***
— Здесь темно. Погодите, я включу свет. Нажав на рубильник, я включил свет на заднем дворе. Затем открыл дверь в темную мастерскую и нащупал там выключатель. Она вошла и осмотрелась, затем вопросительно посмотрела на меня. Я закрыл дверь и запер ее на ключ, повернулся и сделал несколько шагов к ней, но она продолжала стоять на прежнем месте, не шелохнувшись, внимательно следя за моими движениями. Другая бы на ее месте уже начала дергаться, повышать голос, требовать, чтобы я выпустил ее, но не она. В ее огромных серых глазах слабо теплился огонек интереса. Я почувствовал неуверенность. У меня вспотели ладони. Нет, не только ладони, все мое тело горело изнутри от предвкушения. С другими было не так. Совсем не так. Все они были доступны, они сами шли ко мне, сами кокетничали и строили глазки, говорили, что смогут ее заменить или по крайней мере забыть на время. Я брал только то, что они мне предлагали — одну ночь, в которую я мог притвориться, что они, эти дешевые потаскухи из баров, это она. Но они были чертовски плохими актрисами. Всё, что они умели, это выдавать жалкие стоны и всхлипы, кричать, не затыкаясь ни на секунду, когда я воздавал им по заслугам. Их бездарная игра, их дурно вырезанные маски, фальшивые жесты не заставляли биться мое сердце быстрее, они не стоили и ее мизинца. И первая была хуже всех. Она думала, что я ей поверю, что нацепив ее маску, она станет ею. Отвратительная уловка. Эта ее забота, ее улыбка, страх, непонимание — она играла великолепно, но бездарно. Удручающе бездарно. Ничто не дрогнуло в моем сердце, ничто не сжалось от любви к ней. Я чувствовал только страх, страх, что не узнаю ее, что она потеряна для меня, что эта кукла с ее лицом — только жалкая копия. Подражатель. Чертов манекен, кукла! Поэтому я должен был сломать ее. Я должен был сорвать с нее маску, что бы она больше никогда не смела выдавать себя за нее. Никто, ни одна из них не сможет заменить ее. Никогда больше. Но эта девушка все же была иной. Она не пыталась завлечь, убедить меня, что она живая, искренняя. Она улыбалась без всякого кокетства. И она не скрывала, что носит маску. Когда я коснулся ее лица, ее белой прохладной кожи, я отчетливо понял, что я держу в руках готовую покрытую белилами и лаком маску, холодную и прекрасную маску актера Но. Только ее пустые глаза странным образом жили, остальное было бутафорией, сценическим костюмом, но прекрасным костюмом — богатое насыщенное цветом кимоно оттеняло кожу, только волосы были слишком коротки. Но это мелочь. Ерунда, потому что даже ее голос звучал ниже, чем обычно у женщины, но точно так, как голос юноши-актера. Я хотел видеть ее игру, как это белое лицо примет в себя боль, печаль и отчаяние. Я хотел видеть его искаженным от страха и отвращения. Да, она станет моим шедевром. Лучшей маской, которая когда-либо выходила из-под резака мастера. И она сама хотела мне в этом помочь. Жалкий дурак, я чуть было все не испортил, но она сама согласилась пойти со мной в мастерскую. И в ее глазах я видел, что она знает, что я хочу сделать. Она станет моей последней и лучшей маской. — Здесь пахнет кровью, — вдруг сказала она и улыбнулась. Приглашающе. Да, я не ошибся, она знала, что я хочу сделать, и не возражала. Она звала. Я засмеялся. Я медленно двинулся к ней, призывно застывшей передо мной. Мне хотелось наотмашь ударить ее, чтобы губа лопнула и окрасилась красным. Я почти видел, как тонкая струйка стекает по подбородку, мне почти захотелось ее слизнуть. Но я не должен портить ее лица. Да, я хотел ее, хотел заставить ее кричать, хотел сделать ей больно и стереть это выражение отстраненного любопытства, не сходившее с ее лица, с тех пор как мы зашли в мастерскую. За считанные секунды я приблизился к ней вплотную и, рванув ткань ее юкаты на груди, спеленал ее руки сзади, затем толкнул к столу, заставляя упасть на него. Так она была еще привлекательнее. Я наклонился над ней, прижимая ее к столу и вдохнул ее запах. Она была очаровательна. И намного более желанной и сладкой, чем те, что были до нее. Я погладил бледное плечо, спускаясь ладонью вниз к предплечью, приспуская ткань ее юкаты. Еще чуть-чуть и сиреневая ткань обнажит ее грудь и живот. Я сходил с ума от ее запаха, от белизны ее кожи, от тепла ее тела, которое я чувствовал каждой клеткой своего тела. Жар желания накатил на меня волной, и она, наконец, дернулась, ощутив признаки моего возбуждения. — И это всё, грязный ублюдок? Я ее ударил ее раскрытой ладонью, стараясь не оставлять следов на коже. Ее голова откинулась назад, и я схватив ее за волосы повернул ее к себе. — Хочешь большего, сука? — выдохнул я ей в лицо, пытаясь раздвинуть коленом ее ноги, нащупывая и задирая полы кимоно. Она почти не вырывалась, только напряглась, словно готовясь к прыжку. Я чувствовал, как напряглись ее стройные ноги под моей горячей ладонью. Так-то лучше. Она уже начала выводить меня из себя своим показным равнодушием, чертова кукла… — Намного большего… — прошептала она, из ее уст это прозвучало неожиданно нежно и призывно. Девушка смотрела на меня прямо, с чуть заметным отвращением, но я почувствовал и темную затаенную страсть, что скрывалась за ним. Вдруг ее взгляд метнулся к набору инструментов, и я понял чего она хочет. Усмехнувшись, я протянул руку к резаку, другой подхватив ее под колено, и опрокинул на стол. Я провернул резак между пальцев, другой рукой расстегивая ширинку. Я не буду ее убивать сразу. Сначала хватит одной сочащейся кровью раны. А затем… Я занес резак для удара и толкнулся к ней, удерживая ее тонкую белокожую ногу под колено. — Ну ты и мудак… — насмешливо произнесла девчонка, и меня вдруг скрутило от боли. Использовав мою же руку для упора, она ударила меня ногой в живот. Мой резак бестолково метнулся к ней, путаясь в складках ее кимоно, едва не достигая ее мягкой плоти.2.7
30 ноября 2013 г. в 13:13
Дом Накамуры Гэндо, около восьми часов вечера.
Парень ушел. А я сидел на крыльце, закуривая уже не помню какую по счету сигарету.
Я бросил курить семь лет назад, но теперь это не имело никакого значения. Глубоко, до кашля, затянувшись, я посмотрел в темнеющее небо. С приближением ночи мне становилось легче. Жара спала, сумерки мягко укутывали дома, стрекотали цикады, но я слышал только тишину, видел только темные верхушки деревьев и крыши окрестных домов. Никакой крови, никаких криков, никаких искаженных страданием лиц.
Несмотря на кошмары, провалы в памяти, ночью я чувствовал себя лучше, словно мог раствориться в темноте, перестать существовать. Перестать бороться. А я так устал. Устал бороться с собой, с кошмарами и с собственной памятью.
Глядя на уголек тлеющей сигареты, я думал о том, что сказал этот парень, и чувствовал, как мои внутренности сковывает страх. Я уже знал, что он мне расскажет еще до того, как он открыл рот. И я знал намного больше его. Я видел в своих кошмарах куда более страшные вещи, чем он мог бы себе представить.
Но хуже всего было то, что я знал всему этому объяснение. Не «психологический портрет убийцы», не версии и домыслы, я знал правду, просто не хотел в это верить. Девчонка, Кикути-сан, успокаивала меня, утверждая, что все это последствия травмы и потери жены, но таких совпадений — в мелочах — просто не бывает.
Сигарета обожгла мне пальцы, и я отбросил окурок в сторону. Что если меня преследуют образы моего недавнего прошлого? И чем больше я борюсь с ними, гоню их от себя, тем настойчивее они становятся? Они искажаются, но несут в себе правду.
Я знал… Знал всё это время, иначе почему избегал газет и новостей? До дрожи в коленях боялся вопросов полиции и журналистов? Я сжал голову руками. Что мне делать теперь с этой правдой? Сдаться полиции? Покончить с собой, взяв всю вину на себя?
Но я не хочу, не хочу умирать…
Пусть даже она мертва.
Вдруг я почувствовал странное удовлетворение от мысли, что это я, а не кто другой, сотворил это с ней. Я надругался над ней. Это было ужасно… Но сознавать, что ее касался, насиловал, избивал и уродовал кто-то другой, было еще более невыносимо.
Да… Это я, я сам убил ее.
Все, что приходило мне во снах, — правда. Я убил ее, потому что она всё испортила. Всё наше счастье, мечты, всю нашу любовь. Она во всем виновата, она! В ней что-то сломалось, она стала походить на чертового манекена! Из-за нее все началось. Я не виноват.
Не виноват, не виноват, не виноват!
Я только хотел вернуть ей ее лицо. Нежное и доброе, каким я ее помнил, а не этот ужасный оскал обнаженного черепа.
Воспоминания хлынули в мозг, и я едва не закричал.
Эти суки… Они тоже притворялись. Все притворяются ею, но в конечном счете — без масок — они все одинаковы. Я видели их настоящие лица… Уродливые отвратительные лица.
Нет, это было отсутствие лиц.
Да, вчера я понял, что под масками нет лиц.
Ни у кого из них не было лиц.
Даже сейчас, под собственными ладонями я не ощущал лица…
— Накамура-сан?
Я дернулся и поднял голову. Несколько минут я смотрел на нее, ничего не понимая, потом спокойно улыбнулся и встал. Это была она, девушка в кимоно, которую я так хотел снова увидеть. Не иначе как судьба свела нас снова.
— Ваш друг уже ушел.
— Друг? — на ее лице мелькнуло удивление, но тут же исчезло. Удивительная девушка с лицом фарфоровой куклы.
— Давно он ушел?
Я пожал плечами, приближаясь к воротам.
— Полчаса или час назад. Было еще светло.
Она кивнула, потом взглянула прямо на меня. От ее взгляда мне захотелось поёжиться, но и нечто другое, горячее и волнующее прокатилось по моему телу.
— Вы меня не впустите? Я хочу кое-что спросить у вас.
Я не смог подавить усмешку. Похоже, то, что они оба пришли в один день, случайность. Кроме того, мне казалось, что эта девушка едва ли поведала кому-то, что собирается меня навестить.
Я отпер ворота и запер снова за ее спиной.
— Я рассказал вашему другу всё, что знал, но, если хотите, повторю для вас.
Она выглядела такой хрупкой в своем сиреневом кимоно. Как нежный цветок павлонии.
— Проходите в дом, скоро похолодает, — я сделал приглашающий жест и пошел за ней следом. Я мог бы отвести ее сразу в мастерскую. Но нет, еще рано.
Девушка разулась на пороге и прошла вслед за мной в дом. Когда-то уютный и с любовью обставленный, теперь он выглядел брошенным. Как, наверное, и я сам.
— Воды, кофе? Чай? — спросил я. На столе все еще стояли два стакана: один с виски, другой — с водой.
— Кофе, — девушка огляделась и села на табурет, небрежно отодвинутый от стола. Там же сидел и этот парень, Кокуто-сан.
— Вы тоже хотите знать о моей жене? — возясь с кофеваркой, спросил я. — Я только не понимаю почему? Откуда столько интереса к этой жуткой и отвратительной истории у таких молодых людей? Вы ведь, не договариваясь пришли сюда в один день, так ведь? Никто не знает, что вы здесь?
Девушка чуть заметно улыбнулась и отрицательно покачала головой. Я протянул ей чашку с кофе. Кофейную чашку из любимого сервиза жены.
— Ваша жена, должно быть, была очень милой и доброй хозяйкой: цветы в саду, кофейные чашки с милым рисунком, шторки с рюшами, — она отхлебнула кофе и посмотрела на меня поверх чашки, и мне снова стало не по себе от ее взгляда.
— И вот кто-то ей срезает кожу с лица… — она поставила чашку на стол рядом со стаканами. — Но я хочу спросить о другом. Я видела вас вчера ночью.
У меня подкосились колени, я накрыл ладонью столешницу кухонного стола, пытаясь сохранить равновесие.
Нет, вчера… Я же не…
Что было вчера? Воспоминание, как часть зыбкого сна, кошмара, манило к себе и пугало, но я снова не мог вспомнить, что было вчера. Казалось, будто только что с таким трудом составленная из мелких кусочков картина памяти снова разбилась в дребезги.
Я недоуменно посмотрел на девушку передо мной. Я ждал продолжения, но она молчала. Сцепив руки на коленях она, кажется, внимательно наблюдала за моей реакцией. Почему? Что ей нужно?
— Вчера ночью? — я растерянно, даже заискивающе, улыбнулся, глядя на нее.
— Да, вы вышли из бара «NNN». Вы были там?
— Кажется, да… — я пригладил волосы, и, часто и удивленно моргая, поглядел на девушку. Я действительно не помнил, что был в каком-то баре. Я вообще не помнил вчерашний вечер. И только холодное тянущее чувство где-то в районе диафрагмы, не дающее мне толком вдохнуть, мешало мне поверить в собственную невиновность. Я так боялся этого чувства. — Извините, но я плохо помню, что было вчера вечером. Я много пью в последнее время… — последняя фраза прозвучала жалко, но в то же время я почувствовал себя лучше. Да, так и есть, я просто был мертвецки пьян. — Вполне возможно, что после того, как закончилась выпивка дома, я пошел по барам. По каким — это я уже не разбирал. Так проходит почти каждая моя ночь. Так что, да, наверное, вы правы.
— Но меня вы не помните?
— Вас? Нет, вас я бы запомнил, — я окинул ее озадаченным взглядом. Мы вчера встречались? Я напрягся, пытаясь вспомнить вчерашний вечер. Я хотел ее увидеть еще с прошлой нашей встречи, я не мог пропустить ее в баре, даже будучи пьяным. Мой взгляд замер на ее ключицах, выгодно оттененных сиреневым воротом юкаты, и мне вдруг захотелось стиснуть ее хрупкую шею пальцами, дернуть к себе, вдохнуть ее запах, прижать к столу весом своего тела, раздвинуть ее ноги и вторгнуться в ее тело. Сломать ее.
Да, мне нужно отвести ее в мастерскую.
Я посмотрел ей в лицо. Она больше не притворялась другой, у нее лицо было, как у той суки.
— Нет, извините, ничего не помню, — я пожал плечами и криво усмехнулся.
Девушка улыбнулась мне в ответ, словно знала, что я лгу. И я увидел знакомый блеск в ее глазах.
— Вы очень красивы. Не часто можно увидеть девушку в разгар лета с такой чистой белой кожей. Да еще и в кимоно, — я окинул ее откровенно похабным взглядом. — Вы похожи на мою жену… Только она больше улыбалась.
Издав сдавленный смешок, я шагнул к ней, коснулся ее лица и, взяв ее за подбородок, повернул к свету.
— Можно я сделаю зарисовку? Возможно, это странное предложение, но я хотел бы запечатлеть ваше лицо — так, как я это умею. Моя маска, кажется, имела успех у начальницы вашего друга?
Девушка не пошевелилась, не попыталась вырваться, только скосив глаза, смотрела на меня, будто бы изучающе. Глаза ее казались ненатурально глубокими и… пустыми. Как колодцы. Как прорези маски, за которой нет лица, но есть чей-то взгляд.
— Хорошо, Накамура-сан, — наконец, ответила она, все так же пытливо изучая меня, — но не могли бы вы меня отпустить?
— Да, извините… Извините, — ее тон почему-то испугал меня, и я отступил на пару шагов. Боль снова сдавила мне виски, я запутывался в собственных словах, как в паутине. — Простите… А вы успеете на последний поезд? — происходящее мне казалось невыносимым бессмысленным гротеском. Все происходило не так, как должно было. Я понял, что снова говорю не то, что нужно. Я должен… — Значит, вы согласны? — головная боль вдруг разом прошла, и я снова улыбался своей нежданной гостье, — Тогда, если вы не торопитесь, пройдем в мою мастерскую? По дороге можете задавать любые вопросы, я постараюсь ответить.