Разбить-собрать

Ким Мингю ломает всё, к чему ни притронется. Рано или поздно, вещи, побывавшие в его руках, деформируются, трескаются, перестают работать правильно или даже уничтожаются полностью. Кажется, стоит только Мингю случайно кашлянуть, как находящийся рядом с ним предмет развалится и с печальным треском бесполезной кучей осядет на пол. Вону выбешивает это просто до трясучки, он ругается и покрывает Мингю последними словами вне зависимости от того, что именно ломается. Остальные уже давно привыкли, головами только качают, слыша очередной грохот, посмеиваются иногда да чисто для галочки называют озадаченно почесывающего затылок Мингю лошарой. То ли иммунитет у них к нему выработался, то ли еще чего, но единственным, кто так бурно реагирует на, казалось бы, привычные разрушения является Вону. И Вону первое время удивляется такой своей реакции, понять не может, почему у него чуть ли не пар из ушей идет, когда рядом раздается очередной треск, отчитывает сам себя за несдержанность, а спустя год, наконец, до него всё же доходит. Мингю действительно ломает всё, к чему прикасается, а у ребят на самом деле есть определенный иммунитет. Потому что они целехонькие ходят, а Вону весь просто вдребезги изломлен Мингю. В хлам, в клочья, так, что Вону себя никак обратно собрать не может. Так и ходит, держа в руках отломанные кусочки себя самого. Мингю сломал его не руками своими кривыми (руки у него на самом деле очень красивые, хотя Вону не признается в этом до последнего), а душой, черт подери, распахнутой не просто настежь, а не имеющей каких-то дверей в принципе. Она встречает всех бархатным ковром и полными лакомств столами, подсвечивает дорогу уютными гирляндами, подставляет мягчайшие кресла и укрывает тёплым пледом. Он сломал его своим обычно шершавым голосом, который через микрофон льётся тягучей рекой, а в вечерней тишине квартиры гладит ощерившиеся нервы, уносит подальше, туда, где Мингю с упоением рассказывает про персиковый пирог, который собирается испечь на выходных. И Вону забывает про все эти ноющие мышцы, нагоняи от начальства, преисполненные ненавистью комментарии. Он слушает про чёртов персиковый пирог так, как будто с ним делились важнейшим секретом. Мингю сломал его непрошенной заботой, которая бесконтрольно лилась из него, как из пробитой дамбы. Он ворчит из-за открытой в холод шеи и швыряет ему в лицо шарф с обвинениями в безответственности. Они ругаются вдрызг, а уже на репетиции Вону всё равно находит в своём рюкзаке горячий пакет и пастилки, которые он точно не покупал. И как бы он ни орал на него, какими бы словами ни называл, Мингю всё равно отроет где-нибудь лишнее одеяло и притащит ему, когда услышит кашель. Даже если сам останется без одеяла. А потом до последнего не будет признаваться в том, что это он. Мингю сломал его своей бесконечной упёртостью, которая заставит его подняться на ноги, даже если они будут три раза сломаны. Он будет долбиться в дверь, пока она не откроется, его не смутит ни тяжёлый замок, ни отсутствие ручки. Мингю будет до последнего загораживать собой Вону, которого обвиняют во всех смертных грехах, пока не добьётся того, чтобы от него отстали. Он будет проглатывать угрозы об увольнении и упрямо твердить, что не поверит ни слову без прямых доказательств. А если что-то и выяснится, то он сам потом открутит ему голову, но другим тронуть не позволит. И когда ничего, конечно же, не выясняется, он так же упёрто будет требовать извинений, после чего утащит Вону подальше от всех, чтобы лично подставить плечо и подбодрить. Мингю сломал его грустью в своих глазах. Она мелькает, когда он думает, что никто не видит. Мингю носится как угорелый, пытается успеть везде, присмотреть за всем, проверить, поддержать, отработать каждое движение, каждую ноту. И после этого каждый раз считает, что сделал недостаточно. Кажется, что он не успокоится, даже если на части себя разорвёт. Ему будет казаться, что можно было лучше, что он мог быть лучше. А Вону наблюдает за ним и понять не может, куда можно ещё лучше, потому что так не бывает. Таких, как Мингю, который может половину пальца себе откромсать, а потом одной рукой подготовить королевский ужин, потому что ответственность, не бывает. Таких, как Мингю, который протягивает ему бутылку воды ещё до того, как он успел об этом подумать, не бывает. Таких, как Мингю, который уводит его на кухню, чтобы заставить высказаться и облегчить душу, потому что он за него переживает, просто не существует. Вону не знает, что он вообще за человек такой. Мингю разломал его чуть ли не в пыль, но стоило ему прижать его к себе и на несколько долгих секунд приникнуть губами, как вся пыль вдруг сложилась в куски. А после дурацкого неловкого смеха и упёршегося в его плечо лба куски и вовсе встали на место. И с каждым новым доверчивым взглядом в глаза, с каждым новым тёплым поцелуем, с каждым новым переплетением пальцев трещин становилось всё меньше, пока они не исчезли полностью. Ким Мингю профессионально ломает всё, к чему ни притронется. Но ещё более профессионально он может сложить одну разорванную душу вместе и защитить её максимально надёжно – спрятав в своём сердце.