спросить об этом?», а разобраться в чужих чувствах сложно, когда толком даже не можешь охарактеризовать свои. Он не замечает, в который момент приветственные объятия по утрам становятся сюжетом его вечерних мечтаний перед сном, и в который момент они обращаются во что-то большее для него, чем просто манера здороваться. Рамуда больше не задает Гентаро вопросов, которые случайно приходят ему на ум. Потому что спросить «а ты больше любишь слушать аудиокниги или читать по Брайлю?» легче, чем «ощущаешь ли ты то же мучительно сладкое чувство, что и я, когда мы держимся за руки?», и потому что вне зависимости от ответа знать его почему-то слишком страшно. Потому Рамуда больше не задает вопросов. Зато Гентаро однажды спрашивает его, когда они обедают в кофейне. Рамуда не сразу понимает, что у него спросили, потому что собственные размышления увели его слишком далеко из зала, наполненного запахами кофе и выпечки. — Что ты думаешь о моей внешности? Просто интересно. Рамуда чувствует, как дыхание спирает, и не сразу находится с ответом. Смотрит на Гентаро, устремившего рассеянный взгляд сквозь его глаза, и не может вымолвить ни слова. — Ты красивый, — сипло, почти шепотом, наконец произносит Амемура. Гентаро фыркает и отпивает чаю. — Плохо лгать тому, кто не сможет проверить подлинность твоих слов. — Я и не лгу, — просто отвечает Рамуда, скомкано приправляя тон напускной обидой, чтобы разрядить атмосферу. Дышать все еще тяжело. Гентаро, наверное, так и не верит ему, но щеки его все равно занимаются бледным румянцем. Смущенный, он начинает рассказывать что-то о планах на будущие романы, и Рамуда слушает. Слушать его всегда очень интересно, что бы он ни рассказывал. Отказывать себе в этом удовольствии Рамуда не собирался. Иногда, обычно во время прогулок, Гентаро останавливается и замирает, как бы прислушиваясь к чему-то. Рамуда изумленно оборачивается и спрашивает: — Что-то случилось, Гентаро? — Тш-ш-ш! — строго шипит тот и жестом подзывает Рамуду к себе, — слышишь это? Рамуда подходит, становится рядом, закрывает глаза, стирая яркую зрительную картинку парка, и обращается в слух. Сначала, кажется, вообще ничего не слышит, кроме общего монотонного шума. А затем выбирает, по одному цепляет из этого гомона отдельные звуки. Щебет птиц. Шепот листьев, побеспокоенных теплым летним ветром. Автомобильные клаксоны где-то вдалеке и урчание сотней моторов там же. Детский смех; стук каблуков и мягкие, но быстрые шаги, сопровождаемой тихой музыкой для бега, приглушенно льющейся из наушников. А затем слышит «это»: глухой гул где-то под землей. Вероятно, метро. — Слышу! — отзывается он. Гентаро удовлетворенно кивает и принимает скорбный вид. — Так звучит сирена подземного города во время бедствия. Зов о помощи, нечто вроде нашего сигнала sos. Наверное, опять верхний свод пошел трещинами из-за нашего метро, и на крыши домов обвалились острые сталактиты, насквозь пробивая их. Рамуда вздергивает бровь. Гентаро несет откровенную чушь с самым серьезным видом, а он почему-то спрашивает: — И что же с жителями? — Ох, — печально вздыхает Гентаро, — сейчас выживших эвакуируют в другие части города, но, боюсь, они уже никогда не вернутся к себе домой. Затем он вдруг задирает голову, как если бы смотрел в небо. — А это, это? Слышишь? В небе есть самолеты? — Нет, — врет Рамуда. — Этот звук, похожий на гул самолетных турбин. Это не наша разработка, не человеческая. Жители глубин океана тестируют новые сверхзвуковые технологии. Они живут в воде, а на сушу им путь заказан, поэтому они передвигаются по воздуху. Так быстрее. Все их разработки невидимые, потому что они враждуют с людским родом и не хотят новой войны за вторжению на нашу территорию. — А небо — не их территория? Гентаро качает головой, прикрыв глаза. — О-о-о, за воздушную среду было столько кровопролитных войн… в итоге океанский народ сдался, но, на самом деле, они просто используют технологии невидимости. Все так. — Не врешь? — Чистая правда. Рамуда берет Гентаро за руку и ведет по тропинкам, пока тот все глубже и глубже предается своим выдумкам, выходящим на такой абсурдный уровень, что Рамуда принимается хихикать. — Что? — спрашивает Гентаро с напускной обидой, с трудом сдерживая смех, — я не лгу! Слушать его всегда очень интересно. Но иногда ему надоедает говорить, и он снова принимается задавать Рамуде вопросы. Они ужинают в кафе, когда Гентаро вдруг спрашивает: — Могу я потрогать твое лицо? Не сейчас — потом, дома. Рамуда замирает с поднесенными ко рту палочками. — Зачем? — тупо отвечает он. — Ну, знаешь, — начинает Гентаро, кажется, скрывая смущение, — незрячие делают так, чтобы узнать, как выглядит человек. Я почти никогда так не делаю, потому что не хочу, чтобы меня запомнили как «того странного слепого парня, щупающего лица людей». Он невесело усмехается. — Но мне слишком интересно, как ты выглядишь. Рамуда обдумывает ответ всего с четверть минуты, но за это время в его голове успевает прозвучать множество вопросов, а следом — ответы на них. Зачем Гентаро хочет потрогать его лицо? Чтобы узнать, как тот выглядит. Почему Гентаро хочет знать, как Рамуда выглядит? Потому что они близкие друзья? Потому что они находятся вместе почти все свое время? Потому что Рамуда негласно стал сопровождающим Гентаро, и тому интересно, кто с ним ходит по улице? — Если Гентаро правда интересно, я не против! Дома у Гентаро всегда полумрак, потому что освещение ему, очевидно, не требуется. Рамуда не был уверен, работают ли вообще зачем-то вкрученные в плафоны лампочки, да и не проверял никогда: обычно он только заходил за Гентаро и толком не успевал побывать у него в квартире подольше. Он усаживается на диван, болтая ногами, чтобы скрыть волнение, пока Гентаро на кухне ставит кипятиться воду в чайнике. По возвращении он садится рядом — ближе, чем обычно — и спрашивает, прежде чем что-то делать: — Могу начать?.. — Угу, — Рамуда зачем-то кивает. Ориентируясь на голос, Гентаро касается его щеки одной рукой, а затем протягивает вторую. Рамуда ожидал прикосновения, но почему-то все равно вздрагивает. Гентаро же, устремив слепой взгляд куда-то поверх Амемуры, одними кончиками пальцев ведет вверх, щекотно оглаживает щеки, так что Рамуда фыркает; мельком трогает лоб и контур бровей. Буря эмоций внутри вспыхивает, как взрывоопасный газ, когда пальцы перемещаются к подбородку, а затем — к губам. Гентаро ощупывает каждый дюйм, словно после по памяти собирался нарисовать их. Пухлые губы Рамуды, чуть липкие от тинта, дрожат, пока он дышит глубоко и немного судорожно. Он смотрит на Гентаро, пожирает его жадным взглядом, всматривается в помутненные болезнью зеленые глаза, моргает и смотрит на бледную кожу лица, обрамлённого растрепанными каштановыми волосами, и на морщинку меж бровей, пролегшую там от напряжения. Он так близко, что Рамуда и сам бы мог коснуться Гентаро, но ему страшно. Страшно, потому что он не знает, какое из его действий тот расценит как попытку воспользоваться чужой беспомощностью. Страшно, потому что он сам не знает, как вести себя, чтобы не напугать Гентаро, не разорвать тонкую эфемерную нить немого доверия, образовавшуюся меж ними. Страшно и за самого себя, потому что стоит выкрутить эту бурю эмоций на максимум, и она сожжет его дотла. Потому он не делает ничего. Почти. Он все же срывается и касается руки Гентаро, оглаживающей его губы, которые, кажется, вот-вот начнут искриться. Касается — и тут же заливается густой краской, хотя и до этого держал Гентаро за руку несчетное количество раз. Но только не как сейчас. Это лишь едва ощутимое касание, контакт кожи с кожей, а Рамуде кажется, что на кончиках его пальцев сейчас находится весь его мир. Он отнимает руку быстро, когда Гентаро недоуменно замирает, широко раскрыв глаза. Рамуда впервые, наверное, рад, что Гентаро его не видит. Не видит и его смущения, растекающегося по щекам. А еще он не представляет, что тот чувствует, как от притока крови к поверхности тонкой кожи они резко теплеют. И, конечно, не знает, чему Гентаро так странно слабо улыбается. Но Юмено наконец оставляет чужие губы в покое и снова ведет вверх. Трогает кончик вздернутого носа, ощупывает переносицу, и Рамуда рефлекторно зажмуривает глаза. Теперь они почти на равных, за исключением того, что Рамуда все еще видит темноту, а Гентаро — страшное и непонятное ничего. Пальцы огибают надбровные дуги и проводят под ними, не касаясь подвижного века, бережно, осторожно, чуть ощутимо. Затем — быстро, неожиданно — хватают подбородок, а после, прежде чем Рамуда успевает недоуменно распахнуть глаза, его губ снова касаются. Не пальцы, как минутой ранее; Рамуда отчётливо ощущает бархат чужих мягких губ на своих. Робко, неуверенно, все так же на ощупь, смазано и не до конца — его целуют лишь в уголок рта, будто бы пробуя и все еще изучая. Когда оцепенение выпускает его из своих лап, Рамуда притягивает Гентаро к себе и целует, долго и глубоко, теперь по-настоящему. Маленькую вечность спустя, когда дыхание обоих сбивается и от нехватки кислорода становится жарко, Гентаро отстраняется, только чтобы сказать: — Кстати, я солгал. Чего? — Мне ничего не дало ощупывание твоего лица. Я все так же не знаю, как ты выглядишь. Рамуда моргает. Так значит… Вдруг он заливается смехом, утирая собравшиеся в уголках глаз слезы, и снова уводит Гентаро в поцелуй.