Любя его

- Покажи, - настаивал Сэм в очередной раз. Он сидел на диване, до того пытаясь отыскать хоть что-нибудь про левиафанов, когда в поле его зрения появился страдающий Габриэль. Он страдал молча, что на него не было похоже, хотя бы помянуть случай, когда из-за небольшой царапины он поднял на уши весь их старенький дом-базу, которая находилась так глубоко в лесу, что ее не находили ни одни технические средства навигации, доступные левиафанам. Это были единственные монстры, шедшие в ногу с техническим прогрессом. Трудно сказать, как это влияло на попытки их остановить – не помогало и не останавливало. В тот момент было трудно даже отыскать их среди всех прочих. Это была идея Сэма, найти Габриэля – он думал больше о том оружии, что упоминается в связи с первым Левиафаном и Габриэлем, но его ждало разочарование. Они отыскали Габриэля после месяца тщательного выслеживания в Италии на берегу Неаполитанского залива, владеющим собственным виноградником и двумя-тремя весьма высокими и симпатичными… юношами. Сэм чувствовал себя втройне неловко, рассказывая ему причину своего появления, тогда как Дин психовал, быть может, раз двенадцатый за весь месяц – он ненавидел просить о помощи тех, кого уже убивал. – Там уже все зажило, - настойчиво добавил он, когда Габриэль даже ухом не повел. Он изучал внимательным взглядом его излишне раздраженное выражение лица, крывшееся в сжатых губах и упрямом взгляде, что он отводил. Существовали, быть может, тысячи Габриэлей для всех остальных за один час, сменявших друг друга, но это были такие же пустые картинки, как на проекторе – за всем этим он был одним-единственным, со своими ошибками и проблемами. Это было глупо, обнаружить его однажды таким. Они ринулись в ближайший к водохранилищу город, когда услышали по полицейской рации того округа, что найдены следы крови в обычном жилом доме. Представившись агентами ФБР, Сэм и Габриэль беспрепятственно прошли внутрь дома – Дина тогда не было на базе, он старался добраться до другого сигнала из какой-то больницы. Тело так и не нашли, только огромные лужи крови и художественные брызги, но было кое-что другое. Он обнаружил Габриэля замершим перед каминной полкой, где по американской традиции стояли фотографии уже мертвых, вероятно, жильцов. Высокий светловолосый мужчина с голубыми глазами, видимо, напомнил ему Люцифера, и выражение его лица напомнило Сэму его собственное, когда он раз за разом думал, что потерял Дина. Это была настолько сильная боль, насколько впервые почувстовал сам Сэм. После этого все комедии, вся игра Габриэля разбивалась о его взгляд в считанные секунды, и когда они оставались в доме одни, он начинал избегать Сэма. Черт знает, как это случилось в первый раз. Вдали от любой жизни вообще многое кажется сном и случайностью, только на утро она не исчезла. Первой мыслью Сэма еще в чертовой Италии был страх перед теми, кого Габриэль выбирал себе в окружение, и он боялся даже стоять близко к Габриэлю, но и это забылось, к той ночи сменившись немым удивлением – какая разница, с кем он там спал, если кому-то нужно выговориться. И Габриэль позволил ему выслушать, рассказал почти все, пусть и обтекаемо для человеческого разума, что для него значил брат. Он даже не упомянул попытку убийства, как если бы для таких, как они, она не была существеннее простого удара по морде. Просто рассказал, как скучает и как неправильно себя чувствует. Он не упрекал ни Сэма, ни Дина в том, что сам поддался на их разговоры, зачем-то меряя отношения с Люцифером человеческими мерками, а когда понял, что натворил, было слишком поздно. Его глубокая привязанность к Люциферу и неспособность вытащить брата, спасти от того монстра, что в нем жил, отдалась в один момент в самом Сэме, и в следующую минуту он сам это спровоцировал. Для Габриэля было оправданием его огромное удивление… И вскоре после этого практичность – дают, так надо брать. Слишком много времени прошло с тех пор, чтобы как-то выделять потребность в первом разе. Только чудом о них до сих пор не узнал Дин, работающий на износ, лишь бы отыскать следы одновременно и Кастиэля, действительно близкого ему существа по своим причинам. - Отстань, - устало попросил его Габриэль, раздраженно махнув рукой. Всего неделю назад он отправился полетать прямо в грозу – у него это называлось «проветриться», но из Сэма был бы плохой шпион, если бы он не догадался подглядеть, что за этим стоит. Он его останавливал, а Габриэль лишь разозлился, даже не удостоив его тем, что думает по поводу его слежки. Просто вырвался из дома и взлетел прямо с площадки перед домом, отбросив потоком душного воздуха Сэма прямо на пустой книжный шкаф, согнув окружающие деревья и только чудом не выбив задрожавшие стекла. Золотые крылья вспыхнули ярче молнии, когда он поднимался все выше и выше. Сэм не видел того, как в него попала молния, но был свидетелем его боли и бессильной ярости – он не мог достать до нужного места сам. Ему пришлось просить Сэма о помощи, хоть он и чувствовал себя для этого слишком униженным, и он молчаливо терпел все время, что Сэм вытаскивал заведомо неживые более перья. Они рассыпались в прах прямо в его руках, а голое основание светилось болезненно-ярким светом, не давая понять, на чем же эти перья росли. Оставшиеся он кое-как обработал, но это все, что он мог сделать. Само его прикосновение причиняло Габриэлю страшную боль, так что Сэм не стал даже пытаться коснуться его невзначай. Крылья чаровали его, как ребенка, но если ребенку не позволено трогать опасные предметы, то ему не позволяла собственная совесть. Он тогда просто отодвинулся на стуле от его сложенных крыльев, следя за тем, чтобы стулом не наехать на часть крыла, больно много их было. Комната была похожа на покрытую специально небрежно золотым ковром с перьями вместо ворса, каждое из которых подобно маленькому чуду подтачивалось золотой каймой. Габриэль просидел тогда еще с мгновение, отдыхая от боли, прежде чем заставить их усилием воли исчезнуть. Оттого, что он своей же глупостью спровоцировал свою боль, он перестал болтать без умолку и все чаще бывал просто раздражен. И, кстати, все больше сторонился Сэма с тех пор. Тем временем за ту же неделю Сэм осознал, что скучает больше не по сексу, кроме которого ничего оговорено между ними не было за редкими разговорами, а просто по его попыткам обмануть его, своим ли видом, голосом или хоть погодой за окном. Это было то, что не давало Габриэлю окончательно сгореть изнутри, а теперь он не делал и этого. Просто слонялся по дому со своими невидимыми и боьными крыльями и молчал. У Сэма не было особенно много времени – он постоянно проверял по звонкам Дина все новую и новую бессмысленную информацию, стараясь отгонять отчаяние, потому редко когда действительно думал о том, что с Габриэлем что-то не так. Но в тот день Дин не звонил, и у Сэма было море времени, чтобы вдоволь изучить новое шоу «Самокопание Габриэля». Кроме того, он действительно скучал по его обычному обществу, к нему можно было легко привыкнуть. - Я просил вежливо, - мягко начал Сэм, поднимаясь с дивана. Габриэль среагировал быстрее, и через секунду с огромной скоростью метнулся наверх, на второй этаж по аварийной лестнице, стараясь успеть первее до комнаты и запереться там. Сэм, нехорошо улыбнувшись, ринулся за ним, но провалился в одну из сломанных ступеней и потерял нужный момент. Он ткнулся носом в закрытую дверь своей спальни, что нашел интересным знаком. - Хрен тебе, - довольно отчетливо и без тени юмора произнес Габриэль с той стороны, прочно удерживая дверь с помощью своих сил. Сэм фыркнул и уткнулся лбом в сырое дерево двери - ему не нужно было видеть, чтобы понять, что он тоже улыбается. И не так, как делал Трикстер, а скорее… Как последнему, чему еще стоит улыбнуться. Это такой радостный момент на осколках всего, что у каждого из них было. – Извращенец чертов, - добавил он чуть ворчливо, не отпуская, впрочем, дверь. Он стеснялся этой лысины на своих крыльях, и стеснялся больше всего на свете. Для Сэма было не такой большой проблемой выбраться через окно диновой спальни по как будто специально построенному для этого дела портику, но обмануть архангела – глупое дело, так что окно захлопнулось прямо перед его носом. Габриэль улыбнулся ему и помахал рукой сквозь помутневшее маленькое стекло. - Я мог бы выбить дверь, - сказал Сэм, вернувшись обратно на лестничную площадку и соскользнув по стене на пол. Странно было сидеть здесь и уговаривать Габриэля открыть дверь, странно было то, что он вообще спал с ним, а еще страннее то, что ему было чуть обидно, что у него таких, как Сэм, было пятеро одновременно. – Разве ты сам не хочешь посмотреть, зажили ли они? - Нет, - с промедлением в несколько минут ответили ему. Он улыбнулся упрямству Габриэля – его невозможно было сломать. – Они не должны вырасти снова, не при моем образе жизни, - и то, что он удостоил Сэма объяснением, уже о чем-то говорило. Для Сэма не нужно было особенного самокопания или какой-то психологической детали в каких-то отношениях, он работал вместе с братом, искал способ остановить левиафанов и вместе с тем спал с Габриэлем от нечего делать. Не то, чтобы ангелы были бесполы – у весселя Габриэля пол был, и очень даже приметный, однако он не воспринимал это как секс просто как с парнем. Он велся на то, что его существу лет больше, чем человечеству в целом, а это уже было отличной ценой. - Поздно пить боржоми, -протянул Сэм. Стыд Габриэля вряд ли бы замучил, скорее, его волновало только то, что на великолепных золотых крыльях образовалась очень некрасивая лысина. Что еще, впрочем, может архангела волновать. Наконец к его неожиданности дверь открылась, явив собой явно сомневавшегося Габриэля. Он мотнул головой в стиле «делай, как ты это обычно делаешь» - обычно Сэм его не слушал, это было тем, чем он Габриэля, вероятно, покорил в один раз, никаких возражений, протестов или просьб. Только так, как хочет сам. И для Габриэля, все того же весьма древнего существа, это было неслыханной, но приятной дерзостью. Он задумчиво закусил губу, когда Сэм за руку отвел его на середину небольшой спальни – иначе крылья сломали бы тонкие перегородки вместо стен. Он толкнул Габриэля на кровать, но не с тем, чтобы немедленно оказаться над ним, а просто чтобы он сел. Габриэль послушно скрестил ноги в лодыжках, опираясь руками меж разведенных коленей о кровать. Он глубоко вздохнул, и золотой свет зажег комнату изнутри. Открывать глаз Габриэль не хотел. Сэм, помня о том, что прикосновения причиняют боль, осторожно пробрался под самое большое крыло, чтобы увидеть их сзади. Пострадавшее место легко было увидеть сразу – оно заросло маленькими, еще совсем в пуху, перьями, даже не золотыми и не белоснежными, а неуклюжими и серыми. Это показалось забавным, как детская обида Габриэля на то, что он молчит и не сообщает ему, что там произошло. Он трижды сказал себе, что прикасаться не стоит, но все равно не удержался. Он протянул руку и неловко прижал ладонь к пострадавшему месту, ощущая странную бесформенную прохладу, остановившую его руку на секунду. Мгновение, и его пальцы коснулись тонких полупрозрачных перьев, а его ладонь прижалась к щекочущему пуху. В этот же момент Габриэля словно подняло над кроватью. Его не хватило даже на стон, лишь на какой-то вздох. Сэм мгновенно отнял руку, и Габриэль, тяжело дыша, склонился над полом, закрывая лицо руками. Он не смог ничего сказать, а его плечи дрожали. Сэм испугался, что это от боли – идиот, он же и в Африке идиот, пока не ошибется, не поймет, но Габриэль тут же глухо застонал, все еще не открывая лица. Этот стон мало походил на стон боли. Он попробовал еще раз, забираясь осторожно пальцами под каждое такое перышко, и Габриэль мгновенно откинулся назад, прямо в его руки, запрокидывая голову и из последних сил сдерживая крик. Сэм инстинктивно прижал его напряженное тело к себе, коленями опираясь о кровать и не собираясь отнимать руки. Любопытство взяло верх, и он сжал перышко меж пальцев, потерев его нежно. Крылья под его руками дрогнули и взорвались тем же потоком воздуха, что и при взлете. Они ударились о дерево стен, и дом натужно затрещал от огромной силы, что раздирала его изнутри. Сэм вовремя удержался за Габриэля, склонившись над его плечом. Горячее дыхание обжигало его щеку, но Габриэлю было, видимо, не до слов. Он посмотрел на его лицо, мгновенно побледневшее, когда Габриэль схватился рукой за его предплечье, с нечеловеческой силой сжимая его. Он открыл ярко-золотые глаза, в которых не было видно даже зрачка, но почему-то ясно читалось бессильное удивление. Сэм провел по тому же перу большим пальцем, и на этот раз новый, незнакомый ему мелодичный стон раздался прямо у уха. Пересохшие губы задели мочку уха совершенно случайно, но этого было достаточно, чтобы Сэм мгновенно вспыхнул. Покраснев, он чуть стеснительно погладил всей ладонью по десятку, может быть, перьев, и Габриэль в его руках вовсе обезумел. Его разрывало изнутри, а от хватки на руке Сэма оставались белые следы от исчезнувшей крови в пережатых сосудах. Он выгибался так, как никогда на кровати под ним, сползая с кровати, удерживаясь лишь на одной из рук Сэма. - Сэм, - услышал он первое слово, что удалось произнести Габриэлю, и это явно была не просьба перестать. Он медленно перехватил его поперек груди и потянул назад, на кровать, после чего оставил лежать так, бессильного, с трудом оторвав руки от нежных, еще только растущих перьев. Он пробежался руками по верхнему краю огромного крыла, оказываясь над Габриэлем, оперевшись бедрами о кровать по обе стороны от его бедер. Это уж точно не было бы похоже ни на одну из предыдущих ночей. Не отрывая рук от крыльев, где старые перья были не столь откровенно чувствительны, но достаточно, чтобы Габриэль снова и снова напрягался под ним, стоило его рукам пробежаться под первым слоем перьев, он прижался губами к его шее. Вероятно, он смутил Габриэля подобной наглостью сильнее, чем обычно, и попытался перевести это в обычный секс. По крайней мере, его пылкий ответ Сэм воспринял именно так – он увернулся от губ Габриэля, расстегивая нелепого размера и узора рубашку на нем. Это тоже была игра, почти всегда – игра, ведь только в игре можно представить, что правила уже оговорены, а цели никакой и нет, кроме убийства времени. Оно убивалось прекрасно. До сих пор. Теперь он мечтал, чтобы время остановилось. Он склонился к перьям над плечом Габриэля, наблюдая за, кажется, все разгорающимся сиянием, после чего без предупреждения поймал одно из перьев меж губ, сжимая осторожно. Стон Габриэля снова отдался внутри, в его жарком желании, в пульсирующем члене и в мгновенно сжавшихся яичках. Этот стон мало походил на все те, что Сэм слышал до того, он был искреннее, глубже и совершенно великолепнее, особенно протяжный, с бессильным выдохом и его именем, произнесенным потрясающими бледными губами, которые можно было целовать, потому что он принял правила его игры. Но пока он мог лишь гладить их пальцами, прижимая и оттягивая их слегка, забираясь большим пальцем глубже и ощущая обвившийся вокруг кончика пальца язык, влажный, жаркий и действующий точно в центры возбуждения. Тогда Сэм провел по перу языком, пытаясь почувствовать золотую пульсацию языком, и на мгновение ему показалось, словно бы он облизывал горячую и сухую кожу его члена. Габриэль лишь бессильно и тяжело дышал, не стараясь даже сказать что-то, просто смотрел из-под полуприкрытых век на Сэма, пытаясь словно бы понять, как они пропустили это. Как руки, поглаживающие новенький пух, сочетаясь с лаской губ, сжимающих перья, заставляют Габриэля терять разум и беззащитно раскрываться перед ним. Он закричал от боли и сжал плечо Сэма до мгновенных синяков, до пережатия мышцы, до прекращения подачи к ней крови, так что и Сэм едва не закричал, стараясь высвободить руку. Но вместо этого он сжал в мокрой ладони все еще пульсирующее перо, после его провел им по горящим щекам Габриэля. Лихорадочно покрасневшие губы его дразнили мягкостью, а напряженная бледная шея притягивала, заставляла желать причинить удовольствие и боль, пометить. Перо скользнуло под расстегнутые полы рубашки, вокруг возбужденных сосков, так что все шесть крыльев мгновенно всколыхнулись. Перо в его руках твердело, стремительно теряя силу, так что он проводил быстрее, едва касаясь, расстегивая джинсы на нем и скользя еще мягкой окантовкой по возбужденному члену, принимая мгновенно разведенные бедра как должное. В момент, когда перо касалось нежной кожи внутренней стороны бедра, оно разом потяжелело, окончательно потеряв связь с крыльями Габриэля. И хотя он не хотел, чтобы этот момент заканчивался так быстро, он прекрасно знал, когда его ангел на пределе. Его ангел. Это не нужно было говорить, чтобы Габриэль услышал. Его руки разом соскользнули с рук Сэма, и он снова начал закрываться, скрываться под идиотской маской трикстера, ненавистного идиота со злой душой, но обостренным чувством справедливости, страх отразился во взгляде золотых глаз, когда Сэм понял, что он действительно имел это в виду. Его собственность, его ангел, их взаимопонимание, шутливое, несерьезное и слишком глубокое, в отличие от поверхностного Дина и Каса, что мешает им даже говорить, но он с Габриэлем может говорить часами. Точнее, говорит Габриэль, а он лишь слушает, прекрасно зная, что хотя он хотел бы в этот момент иррационально – ведь только секс, Сэмми, только секс – обнять его, и хотя Габриэль чувствовал его желание, они оба знали, что это не для них. - Мой ангел, - прошептал он, даже не думая прижиматься губами к его губам. Он оставался так близко потому, что не мог допустить, чтобы в этот раз Габриэль снова закрылся. Не после того, как он увидел в нем что-то, близкое себе. Его слабость и его желания быть сильнее и скрыть это. А еще он знал, что достаточно силы, чтобы убедить его. Габриэль мотнул головой, но взгляда отвести не смог. – Мой архангел, - повторил он, поправившись, и Габриэль неожиданно улыбнулся, отводя взгляд. На какую-то секунду Сэму показалось, что в уголках его глаз блеснули слезы, но тогда это был бы не его Габриэль. Так что он просто стер их, притворившись, что не видел. – И мне плевать, что ты так не думаешь, - на этот раз он действительно поцеловал его, глубоко, демонстративно перехватывая его язык и опускаясь на локоть, уже уверенный в том, что его вес для архангела – ничто. - Наивный, - ответил ему Габриэль, улыбаясь и скользя языком по губам, гипнотизируя его. Засмотревшись, он пропустил тот момент, когда Габриэль оказался сверху, маленький, но сильнее, чем половина людского населения Земли. Он был вихрем из прикосновений, ласк, боли и удовольствия, красоты и уникальности – единственный во всем мире и почему-то прямо сейчас заинтересованный в нем, в Сэме Винчестере, неудачнике по жизни. Он застонал в полный голос, не скрываясь, когда перья ласково провели по его лицу, захватил одно из них и вновь провел языком, пошло, имитируя на одном из самых длинных, получая мгновенный ответ, когда прохладные руки Габриэля разорвали его джинсы без всякого труда, обхватили член у основания и не дали ни секунды перед тем, как багровая от прилившей крови головка его члена скрылась меж чужих губ. Его тело не слушалось разума, так что он наплевал на все, шаря руками по крылу, прижимая его к своей обнаженной груди, другой рукой путаясь в золотых волосах, вскидывая бедра навстречу, не заботясь о том, что заставит Габриэля подавиться, во всяком случае, кого угодно, но не архангела. Перья ласкали каждый сантиметр его кожи, скрывая его наготу, скрывая и Габриэля, что прогнулся над его бедрами, вытворяя языком то, что не было доступно людям. Лишь влажные звуки да негромкий шепот вперемешку со стонами и вздохами был слышен в этой спальне, и Сэм, лишь почувствовав, как поджимаются от удовольствия пальцы на ногах, тут же потянул Габриэля вверх, на себя, грубо прижимая его гибкое тело к своему, вдоль изгиба позвоночника доводя ладони до ягодиц, сжимая такт глубокому поцелую, которым Габриэль наградил его. Запах архангела окружил Сэма со всех сторон, а его волосы щекотали щеки Сэма, но он все равно не помнил лучшего секса в своей жизни. Он до побелевший кожи сжал его ягодицы, разводя их чуть в стороны, понимая, что не этой ночью, но со сладкой тягой в паху вспоминал, каково это – входить в его податливое и крайне желанное, стискивать пальцами бедра и с удивлением замечать, что он не заставил следы исчезнуть на следующее утро, щеголяя в рубашке Сэма, сверкая обнаженными ягодицами и темными синяками на бедрах. Сперва он не понял, что произошло. Он развел бедра, сжимая ими бока Габриэля, и наслаждался без лишних сомнений одним лишь ощущением потрясающего тела, идеально повторяющего все изгибы его собственного, нежной кожи и малейшим движением, что позволяло его члену скользнуть по члену Габриэля. Они двигались в медленном темпе, синхронно, бессмысленно лаская руками мокрую от пота кожу, когда Сэм осознал, что его входа коснулось что-то прохладное. Он вздрогнул, не понимая, но Габриэль прижал палец к его губам, проводя этим нечто вверх по груди и губам Сэма – это было то самое перо. После чего он заставил Сэма обхватить его кончик губами, облизывая, неловко, но стараясь изо всех сил. Он даже не заметил тот момент, когда затвердевшее отмершее перо растянуло сфинктер, подалось вперед, он скользил огромными ладонями меж его ягодиц, отвечал на поцелуй, слишком влажный, слишком открытый, так что безошибочное нажатие пером на выступающую часть простаты застало его врасплох. Он застонал, не зная, жалеет ли, что это не сам Габриэль, со всей его силой, его жаром, его великолепно выверенным темпом, или сведен с ума тем фактом, что это одно из его перьев. Он зажмурил глаза, не в силах больше сдерживать себя от позорного движения навстречу перу, руке на его члене, в паху и не сдержался, когда вместе с пером в него проникло сразу два пальца. - Ты ошибся, - сообщил ему Габриэль, и неизвестно откуда появившееся третье, маленькое крыло обвилось вокруг члена Сэма, щекоча пухом и дразня твердостью крыльев. – Это ты человек, которого я выбрал, - Сэм бессмысленно смотрел на него, думая только о том, что он не сможет кончить на его крылья, только не так. Бедра сводило сладкой судорогой близкой разрядки, а он все еще хотел, чтобы Габриэль взял его, так сильно, как только мог, хотел ходить перед братом и понимать, что эта боль от члена его архангела и только его, что его Кастиэль и рядом не стоял с Габриэлем, который мог в любой момент перехватить инициативу и порой грубо, порой мучительно медленно отыметь его. Однажды он трахал Сэма, перекинув его силой через старый письменный стол, оттягивая голову назад за волосы, говоря о том, что он просто человек, игрушка для него, емкость для удовлетворения придуманной потребности, но в сочетании с его членом, растягивающим и сдавливающим тот самый участок, это было великолепно. Но когда он брал его медленно, прямо в гостиной, на ковре, там, где Дин в первый же шаг в дом мог увидеть их, приказав ему прямо так, полуобнаженным, встать на колени и на локти и подставить себя, когда он, прислонившись к косяку и даже не думая запахнуть рубашку, чтобы прикрыть пах, говорил Сэму, прямо смотря на него, что он возьмет Винчестера прямо здесь и сейчас, и будет брать так медленно, пока Сэм сам не начнет умолять его – тот раз был еще лучше. Он действительно почти не двигался, оставаясь в нем, говоря, что Сэм наказан рабством для него на все это время, на всю вечность, в ответ за то, что Габриэль поможет им с левиафанами и будет вечно платить телом и душой, и его горячий шепот так же, как грубые пальцы, растягивающие его, обнажающие, раскрывающие до последнего, не оставляющие ничего личного и обжигающие невозможной нежностью, когда Сэм понял его урок – он может должен просить, потому что Габриэль не хочет брать его просто так, он хочет, чтобы младший Винчестер принадлежал ему добровольно. И тогда он взял Габриэля в первый раз, просто поменявшись с ним местами, не понимая, с какой силой ему позволено, но дурея от красоты его полуобнаженности, тонкой ткани рубашки на потрясающе сияющей коже, разметавшихся золотых волос и таких же золотых глаз, затуманившихся от того удовольствия, что Сэм, оказалось, в состоянии ему дать. И вот теперь он снова под ним, на последней попытке не совершить последнее, что разрушило бы любую веру в него, в этого архангела, в его персонального бога, в последнее, в чью силу он верит, потому что ощущает, и Габриэль услышал его просьбу сохранить это, убрал меньшее из всех крыльев с его члена и наконец-то вошел, просто так, не нуждаясь в смазке и вообще ни в чем, и боль Сэма была лишь плодом его собственного желания ее чувствовать. Его тело послушно расслаблялось перед ним, впускало и сжимало, стараясь не отпустить, и унизительно было понимать, что Габриэль знает о его готовности лечь под него и в любую секунду развести ноги. Но каждый раз он делал особенным. Он дошел до конца и остановился, ладонью проводя по щеке Сэма. Огромные и красивые крылья вновь обернулись вокруг них, укрывая, даря тепло и пульсируя согласно желанию Габриэля, ровно так же, как билось сердце его весселя, и оно пульсировало слишком часто. Он хотел обладать Сэмом, и больше Сэму ничего не нужно было. - Я просто позволил тебе думать, что я твой, Сэмми, - опалив горячим дыханием его губы, Габриэль улыбнулся ему не самоуверенно, но констатируя факт, но Сэму и не нужно было иного. Он давно был готов к тому, чтобы Габриэль снова начал двигаться в одному ему присущем темпе, с его лишь жаром, желанием, с этими слишком пошлыми влажными хлопками, с этими стонами, так, как только бывает в порно, пусть так, но лишь бы уже начал. Он обнял Габриэля за шею, подтягиваясь, не ощущая себя великаном, который пытается удержаться за соломинку, зная, что Габриэль удержит. Он отдавался каждому движению вперед, подавался назад, глубоко вдыхал запах его весселя, вспотевший, возбужденный, жаркий, необыкновенный. Он как сам Габриэль, красивый тогда, когда не старается быть кем-то иным, он настолько же совершенен, насколько неправилен, начиная от роста и заканчивая подбородком, но для Сэма нет никого красивее. Перья гладили его так же, как руки, и в то же время его движения были грубы и даже словно бы пренебрежительны по отношению к его телу, но от этого каждая волна возбуждения была все ярче и сильнее. Он потерял ощущение времени, когда Габриэль вошел в него впервые с силой, превышающей силу весселя, потерял ощущение боли, когда его бедра выдержали силу двух весселей, но от трехкратной силы его наконец выбросило за грань. Он не понимал ничего от оглушительного оргазма, от невероятного возбуждения, иссушающего резервы его организма, оставляющего после себя головокружительную легкость, понимая, что сорвал голос, что его задница уже саднит, а Габриэль все не выходит, продолжая брать его даже после наступившей разрядке. То, что они были на какое-то время целым, заставило затронуть еще и сердце Сэма, идиотское, человеческое сердце, которому нужно любить и все, просто любить. - Не оставляй меня, - попросил он, потому что Габриэль учил его просить. Габриэль кивнул и медленно склонил голову, бесшумно кончая, лишь вздрагивая периодически и оставляя на бедрах Сэма глубокие царапины. Когда кажущееся бессильным тело Габриэля упало в его руки, он мгновенно перекатился на бок, оплетая его руками и ногами, не оставляя между их обнаженными телами ни единого пространства. Если бы он только что не кончил, он был бы возбужден вновь, потому что он обнимал единственное в мире существо, сильнее кого больше никого не было, существо с крыльями, возбуждающее, непокорное и открытое пусть чуточку, но для него. Он жалел, что его тело бессильно пережить это вновь прямо сейчас, но все равно вжимал Габриэля в себя, чертыхаясь, когда тело не смогло отреагировать даже на сильное колено, что развело его бедра и грубо прижалось к мошонке, чуть поднимая ее вверх. Он хотел бы среагировать, но сил не было, лишь его ментальное желание принадлежать ему вечность. Существует ли место и время, где Габриэль мог брать его вечность, постоянно одно и то же наслаждение, боль, жгучая смесь эмоций и осознание, что он лишь порождение самих людей, что они дают ему силу существовать. Любя его, Сэм любил любовь и жизнь. - Ты сумасшедший, ты в курсе? – Сэм кивнул, жалко прильнув к руке, что провела по его мокрой шее. – Невозможный идиот, - и Сэм снова кивнул, понимая, что так и есть, что от всего его идиотизма он обманул даже архангела. – И знаешь что? - Нет, - смог пробормотать Сэм в ответ, понимая, что только в этот раз он сможет прижаться носом к его светлой макушке. – Понятия не имею. - С крыльями мог бы и раньше.