Серебряный полумесяц ярко освещал мягкую гладь воды… Морские волны неистово разбивались о берег… Как разбито сейчас было сердце Ирис, которая одиноко и потерянно брела по ночному пляжу, в отчаянной, болезненной злости пиная ногами мокро-солёную воду…
«Сегодня я потеряла всё… Сегодня от меня отвернулся последний человек, которого я искренне любила… Не просто отвернулся, предал, ударил по самому больному, ударил в спину так, что от этого удара уже нельзя было оправиться.
Я никогда не скрывала своих чувств, своих планов, мечт, намерений… Своей неистовой любви к Педру… И каждый, кого я считала близким человеком, счёл нужным попрать эту любовь, поиздеваться над моими чувствами и сделать мне больно.
Сам Педру… Я столько мечтала о нём, я столько бегала за ним, я столько унижалась, столько прощала ему. Но, увы, мужчине всей моей жизни всегда было на меня всё равно. Он не только не замечал мою искреннюю, всепоглощающую любовь, он нагло и дерзко топтал её ногами, истязал и уничтожал! Как вместе с каждым его грубым поступком, по отношению ко мне, он истязал и уничтожал моё сердце. Но я терпела. Я на всё закрывала глаза и терпела. На боль, на унижения, на побои… Педру не раз бил меня, ну, скорее, шлёпал, чем бил, что было ещё менее уважительно к той, кто любила его больше жизни, однако я забывала и прощала. Я закрывала глаза на всё, что он делал потому, что любовь слепа. Она неистова и слепа в своём всеобъемлющем прощении. И я простила бы Педру даже если бы он на самом деле избил меня, я простила бы всё, потому что люблю.
Он грубил и хамил мне, выгонял из дома, наказывал, но я всё списывала на его грубый мужской характер, хотя могла бы понять, что это не так. Что это не характер, это просто ненависть и отвращение ко мне. В ответ на искреннюю чистую любовь. Я всегда была мерзка Педру, я всегда лишь раздражала его, не вызывая не то что ни капли симпатии, а даже ни капли жалости.
Помимо всего этого Педру много раз изменял мне, но я, стиснув зубы и сжимая кулаки от боли так, что ногти до крови впивались в ладони, проходила всё это. Фальшиво улыбалась и дерзила, хотя моя душа обливалась горькими слезами, но я не сдавалась, я всегда твердила, что добьюсь его, всегда верила, всегда наделялась, никогда не сдавалась… До тех самых пор, когда сегодня окончательно поняла, что надежды нет!
Синтия… Я любила её как сестру. Она стала моей первой и самой лучшей подругой, когда я приехала в Рио. Я делилась с ней секретами о своей любви, я старалась как можно чаще проводить время с ней, помогать всем, чем могла, да, просто общаться, дружить… Я восхищалась Синтией и хотела быть такой, как она, слепо веря в то, что нашла подлинную подругу. Как же стыдно, как же больно, как же мерзко мне было, когда я поняла, что всё это время любила предательницу, любила «Иуду». Синтия на самом деле оказалась даже хуже Камилы, та увела возлюбленного у собственной матери, впрочем, Элена сама отдала его ей, просто преподнесла на блюдечке… Синтия же украла Педру у меня, вырвала его с корнями из моих заветных девичьих мечтаний, чтобы грязно кувыркаться с ним на сеновале в конюшне, предавая всю ту искреннюю дружбу, что я к ней испытывала. И мне не так было больно от той пощёчины, которую влепила со злости от оскорбления собственного самолюбия эта «Иуда», как больно было от того, что близкая подруга так гадко и мерзко, так подло и низко предала меня…
Но хуже всего из всех близких людей было предательство Элены. Я любила свою старшую сестру, любила, возможно, даже больше чем мать. Я отдавала ей всё то тепло и нежность, которые вообще у меня были. Ещё никогда на свете я не любила кого-то так сильно родственной любовью. Когда умерли мои родители, после Педру, конечно, Элена стала самым первым человеком для меня в жизни. Я так любила её, что шла на любые жертвы ради этих родственных чувств, ради наших семейных уз. Я поссорилась с Камилой, я мстила ей, этой «Иуде» за предательство матери, за страдания Элены… Я завела кучу врагов из-за этой родственной справедливости. А что в итоге? Элена оказалась даже хуже, чем Синтия и Педру вместе взятые. Я бы никогда не стала заводить роман, а, тем более, проводить ночь ни с Эду, ни с кем бы то ни было, кто встречался с моей сестрой, при том, что Эду в какой-то мере мне даже нравился. А Элена, Элена так больно меня предала. Буквально ударила в самое сердце, навсегда лишая его остатков жизни и любви, надежды… Пронзая тысячей холодных ледяных игл неистовой боли и отчаяния… Беспросветного предательства в одиночестве и страданиях…»
На этом последнем жёстком и даже почти жестком слове мысли Ирис невольно были оборванны. Откуда-то из темноты на пустынном ночном пляже появился незнакомый мужчина. Ласерда не видела его лица и чётких очертаний внешности, она с трудом могла разглядеть во мраке собственной реальности его силуэт и лишь за мгновение понять, что он был абсолютно накачан.
— Отдавай сумку или я тебя убью! — громким грубым голосом рявкнул неизвестный бандит, явно позарившийся на маленький голубой рюкзачок Ирис.
Внутри не было много денег или чего-то особенно ценного, но пляжный грабитель этого не знал, как не знал и того, каким сейчас было состояние молодой девушки.
В руках неизвестного бандита холодным серебром сверкнул большой острый нож. Возможно, в другой ситуации он выглядел бы устрашающе… Но, в этот миг… В данный момент… Ирис смотрела на него сквозь пелену горестного и болезненного забвения. Слишком сильно было предательство, слишком велика боль.
Острое лезвие от резкого взмаха руки грабителя со свистом рассекло воздух. И в этот самый момент Ирис отчётливо поняла, что её все бросили, все предали, а её родители умерли, и у девушки больше никого не осталось. Никого и ничего, чтобы бояться ещё что-то потерять.
— Мне не страшно… Мне всё равно, — тихим безжизненным голосом слетели отчаянные слова с нежных пухлых губ Ирис, явно раздражая абсолютно неадекватного бандита.
Последние слова, которые слишком много стоили молодой одинокой и преданной девушке.
Острое лезвие холодного, как лёд, ножа взметнулось вверх в широком замахе руки, а затем со всей силы впилось в нежную плоть, пронзая насквозь живот невыносимой болью, но куда сильнее была сейчас не эта боль, а непомерная духовная боль, от того, что Ирис все без исключения предали и бросили…
«Миг… Один лишь последний миг сией реальности… Педру… Синтия… Элена… Меня не понимал, не любил и даже не жалел никто из них. Они не будут горевать о том, что со мной что-то случилось, они даже не будут вспоминать меня. Я никому не нужна в этом городе. По-настоящему, искренне и очень сильно меня любили только мои родители, но они ушли, ушли так рано, умерли, отправились на тот свет, оставив меня в этом безжалостном мире абсолютно одну… Однако, я скоро приду к ним. Я скоро снова буду с вами, папа и мама, я приду к вам, и мы вновь будем вместе, на этот раз навсегда…»
***
Яркий солнечный бразильский рассвет поднимался над улицами Рио, когда по телевизору сообщали ежедневные новости:
«Сегодня на пляже было найдено тело молодой девушки, она погибла от колотого ножевого ранения, возможно, родственники смогут опознать её…»
Возможно, смогут опознать, но уже не смогут ничего вернуть…
Убитой девушкой была Ирис.
***
Строгое светлое помещение небольшой церкви, казалось, было украшено тысячами благоухающих нежных цветов. Яркие солнечные лучи мягко освещали пространство, но, увы, ничто не могло осветить суровую реальность и ту бесповоротно трагичную атмосферу, которая была на «её» похоронах.
На церемонию отпевания и погребения пришли все, кого когда-то знала всегда живая и счастливая, а ныне покойная девушка, знала, но не могла подозревать, как из-за всех них сложится её судьба. Впрочем, Ирис уже было всё равно, в отличие от тех, кто до сих пор оставался в этом мире. Оставался с чувством непростительной вины за гибель девушки, девочки, почти ребёнка.
Где-то в уголке церковного зала, крепко прижимаясь к Ромеу, сидя на твёрдой деревянной скамье громко и сожалея, всхлипывая плакала Синтия. У самого гроба, склонившись над ним в три погибели, стоя на коленях, от отчаяния рыдала Элена, от отчаяния и того горького, мерзкого жгущего чувства вины, за то, что именно она стала последней каплей, почти причиной того, что случилось. Даже Камила, которая при жизни всегда недолюбливала Ирис, сегодня принесла ей цветы. Две ярко-белых лилии в знак примирения, для которого было уже слишком поздно. Скорбели и остальные.
Церемония отпевания длилась долго, почти целую вечность для тех, кто знал, что их вина перед этой девушкой уже никогда не будет искуплена и тяжёлым, тянущим вниз, камнем навсегда останется на их «чистой и невинной» совести. Священник закончил молитву, и люди, что пришли на похороны, стали по очереди подходить к гробу, чтобы попрощаться с Ирис и покинуть зал.
Все уже разошлись к тому моменту, как в небольшом, но светлом помещении церкви остался лишь один человек. Виновато склонив голову, он неспешно подошёл к гробу, внутри которого покоилось тело молодой, совсем юной девушки, едва ли не девочки. По старой традиции, чистая и невинная девственница, облачённая в скромное белое свадебное платье и фату, столь умиротворённо лежала перед мужчиной, что казалось она просто спала, едва заметно улыбаясь пухлыми бледными губами своему счастливому видению. Но Педру знал, что это был не просто сон, это был вечный холодный сон безжалостной смерти.
Трясущимися грубыми пальцами мужчина аккуратно, будто боясь навредить, коснулся бледной нежной руки девушки, и по его щеке скользнула скупая мужская слеза, а с у уст невольно сорвалось то признание, которое Педру, наверное, никогда бы не произнёс ранее:
— Ты всегда любила меня, а я не замечал тебя, не замечал твою любовь… Не воспринимал всерьёз… Ты всегда мечтала добиться места в моём сердце… И… Теперь ты действительно заняла прочное место в моём сердце… Заняла навсегда, малышка Ирис…
